Р. Пейтман - Вторая жизнь Эми Арчер
Я медленно киваю. Хочу взять Либби за руку, но сдерживаюсь – она же наверняка ее отдернет.
– Извините, я ничего не знала. То есть… откуда мне было знать?
– Ну, так теперь узнали. Из первых рук. Все смятение, вся мука, что вы наверняка пережили за эту ночь, – все это только начало. Вы должны знать, на что подписываетесь, прежде чем я скажу Эсме, что вы поверили ей.
Я моргаю, не веря своим ушам:
– Хотите сказать, она до сих пор не знает?
– Именно.
Рука, которую я минуту назад готова была протянуть Либби, сжимается в кулак. Как она смела ничего не говорить девочке? Но я тут же понимаю: мать поступает так, как, на ее взгляд, будет лучше для ее ребенка. Так, как я сама поступила бы на ее месте. Да, может, для Эсме и правда лучше думать, что я не верю ей, – я ведь и сама еще точно не знаю, верю или нет.
– Не хочу давать ей надежду, пока не буду на сто процентов уверена, что вы понимаете, с чем имеете дело, – твердо говорит Либби. – Как я уже сказала, можете передумать и уйти. У меня такой роскоши нет. – Она наклоняется ко мне. – Мне немало времени понадобилось на то, чтобы это хоть как-то уложилось в голове. У вас на это был всего один день, насколько я знаю. Как же вы можете быть уверены, что не выдаете мечты за действительность?
Я невольно начинаю смеяться:
– О таком я точно не мечтала.
– Правда? Разве это для вас не второй шанс? Мучительный, невероятный – да, конечно, но лучше, чем никакого!
– Нет, – качаю я головой, – не лучше, если нет чувства, что все настоящее. Вот тут, понимаете? – Моя ладонь замирает над сердцем, но не касается груди. – Пусть я давно уже не мать, инстинкты остались.
Либби откидывается назад и выдыхает струю ледяного воздуха.
– Так что же изменилось? – спрашивает она.
– Хотите, чтобы я рассказала?
– Нет. Я хочу, чтобы вы убедили меня.
– Это смешно, – произношу я резко, сердито вскидывая голову.
– Вы и вчера так говорили. Вот я и спрашиваю: что изменилось?
Меня злит, что она требует каких-то доводов, но я понимаю ее. И к тому же, если произнести их вслух, может быть, они станут убедительнее и для меня самой.
Убираю волосы от лица и сажусь прямо.
– Ее воспоминания, – говорю я. – Детали, которые ей известны. Все в десятку, а в прессе ни одна из них не упоминалась.
– Знаю, – говорит Либби. – Проверяла.
– Но главное даже не то, что она это знает. Главное – ее уверенность. Ни тени сомнения. Ни признака лжи. Девочка не могла все это выдумать.
Либби приподнимает брови:
– Все? Это вас убедило?
– И еще то, что сказал Иан, конечно. – Я кладу руки на стол.
– Иан?
– Экстрасенс. – Щеки у меня вспыхивают, словно я проговорилась о чем-то постыдном. – Он открыл мне, что девочка близко. И у этой девочки имя из четырех букв. Называл разные имена, Элли и еще какие-то. А через несколько часов у меня на пороге стояла Эсме.
– Это могло быть и совпадение, – говорит Либби. – Про Эми ведь он ничего не сказал? Только про Эсме, да и то имя переврал.
– Да как же вы не понимаете? Это все мелочи. Тут не до них. Важен сам факт, что он хоть что-то увидел.
– Извините, – пожимает плечами Либби. – Я и правда не понимаю.
Я придвигаюсь ближе к ней:
– Я несколько лет ходила к экстрасенсам, и никто из них ни разу не смог вызвать Эми с той стороны. Теперь понятно почему.
– Извините, – хмурит брови Либби. – Я все равно не понимаю.
– Ну как же? Эми не могла их услышать, потому что ее и не было в потустороннем мире.
– А-а-а, – медленно кивает Либби. – Кажется, в этом что-то есть, хотя сама я не очень-то верю в такие штуки. Потому-то я так долго не могла догадаться, что такое на самом деле происходит с Эсме.
– А Бог? В Него вы верите?
– Бог?
– Да. Он подтвердил мне, что это истина.
Брови Либби удивленно взлетают.
– Никогда бы не подумала, что вы из верующих. После того, что пережили…
– Я не хожу в церковь, если вы об этом. Но когда-то ходила в вечернюю школу, и обычная моя школа тоже была религиозной. Такая обработка бесследно не проходит, как бы ты потом против этого ни восставала, какие бы трагедии ни выпали тебе на долю.
Отвожу глаза и долблю каблуком промерзший дерн.
Эсме скользит по льду. Зубчатая стена Тауэра сверкает, как отбеленная кость. Я вздрагиваю и потираю руки в перчатках:
– Ну что, убедила я вас? Сдала экзамен?
– Это не экзамен, Бет.
– Самый настоящий. – Я похлопываю ее по руке. – Но я понимаю. – Откашливаюсь. – Когда вы в первый раз заметили, что Эсме не такая, как все?
Либби смотрит мне прямо в глаза:
– Кажется, около года назад. Сначала всякие мелочи. Например, она говорила, что скучает по звону Биг-Бена, который был слышен из ее комнаты. Я еще подумала сначала, что это она про заставку десятичасовых новостей. – Либби накручивает на палец прядь волос. – Эсме столько рассказывала о Лондоне – все учителя считали, что она там раньше жила, а она там ни разу даже не бывала. А по субботам с утра все спрашивала, почему сегодня не показывают «Полные жизни». Я это шоу смотрела, когда сама еще была маленькой. А ей всего-то год был, когда его прекратили.
Я вспомнила, как Эми собиралась выступать на телешоу талантов. Они с Даной и еще три девочки хотели спеть песню из репертуара «Spice Girls». Их даже на прослушивание не пригласили. Через несколько недель Эми насмешливо фыркала перед телевизором, когда ту же песню исполняли другие девочки.
– А еще, – продолжала Либби, – она все время говорила про школьных подружек и учителей, а на самом деле в ее школе ни таких учениц, ни таких учителей не было.
– Почти у всех детей бывают воображаемые друзья.
– Вот потому-то я сначала ничего такого и не подумала. Но другие матери рассказывали, что их дети оставляют для своих воображаемых друзей место за столом. А Эсме – никогда. Ее «подруга» Дана была для нее настоящей, у нее был свой дом и свой стол. Другие дети своих воображаемых друзей быстро забывают. Истории Эми становились все красочнее. А потом начались припадки.
– Да, – говорю я, стараясь, чтобы в голосе не прозвучали подозрительные нотки. – Как раз хотела об этом спросить. Видите ли, у Эми никогда не было эпилепсии.
Либби разводит руками:
– По-моему, у Эсме тоже нет. Врачи считают, что есть, но я им не верю. По-моему, эти припадки начинаются, когда Эми вселяется в тело Эсме. Видения из прошлого. Что-то в этом роде.
Сердце у меня тяжело колотится, готов вырваться вопрос, ответ на который я отчаянно искала все эти десять лет. Тот, что заставил меня провести столько ночей без сна, сколько никакой другой, а если мне все же удавалось заснуть, приводил за собой самые чудовищные кошмары.
Я хочу произнести его вслух, но во рту так пересохло, что не выговорить ни слова.
– Она… когда-нибудь говорила что-нибудь о том… – сглотнув, снова пытаюсь я заговорить, – что случилось с Эми? О том… где ее тело?
Как только эти слова слетают у меня с губ, сердце вновь разрывается на части. Я жду ответа Либби, почти не в силах дышать.
– Нет, – говорит она. – Пока нет.
Меня охватывают одновременно разочарование и облегчение. Неизвестно, что было бы больнее – не знать или знать.
– И не надо ее об этом расспрашивать, – говорит Либби. – Ладно?
– Но я…
– Да, знаю, вам нужно это узнать, но нельзя заставлять ребенка силой. Эти припадки… – Лицо женщины страдальчески морщится. – Смотреть жутко. А потом, когда приходит в себя, она такая перепуганная, цепенеет и дрожит. Делается такая… беззащитная, ужас просто! Мне бы обнять ее, сказать, что все будет хорошо, так не дает. К тому же мы обе знаем, что ничего хорошего не будет. – Она наставляет на меня палец. – Не знаю уж, какие ужасы дочь видит во время этих припадков, но однажды они все выплывут наружу. Я даже боюсь. Но это должно случиться, если Эсме когда-нибудь сумеет справиться. Вы должны пообещать мне, что не будете на нее давить.
– Но разве не лучше было бы сразу со всем разобраться?
– Нет. Для нее не лучше. И для меня тоже. Нелегко слушать, как моя дочь рассказывает о том, чего с ней никогда не было. О местах, которые никогда не видела. – Либби смотрит куда-то вдаль. – Она становится совсем чужой. После каждого припадка в ней чуть больше Эми и чуть меньше Эсме. Не знаю, что хуже. Потерять дочь вот так… – она щелкает пальцами, – или смотреть, как она исчезает постепенно.
Я беру женщину за руку, сжимаю кисть. Она поднимает взгляд и слабо улыбается:
– Пообещайте, Бет, что не станете ее допрашивать, или я вас больше близко к ней не подпущу.
Я с трудом проглатываю комок и киваю. Сейчас не время предлагать регрессионную терапию. Но этот момент настанет. Скоро. И она поймет, что это лучший выход.
