Алексей Макеев - Жертва тайги
Но не прошло и минуты, как Антон понял, что совершил дичайшую ошибку! На кане, прогретом теплом очага, он в один миг взмок как мышь подвальная, взопрел с головы до ног. Гость задышал с присвистом, захлопал открытым ртом как карась, вытащенный из воды. Воздуха катастрофически не хватало.
— Айя [36]. Тепло, хорошо, да? — через минуту философски изрек хозяин, блаженно закатив глазки.
— Уф, блин! — не сдержался Антон.
Слова старика переполнили чашу его терпения.
— Извини, дед, но я тут больше не могу. Пойду проветрюсь. Уже одурел вконец от такой сумасшедшей душегубки.
— Одежа снимай. — Хозяин недовольно поджал губы, посмотрев на него с укоризной. — Штаны снимай. Куртка снимай. Мало-мало соображай надо.
Антон разоблачился до пояса. Штаны оставил, посчитав неприличным щеголять в одних трусах, светить причиндалами перед незнакомой девушкой, хоть его так и подмывало содрать с себя все до последней шмотки. Это представлялось ему сейчас просто верхом неземного блаженства. В промежность Антону словно кто-то от щедрот душевных горячих угольков насыпал.
«Да, точняк, вкрутую сварятся! — вопил он внутренне, незаметно подсунув пятерню под ремень. — И как он это переносит, пенек старый? Ведь даже торбаса не скинул!»
— Моя ничего, — проговорил хозяин, словно отвечая на его незаданный вопрос, и растянул рот до ушей, скаля редкие прокуренные зубы. — Старый ноги шибко боли. Тайга не ходи. Соболюшка не лови. Манга [37], однако… Сейчас теплый кан лежи. Он старика молодой делай. Опять тайга туда-сюда бегай. Соболюшка лови. Колонок лови. Плохо нет.
Более-менее свыкнувшись с жарой, Антон полежал немного на спине, молча, исподтишка ощупывая взглядом молодую и смазливую, хоть и неухоженную, но рдеющую как майская роза в присутствии постороннего мужика девушку. Только потом, вдоволь насладившись ее смущением, он повернулся на бок — к старику. Начал издалека, зная, что в разговоре с аборигенами совершенно недопустимо сразу же переходить к делу. Это будет мгновенно расценено как верх неуважения и бестактности. По их понятиям положено долго и нудно ходить вокруг да около.
— Как в этом году охота, отец? Много уже мясца навалил?
— Какой охота? — натянув на лицо презрительную мину, набычился хозяин. — Еще никакая охота нет. Снежок лети. Мороз кусай. Тогда охота начинайся. Твоя не знай, что ли?
— Так ты что же, летом вообще не охотишься? — легко и беззлобно подкузьмил его Антон. — Одну травку жуешь, да?
— Твоя плохо говори! — обиженно повысил тон хозяин. — Нельзя так говори — травка жуешь! Моя не олешка. Моя летом рыбка кушай. Баба пельмешки рыбка лепи. Сугдя силени [38] вари. Уафа [39] делай. Много чего готовь. А ты говоришь, трава жуешь! — Он помолчал, нахохлившись, и уже гораздо спокойнее продолжил: — А охота летом совсем нет. Твоя раньше не знай? Летом каждый зверюшка детки есть. Козлушка есть. Сохатый есть. Зюбряк есть. Каждый малюсенький люди — и то есть. Моя не моги стреляй. Моя жди, пока звериный детка мало-мало подрасти. Тогда стреляй.
— Да ты что, батя, взбеленился-то? — поспешил загладить свою оплошность Антон
Он не ожидал от деда такой бурной реакции на подковырку, вполне безобидную по его разумению.
— Знаю я, конечно, что сейчас никакой охоты нет. Промысел же только с первого ноября начнется. Так, пошутил я малость. А ты сразу в штыки.
— Твоя шути — хорошо есть, — совсем чуть-чуть поразмыслив над его словами и легко сменив гнев на милость, примирительно произнес хозяин. — Твоя как зови?
— Антон.
— Моя — Геонка, — уже перегорев, безо всякой обиды в голосе представился старик, посмотрел на девушку несколько секунд, в раздумье пожевал губами и прибавил: — А она — Одака. Жена мой.
— Твоя жена?! — не удержался от восклицания Антон.
От этой информации у него буквально челюсть отвисла.
«Так ему ж, пердуну старому, в обед сто лет! Восьмой десяток точно разменял. Она же ему во внучки годится. Это уже не мезальянс, черт возьми, а что-то похлеще. Вроде педофилией попахивает».
Вслух же, боясь испортить отношения со стариком, едва начавшие налаживаться, он с серьезным видом произнес совсем другое:
— Приятно познакомиться.
— Айя! Сейчас племяшка Сукпай приплыви. — Геонка пришел в хорошее расположение духа и с заговорщицким видом подмигнул ему. — Мало-мало кушай будем. Суля [40] пить будем. Хорошо гостя встречай.
Старик еще с минутку поиграл с гостем в веселые переглядки, потом повозил кулаком в глазу и сладко зевнул во весь рот:
— Мало-мало спи, однако.
Он брякнулся на спину, раскинул руки по сторонам и через несколько мгновений громко и протяжно захрапел.
Скоро и Антона невыносимо потянуло в сон. В жаре и духоте он разбух и поплыл как опара на припечке. Чтобы как-то отвлечься, Антон попробовал завязать разговор с женой Геонки, но та держалась как партизанка на допросе, словно сохраняла священный обет молчания.
Он сдался, безвольно уронил веки и успел подумать: «Да что там!.. Вздремну и я чуток, пока есть такая возможность».
Антон проснулся от громкого собачьего лая, встряхнулся и свесил ноги с нар, таращась на дверь. Она со скрипом отворилась, и на пороге вырос коренастый парень лет тридцати, остроскулый и смуглолицый, одетый в чистую, похоже, недавно купленную легкую серо-зеленую штормовку из смесовки и блестящие глазированные болотники с аккуратно подвернутыми голенищами. По виду натуральный городской житель. Глядя на Антона, он приветливо улыбался во всю щеку.
Он обменялся с гостем коротким приветственным кивком, снова выскользнул за дверь, а потом уже появился в фанзе с куканом на плече, на котором висела здоровенная рыбища. Антон, приглядевшись, определил, что это таймень килограммов на двадцать с гаком.
— А-а, племяшка пришла! — вскрикнул проснувшийся Геонка, покряхтывая, пятясь задом, слез с лежанки и запричитал в радостном возбуждении: — Уф-уф! Хорошо! Дзели [41] принес, однако! Айя! Его всегда фарцуй [42] есть! Его большой мастер рыбка лови. Молодец, Ингтонка! Сейчас тала [43] делай. Шибко вкусно наша гости корми!
Пока старик с женой занимались приготовлением талы, Антон с Ингтонкой вышли на двор и закурили. Паренек, к превеликой радости Антона, в отличие от мокрушника чухонца, тоже страдал пристрастием к табаку. После первой же затяжки у Антона закружилась голова, он прислонился плечом к стене фанзы и крепко зажмурился.
Антон жадно добил сигарету до фильтра и попросил еще одну:
— Извини, Инто… Ингтонка. Три дня не дымил. Совсем уши опухли.
— Ничего. Бери-бери, — с готовностью откликнулся парень. — Забирай всю пачку. У меня еще два блока есть в заначке. Знаешь, зови меня лучше Игорем. Так тебе легче будет. У нас имена такие, что с непривычки язык сломать можно.
— Похоже, ты не с дедом живешь, да? — спросил Антон.
— Он мне не дед, а дядька по отцу. А живу я в Бикине. Сюда действительно приехал порыбачить. Выдалась неделька свободная, вот и решил немножко душу отвести. Сейчас же самый клев. Ленок и таймень идут отлично. На блесну и на мыша [44]. Да и хариус на мушку.
— А ты как сюда добирался?
— Да как обычно, на моторе.
— А мне сказали, что сейчас по Сукпаю на моторке не пройдешь. Мол, вода слишком низкая.
— Да ну, что ты!.. Три дня подряд дождь как из ведра хлестал. Только позавчера прекратился. Вода едва на спад пошла. Еще ни один перекат толком не оголился, наружу не вылез, — сказал Ингтонка и, явно смущаясь, спросил: — А кто тебе такую глупость сказал, если не секрет?
— Да есть тут один деятель, — с полыхнувшей злостью проговорил Антон. — Чухонец мутноватый. Я у него ночевал вчера.
— Лембит, что ли?
— Да. А ты его знаешь?
— Сам я с ним ни разу не встречался. Дядька как-то о нем говорил. Он ему очень не нравится.
— А почему?
— Я точно не знаю, — нерешительно произнес Ингтонка, но Антону показалось, что он просто хочет уклониться от ответа. — Но, видимо, есть у него на то какая-то причина.
Антон призадумался: «Сказать ему, что этот чухонец отмороженный убить меня хотел? Или все же не стоит? Как-то уж слишком робко он о нем пролопотал. Нет. Пока не буду. Поглядим, как дальше разговор повернется».
Но беседу с Ингтонкой пришлось прервать на какое-то время. Хозяин позвал гостей в дом.
Усевшись на короткий чурбачок у низкого квадратного стола, Антон невольно закатил глаза и тихо простонал от вожделения, прямо как неисправимый чревоугодник после долгого поста. Картина маслом впечатляла.
В огромном казане исходил паром наваристый рыбный суп, подернутый желтоватой пленкой жира. В здоровенной сковородке красовалась только что выловленная наисвежайшая рыба, зажаренная до светло-коричневой корочки. Вареная чумиза [45] в плошках. Хутку [46] и макори [47]. Литровая банка с крупной ядреной оранжевой икрой. Соленая черемша с лучком. Остро отдающая уксусом, нарезанная тонкой соломкой розово-мраморная тала в крапинках ароматных пряностей, уже одним своим аппетитным видом вызывающая жесточайшие спазмы желудка.
