Убийства в Чумном дворе - Джон Диксон Карр
С моей стороны это было чистой воды теоретизирование, и все же мне казалось, что, если бы Дарворт был настолько охвачен паникой из-за угрозы, связанной с этим домом, он вряд ли поступил бы так, как сегодня вечером. Он единственный, кто был спокоен и уверен в себе. Ему одному нравилось возиться со своими марионетками и сидеть в одиночестве в темных закутках. Если бы запись на листе бумаге действительно касалась Чумного двора, он, по всей вероятности, показал бы ее остальным. Он упомянул Чумной двор, потому что это было «пугалом» для других, но не для него.
В этом предположении, как вы понимаете, и крылась суть конфликта. Все туманные страхи адептов Дарворта сосредоточились вокруг этого дома. Они верили, что здесь существует связанная с землей смертоносная сила, которую необходимо изгнать, чтобы она не завладела человеческой душой. В том, что рассказала нам леди Беннинг, было так много бессмыслицы, что спиритизм, казалось, нарушал свои собственные правила. И по-видимому, Дарворт лишь перемешал их с туманными намеками дельфийских оракулов. Он мог сделать неопределенность еще более пугающей. И все же, хотя Дарворта как мистика это нисколько не тревожило, Холлидея, человека трезвомыслящего и практичного, это повергло в панику.
Я наблюдал, как дым от трубки вьется вокруг пламени свечей, и все помещение словно перешептывалось с моими малосимпатичными мыслями. Резко оглянувшись, я сдернул оберточную бумагу и увидел тяжелую картонную папку для писем, открывающуюся, как книга, – в ней шуршала бумага.
Внутри я обнаружил большой сложенный лист, тонкий и в коричневатых от времени пятнах, короткую газетную вырезку и пачку писем, таких же старых, как и первый лист. Последнее письмо настолько выцвело, что из-за желтых пятен его невозможно было прочесть, но там была более свежая копия, написанная от руки и в сложенном виде засунутая под ленту, которой была перевязана пачка.
Большой лист, который я не стал разворачивать полностью, потому что боялся его порвать, являлся деловым документом. В начале листа паучий почерк был настолько крупным, что я мог разобрать участников сделки: «Томас Фредерик Холлидей, джентльмен, купил этот дом у Лайонела Ричарда Молдена, лорда Сигрейва из Сигрейва, что засвидетельствовано 23 марта 1711 года».
Заголовок из газетной вырезки гласил: «ИЗВЕСТНЫЙ ГОРОЖАНИН покончил с собой», под ним была блеклая фотография мужчины с выпученными глазами в сюртуке с высоким воротничком. Казалось, он испугался фотокамеры. На этом снимке Джеймс Холлидей, эсквайр, ужасно походил на доктора Криппена[5]. У него были такие же очки с двойными линзами, такие же вислые усы, такой же кроличий взгляд. В вырезке кратко рассказывалось, что он застрелился в доме своей тети, леди Энн Беннинг; что в течение нескольких недель он был встревожен и подавлен, «казалось, постоянно что-то искал в доме»; что все это было очень таинственно и что леди Беннинг дважды теряла самообладание на дознании.
Я отложил вырезку, развязал ленту и вытащил остальные документы. Копия этих мятых, выцветших, истлевающих листов была озаглавлена: «Письма. Лорду Сигрейву Джорджу Плейджу, стюарду и управляющему его поместьями, вместе с ответом. Расшифровано Дж. Г. Холлидеем, 7 ноября 1878 года».
Я начал читать при неверном свете свечей в этой мрачной комнате, время от времени обращаясь к оригиналу. Не было слышно никакого шума, кроме шорохов, которые всегда бывают в старых домах, но в двух случаях мне почудилось, что кто-то вошел и читает через мое плечо.
Вилла делла Треббия,
Рим,
13 октября 1710 года
Плейдж,
твой учитель (и друг) слишком болен и рассеян, чтобы писать так, как ему подобает, и все же я хотел бы с мольбой попросить тебя, поскольку ты любишь своего Бога, рассказать мне правду об этом ужасном событии. Вчера пришло письмо от сэра Дж. Толлфера с известием, что мой брат Чарльз умер дома, наложив на себя руки. Больше Толлфер ничего не сообщил, но намекнул на какое-то темное дело, и когда я вспомнил все, что говорят о нашем доме, я чуть не сошел с ума; здоровье миледи Л. ухудшается, и это чрезвычайно беспокоит меня, и я не могу вернуться домой; хотя ученый доктор медицины говорит, что ее можно вылечить. Поэтому я прошу тебя рассказать мне все, Плейдж, ведь ты был с нашей семьей с детства, а до этого – твой отец, и Богом молю, чтобы сэр Дж. Толлфер ошибся.
Поверь мне, Плейдж, теперь я больше твой друг, чем хозяин,
Сигрейв.
Лондон,
21 ноября 1710 года
Мой господин,
если бы Богу было угодно предотвратить несчастье, постигшее Вашу светлость, да и всех нас, мне никогда бы не пришлось делать это признание. Ибо я действительно считал, что это было всего лишь преходящее бедствие, но теперь я знаю, что это не так. И на меня возложена сейчас трудная задача, поскольку, видит бог, я чувствую тяжесть своей вины. Я должен рассказать сейчас Вашей светлости больше, чем Вы просили, и о событиях, произошедших, когда мой отец служил у Вас во время Великой чумы; но об этом я расскажу позже.
О смерти моего хозяина Чарльза я должен сказать Вам следующее: Ваша светлость знает, что он был тихими и прилежным юношей с добрым нравом, все его любили. За месяц, предшествовавший его смерти (которая произошла в четверг, 6 сентября), я действительно отмечал, что он бледен и встревожен, но я решил, что это у него от чрезмерной учебы. Дж. Битон, его личный слуга, сказал мне, что по ночам Чарльза бросало в пот; и однажды Битон, разбуженный криком и поднявшийся с лежанки, обнаружил, что Чарльз отдернул полог кровати и схватился за шею, как будто испытывая ужасную боль. Но на следующее утро господин Чарльз ничего об этом не помнил.
Он не носил шпаги, но казался всегда беспокойным и что-то ищущим под своим длинным плащом, и был еще более бледным и усталым, чем обычно. Помимо того, он взял в привычку сидеть у окна своей спальни, которое, как хорошо известно Вашей светлости, выходит во двор за нашим домом, и делал он это, как правило, в сумерках или при восходе луны. Однажды он вдруг закричал из этого окна и, указывая на молочницу, которая возвращалась в дом, крикнул мне, чтобы я, ради
