Тамара Пилипцева - Лесная нимфа
Она с удовольствием находила в нем «недостатки». Вот одевается уж совсем не по-деревенски. Уж очень аккуратно. Прямо с иголочки. Она же видела, как одевается местная молодежь. Еще он часто «включает» насмешливое выражение лица. Да, недостатки получаются какие-то неубедительные. А вот это история в ущелье. Убил наверняка не он, а почему труп прятал? Еще тот недостаток! Она вздохнула. Совсем запуталась.
Нет, надо с этим кончать. Пора отсюда уезжать. Загостилась. Вера с трудом прервала свои размышления. Тревога добралась до сердца. Но почему? Ответа она не нашла…
Он, не отрываясь, смотрел на нее, пытаясь понять причину пробегающих по ее лицу теней. В минуты волнений она становилась еще привлекательнее. Глаза меняли цвет на более темный, лицо румянилось, шея вытягивалась. Он уже несколько раз ловил это выражение. Как будто она хочет что-то спросить, но не решается. Последние дни его мучили некоторые обстоятельства, их тайна настолько его тяготила, что ему было сложно сосредоточиться на работе и жить прежней жизнью. Но разгадка зависела от очень дорогого ему человека. И пока он не мог что-либо предпринять, не поговорив с ним.
– Не уходи. – Он осторожно дотронулся до ее руки, но она выдернула ее.
Он наконец понял причину ее поведения.
– Так вот почему ты так неожиданно ушла. Ядвига никогда не была моей девушкой, вопреки мнению всего села, мы просто дружили. – Он снова попытался овладеть ее рукой. – Мне нравятся другие женщины.
Взгляды их встретились. Его умоляющий, ее – холодный.
Но именно в этот момент она поняла всю нелепость своего поведения. К прошлому не ревнуют! Это ушло. А есть то, что встретились два человека и между ними что-то зарождается. И не надо вопреки собственному желанию гасить это. И нечего толочь воду в ступе. Бессмысленное занятие. Имеет место только настоящее и будущее. Именно это жизненно важно. Прошлое изменить нельзя, можно и нужно идти вперед. И прошлая его жизнь ее не интересует.
Жизнь – сложная штука. Философы Средних веков в своих сочинениях повторяли эту фразу. И сейчас люди любят это повторять. Когда нечего сказать. Легче с многозначительным видом это изречь, нежели переломить ситуацию или повлиять на ход происходящих событий. А она не любила эту фразу. С учетом того, что мы сами усложняем эту самую жизнь, звучит нелепо. Да и жизнь совсем не штука. Потому что штука – это выдумка, проделка. А жизнь совсем не выдумка, тем более не проделка. (Если не брать во внимание экранных «звезд», у которых жизнь и выдумка, и проделка. На том держатся!) А получается, что выдумка какая-то. Тогда чья выдумка? Самого человека? Да, именно человек главный «усложнитель» этой самой жизни. Она вспомнила слова тети в разговоре по душам. Самое бесполезное занятие – это переделывать взрослого человека. Напротив, надо принимать отличия и просто уважать его таким, какой он есть.
Он крепко держал ее за руку. Он видел, что взгляд ее смягчился, и облегченно вздохнул. Как труден переход от плохого настроения к хорошему. Важно, что он наступил.
Не верь всему, что видишь!
Чудесные летние дни пролетали, как сверхзвуковые истребители на учениях. Вот со временем всегда какие-то неувязки, то оно летит стремительно, то ползет, как улитка. Уже приблизились сроки намеченного ею возвращения в Москву, но она не хотела уезжать. Мария Николаевна радовалась, что племянница не заговаривает об отъезде. Они очень сблизились за это время. Разговаривали на самые разные темы. В их взглядах было много общего. Родственные души! А главное, им было интересно вместе. Тетя питала к своей племяннице материнские чувства. И это согревало сердце девушки.
Вера часто ходила в лес. Это для нее было новым. И время, проведенное в лесу, для нее было очень важным. Сердце ее оттаивало.
Она с детства любила и понимала природу. У их семьи в Подмосковье, на берегу Клязьминского водохранилища, был дачный участок, всего шесть соток. Его получил дедушка Николай Львович в семидесятые годы после присуждения ему звания Заслуженный учитель СССР. На нем они построили небольшой, но очень уютный домик. И эти сотки полюбились всей семье. Если у кого-то выпадал свободный денек, то ехали на дачу. Часть детства Вера там и проводила с кем-нибудь из взрослых. Любимым ее занятием было ходить на берег водохранилища. Там в кустах сирени стояла скамейка из спиленных деревьев. Она любила сидеть на ней и вдыхать терпкий запах сирени, чубушника. Сколько там было прочитано книг и в какую часть мирового пространства она только не уносилась со своего маленького аэродрома под цветущими кустарниками.
«Ах, лето, зеленоглазое лето, исцели мою душу после долгой зимы. Напои меня, лето, водой родниковой и умой предрассветной росой…» К только что пришедшим к строкам Вера пыталась придумать продолжение, но ничего не получалось. Она вновь вполголоса пропела их.
– А дальше? – услышала она знакомый голос.
– Вы что, следите за мной? – проигнорировала она вопрос Павла, а это был он.
– Нет, не слежу. Думаю, нам нравятся одни и те же места, – весело ответил он. Чувствовалось, что у него хорошее настроение. И ему очень хотелось, чтобы оно передалось и ей.
Девушка промолчала.
– Вы такая молодая, чем же ваша душа изранена, что ее нужно исцелять? – Он не терял надежды поделиться своим настроем с милой Верой, как он часто ее мысленно называл.
– Гибелью родителей, – неожиданно для себя самой, не узнавая свой голос, произнесла Вера.
При воспоминании о родителях ее зеленые глаза подернулись пеленой. Она тут же пожалела о сказанном. Зачем поведала свою тайну? Зачем обнажать душу перед человеком, которого даже не знаешь? Она сомневалась в нем. Недоверчиво к нему относилась. И эти сомнения родились не на пустом месте.
А он ругал себя за то, что как-то легко, даже с юмором, он задал этот вопрос. Такого ответа он не ожидал услышать. Как гром среди ясного неба. И растерялся. Не говорил человек – значит, не хотел, значит, не заслужил он право, чтобы она доверяла свои тайны. Чего в чужую душу лезть! И сам же яростно возразил своим мыслям. Так это в чужую душу нельзя, а ее душа для него уже не чужая! Она еще закрыта для него, но точно не чужая.
– Извините. Я не знал. Вы никогда об этом не говорили, – сказал он растерянно. Он замолчал, и молчание было наполнено грустью.
– Я не люблю об этом говорить. Не люблю ненужной жалости. Это моя боль. Они погибли в автокатастрофе.
– Когда это случилось?
– Год назад.
Он с сочувствием смотрел на ее опущенную голову, на сгорбленные плечи. Ему так захотелось обнять ее, забрать ту боль, с которой ей приходилось жить, заслонить от всех несчастий, но он не решился. Он опустился на камень рядом с девушкой и посмотрел на нее сопереживающим взглядом.
– Я думал, что вы по характеру такая… – он подыскивал слова, – такая… грустная… – Он старался вложить в свои слова как можно больше тепла.
– Нет, я разная.
Они помолчали. Его глаза выражали сострадание. Да, он страдал оттого, что своим вопросом причинил ей боль. И, взглянув ему в глаза, она поняла, что для него это не праздное любопытство. И ей почему-то стало легче. Как будто он забрал часть непосильной для нее ноши.
– Просто с этого дня я запретила себе загадывать наперед. Так же, как и строить планы на далекое будущее. Рисовать можно любые картинки, но это иллюзии. Наступает новый день, и я принимаю его таким, каким он есть: грустным или веселым, дождливым или солнечным. Ведь каждый новый день – это подарок. Согласен?
– На все сто. Если за день удается сделать что-нибудь полезное, я радуюсь. Каждый день происходит что-нибудь интересное. И ничего, даже если госкомиссия не принимает построенный объект, придираясь к тому, что на девятом этаже в квартире двести сорок три в стене, за туалетом, обнаружилась трещинка с иголку. Или непогода так развезла дороги, что заказанный КамАЗ с бетоном не может подъехать к строящемуся дому. – Он явно пытался ее развеселить, и ему это удалось.
Вера улыбалась.
– Вы так живо это описали, что я возненавидела эту бессердечную комиссию.
– С комиссией мы как-нибудь разберемся, – улыбнулся он. – Но чего мне точно не хочется, так это того, чтобы вы грустили. Ведь мы счастливы, что живем на этом прекрасном белом свете. А родители всегда в нашем сердце, и после смерти тоже. Нельзя постоянно предаваться грусти. Уж они это точно не одобрили. Помимо грусти много других чувств, которые нас посещают. Правда?
– Наверное, это так.
– Эти красивые строки, которые напевали, сами сочинили? – после продолжительного молчания спросил Павел.
– Сама, но продолжение не идет.
– Вы стихи пишите?
– Стихи пишут поэты. И они боги. Всему можно научиться: музыке, пению, танцам, рисованию. А вот писать стихи не научишься, если в тебе нет этого божественного дара. Мир поэзии – это особый мир. Есть люди, которые считают, что, когда рождается поэт, на небе появляется новая звезда и гаснет, когда поэт умирает. Я в это тоже верю. Рифмовать строки – это совсем другое, это ремесло. Сейчас даже споры идут: двадцать первый век – век поэтов или век ремесленников в поэзии?
