Ален Роб-Грийе - Дом свиданий

Паром прибывает в Колун, а Джордж Маршат по-прежнему спит, уткнувшись в руль. Моряки, которые занимаются выгрузкой автомобилей, трясут его за плечо, пытаясь разбудить. В ответ они слышат только храп и бессвязные слова, среди которых попадаются и такие, как «сука» и «убью», но чтобы разобрать их в потоке звуков, с трудом вырывающихся из горла Маршата, потребовалось бы знать все те беды, которые на него так внезапно обрушились. Заниматься такого рода расследованием морякам некогда, тем более что автомобиль Маршата мешает другим машинам, стоящим за ним и подающим нетерпеливые сигналы. Моряки отодвигают молодого человека от руля и, управляя через опущенное стекло машиной, выкатывают её на берег, что удаётся им без всякого труда, поскольку берег и палуба находятся на одном уровне. Машину Маршата оставляют возле закрытого портового склада. Молодой человек, растянувшись на сиденье, продолжает храпеть, погружённый в пьяный сон.

Джонсон и тайный агент, чьи машины отъехали несколько минут назад, при этом инциденте не присутствовали. Что касается Ким, которая сошла на берег первой (напуганные грозным ворчанием пса, пассажиры посторонились и дали ей пройти), то она уже далеко. Особых причин посещать Маннера у неё нет; никаких поручений от своей хозяйки, убеждённой, что девушка отдыхает сейчас у себя на четвёртом этаже, она не получала, и тем не менее Ким, которой нечего у него делать, идёт таким решительным шагом, словно чувствует — в последнее время это случается с ней всё чаще и чаще — неодолимую потребность повидать Старика; она уверена, что он её ждёт. Она никогда не задумывалась, с какой целью Старик во время таких визитов проводит над ней эксперименты: ей совершенно безразлично, являются ли напитки и уколы, которые он применяет, неизвестными наркотиками или это магические средства, воздействующие на волю человека и подчиняющие его желаниям экспериментатора или кого-нибудь третьего. Впрочем, до сих пор Старик её доверием не злоупотреблял, по крайней мере, насколько она может вспомнить. У неё такое впечатление, что часы, проведённые ею в современном здании в Колуне, похожем на клинику, тянулись невероятно медленно, хотя были и такие, которые совершенно выпали из её памяти.

Итак, в эту ночь Ким застаёт Эдуарда Маннера за письменным столом. Старик, как уже говорилось, сидит спиной к двери и даже не оборачивается, чтобы взглянуть, кто вошёл. Но он, конечно же, знает, что вошла Ким. В общем, известно, что девушка трижды стучит во входную дверь и, не дожидаясь ответа, переступает порог комнаты. Был ли у неё собственный ключ, которым она открыла дверь? Или Маннер оставил свой ключ в замке? Или, возможно, он только прикрыл дверь, не захлопнув её. чтобы не утруждать себя открыванием? Но ведь совсем недавно Джонсону пришлось ждать, пока Маннер ему откроет. А не могло ли случиться так, что Джонсон, выходя, не закрыл за собой дверь; бывает, что, если очень сильно хлопнуть дверью, замок не защёлкивается. Все эти подробности, конечно, не имеют никакого значения, тем более, что посещения были описаны раньше, когда речь шла о конверте из серой бумаги, вмещавшем сорок восемь пакетиков, за которым леди Ава послала служанку. Осталось только узнать, что девушка сделала с псом: в дом ввести она его не могла, поскольку эти нежные животные совершенно не выносят кондиционеров и слишком больших перепадов уличной и комнатной температуры. (Вероятно, именно поэтому на Небесной Вилле, где они живут, до сих пор стоят довоенные вентиляторы.) Но решение этой проблемы представляется сейчас лёгким: Ким оставила пса в холле между входной дверью, которая открывается автоматически, и двойными стеклянными дверями, ведущими на лестницу и к лифту. И — как обычно — прикрепила конец поводка к кольцу, вероятно, специально для этого предназначенному, но не замеченному ею во время последнего посещения. Безусловно, она поступила бы гораздо разумнее, взяв пса с собой, как охрану, на четвёртый (или шестой?) этаж. Это приходит ей в голову, но слишком поздно — так случается всякий раз, когда она отступает в угол комнаты, а Старик медленно, шаг за шагом, приближается с пугающим её выражением лица: вот он уже совсем близко, возвышаясь над ней на целую голову, стоит неподвижно, губы крепко сжаты, седоватая бородка аккуратно подстрижена, усы торчат, словно вырезанные из картона, глаза горят безумным огнём — сейчас он будет её пытать, бить, резать бритвой на мелкие кусочки… Ким хочет закричать, но, как всегда, не в силах издать ни звука.

В этом месте рассказа Джонсон останавливается: ему кажется, что где-то поблизости в ночной тишине послышался крик. Он пешком вернулся на пристань из гостиницы, куда заехал на такси с глухо закрытыми окнами. Снимая с доски ключи, портье, китайский коммунист, сообщил ему, что инспектор полиции производил в его номере обыск. Никаких следов обыска Джонсон не обнаружил ни в салоне, ни в спальне, ни в ванной, настолько искусно он был сделан. Такого рода скрытность обеспокоила его куда больше, чем демонстративная слежка, которой он подвергался до сих пор. Не теряя времени на переодевание, он достал револьвер, который лежал на обычном месте, в ящике с рубашками, и снова вышел на улицу. Искать такси ему было ни к чему, до следующего парома оставалось ещё много времени, и он успевал дойти до пристани прогулочным шагом. А может быть, таким образом Джонсон хотел — в какой-то мере сознательно — избежать нескромных или вызывающих тревогу замечаний пытливого водителя? Пройдя вращающиеся двери, он тут же обнаружил, что такси у подъезда нет. Не поджидало ли оно у сквера с другой стороны гостиницы? Неужели несмотря на поздний час нашёлся какой-то клиент? Американец огляделся по сторонам, но всё было спокойно, вплоть до той самой минуты, когда, дойдя до набережной, он услышал крик, даже не крик, а сдавленный хрип или жалобный стон, несомненно призывающий на помощь, а может быть, это был чей-то низкий, слегка охрипший голос или какой-то шум из близкого порта, забитого джонками, на которых живут целыми семьями. Джонсон подумал, что у него пошаливают нервы. На набережной, однако, как и на примыкающих к ней улицах, ни души: вход на паром открыт, но кассира у входа не было, как, впрочем, не было ни пассажиров, ни автомобилей. Пустой зал ожидания, одинокий стул отсутствующего кассира. Решив спокойно дождаться возвращения кассира — спешить было некуда — Джонсон снова вышел на набережную.

И сразу же заметил большой автомобиль торговца Маршата — стоящий перед портовым складом красный «мерседес». Желая узнать, что делает здесь Маршат, Джонсон подошёл ближе. Сначала ему показалось, что в машине никого нет, но, наклонившись со стороны водителя к дверце, стекло которой было опущено, он увидел лежащего на сиденье молодого человека: тот лежал с расколотым черепом, закатившимися глазами и открытым ртом, волосы его слиплись от уже загустевшей крови. Судя по всему, он был мёртв. На полу возле ручного тормоза лежал пистолет. Ничего не трогая, Джонсон поспешил к телефонной будке, стоящей у стеклянной стены зала ожидания, и немедленно вызвал полицию. Точно описав машину и место, где она находится, он не счёл нужным сообщать фамилию убитого и повесил трубку, не назвав собственного имени. Когда он вернулся к кассе, там по-прежнему никого не было, но через какие-то пол-минуты явился кассир и вручил Джонсону жетон, даже не взглянув на него. Джонсон опустил жетон в щель автомата, миновал вертушку и поднялся на почти пустой паром. Паром отчалил в тот самый момент, когда в отдалении послышался пронзительный вой сирены полицейской машины. В Виктории Джонсон сел на такси, которое ехало удивительно быстро, так что к Небесной Вилле он подъехал рано, точнее говоря, в десять минут десятого.

Не успел он войти в большой салон, как к нему подошёл низенький лысый толстяк, лоснящееся лицо которого было таким красным, словно у него вот-вот случится апоплексический удар. Американец, не имевший никаких оснований избегать общества, отправился вместе с ним в буфет выпить бокал шампанского и выслушал там немало занимательных историй о нелегальных операциях, проведённых недавно поставщиками крепких напитков. Рассказ, впрочем, затянулся дольше, чем хотел того сэр Ральф. Толстяк большую часть жизни провёл в колониях и знал массу скандальных историй, которыми охотно делился с друзьями и знакомыми; в этот вечер, например, рассказывая о поддельных напитках, он вдруг поспешно и как бы услужливо принялся описывать Бог знает где используемые методы подавления воли красивых девушек, которых отыскивают прямо на улице или на светских приёмах и отправляют затем в специальные бордели, рассчитанные на любителей острых ощущений и сексуальных маньяков. И тут же перешёл к рассказу об отце семейства, который случайно встретил в таком заведении собственную дочь, но утомленный навязчивой болтовнёй американец нашёл предлог, чтобы заткнуть толстяку рот или, по крайней мере, не выслушивать его историй: он отправился танцевать. Его выбор пал на молодую женщину, которую он встретил здесь впервые: блондинку в белом платье, с очень большим декольте, непередаваемо грациозно скользившую по паркету. Позднее он узнал, что её зовут Лорена, что она приехала недавно из Англии и живёт пока у леди Авы.