Михаил Серегин - Если женщина просит
– Сучара! – пропыхтел Тигран.
Алексей замер. Андроник поднялся и, медленно приблизившись к Каледину – он оказался едва ли не на полторы головы ниже Алексея, – беспощадно глянул снизу вверх своими воспаленными надменными глазами:
– Прежде чем ты уйдешь… пока что живой и здоровый, ты должен усвоить: знай свое место. Даже нэ думай, – тут в его речи впервые появился легкий кавказский акцент, – даже нэ думай косорезить. И мой тебе совет – не крутись около этой шалавы, – он выразительно посмотрел на Аню, – ничего хорошего из этого нэ вийдет. Она уже на подходе, а ты танцуй себе танец и помни, что ты всего лишь дэвочка с яйцами, а нэ мужчина. А ты, Аня… твое время истекает. Одна ночь кончается, остается еще день, ночь и еще день. Я сказал. Идите.
Алексей повернулся, чувствуя, как багровая пелена жжет и давит глаза, и услышал негромкие слова вора в законе, больно ударившие в спину:
– Зачем Вайсберг просил припугнуть двух этих шалав? Трусливые твари. Как ишаки бессловесные: хочешь мозги е. и, хочешь – жопу… Хорошо еще, что они ковер сожгли, а не обосрали, в штаны не пустили. Нечего было с ними разговаривать – как в грязи повалялся. Вечно этот жид перестраховывается.
– Повалялся – пады прыми ванну! – отвечал уже веселый голос Тиграна.
* * *«Она уже не подходе!»
Эти слова не могли значить ничего другого, кроме того, что ее, Аню, уже приговорили.
Она медленно повернула голову и увидела, что Каледин, вжав голову, опустив ее едва ли не ниже плеч, закусил губу и остолбенело смотрит на мелькающие под ногами ступени, переставляя ноги, как робот.
Ей стало жутко. Лучше бы она не встретила его.
Леня Никифоров все так же сидел в зале и уже договаривался о чем-то с двумя девицами, между тем как третья мирно дремала, положив голову на стол и пуская пузыри.
– Поехали к тебе домой, Леня, – устало сказала Аня и выдернула его из пьяных объятий разохотившихся телок.
ГЛАВА 6. ДВЕ ОБОРВАННЫЕ НИТИ
Следующий день выдался хмурым и неприветливым. С раннего утра, как голодные псы, по улицам носились красно-желтые листья, хлестали прохожих, дыбились в подворотнях и арках и вдруг приникали к остывшей земле и затихали.
Ветер шарил своими растопыренными пальцами по траве, голым черным ветвям деревьев, во взъерошенных макушках прохожих. Словно насвистывал сквозь зубы сентиментально-октябрьское: «…а в израненном парке рвалась тишина, припадая от боли к холодной земле».
Этот день не мог быть иным.
Аня взбежала по лестнице с тяжело бьющимся сердцем и нажала на звонок массивной металлической двери. Здесь.
Открыли не сразу. Аня минуту стояла, прислушиваясь к тому, как стучит, готовое выскочить, ее сердце. Потом загремел замок, и дверь открылась.
На пороге появилась невысокая молодая женщина с остреньким носиком, темными глазами с желтоватыми кругами под ними и тонкой белой шеей, на которой проступали нежные синеватые жилки, и, прежде чем Аня успела открыть рот, спросила ее тонким детским голосом:
– Вы к кому?
– Мне Катю… Екатерину Михайловну.
– Это я. А вы кто? – Молодая женщина нервно потерла щеку, окинув взглядом непрезентабельный Анин прикид: потертые джинсы от Лени Никифорова, у которого Аня сегодня ночевала, футболку и куртейку-разлетайку от него же. Оно, конечно, Леня Саныч Никифоров – не Джанни Версаче. Но в самом деле, не рассекать же город в вечернем платье, а заходить домой, чтобы переодеться, Аня не хотела.
– Меня зовут Аня, – быстро проговорила Опалева. – Я знакомая вашего мужа…
Бледное лицо Кати помрачнело. На прозрачном виске, как мертвый червяк, свернулась голубая жилка, как показалось Ане, дрогнувшая при последних словах.
– Он умер. Если вы по поводу похорон, то похороны назначены на завтра. Не на этой квартире.
И она хотела закрыть дверь.
– Я знаю. Подождите… Я не по этому поводу. – Аня некоторое время подумала, а потом… как в омут с головой, – в отчаянное признание:
– Я та самая… проститутка, с которой ваш муж был в тот момент, когда его убили.
Катя вперила в нее потемневший тяжелый взгляд, а потом распахнула дверь и бросила:
– Заходите… Аня. Только скорее.
* * *– Выпить не хочешь? – быстро спросила Катя, когда они расположились в кухне.
– Н-нет.
– А я выпью. Ты что меня рассматриваешь? Ищешь следы безмерной скорби? Так нет их! Ты думаешь, я бы тебя сюда пустила, если бы не радовалась, что этого козла наконец-то угрохали?
Катя пляшущими бледными игрушечными пальчиками налила себе полстакана водки и выпила одним махом. Только сейчас Аня заметила, что на столе стояла почти полностью опустошенная бутылка сорокаградусного напитка.
– Расскажи, как все было. Мне отец звонил: сказал, что убили.
– И где?
– А что тут такого? Я всегда знала, что он козел. А ты почему не спрашиваешь, кто именно козел – отец или Юрка? И правильно не спрашиваешь. Потому что оба – казззлы! А ты что, – Катя взглянула на Аню совершенно без неприязни, напротив, с живым, искренним интересом, – ты в самом деле была с ним? Это не ты его убила?
– Н-нет…
– Жалко. Жалко. Во всяком случае, я бы знала, кого благодарить за это благодеяние.
В чем Катерине Вайсберг-Кисловой нельзя было отказать, так это в искренности и непосредственности. Поневоле можно было усомниться, что она дочь своего оловянноглазого папаши с рыбьей мордой.
– Налей мне тоже, – вдруг сказала Аня, переходя на «ты». – Мне тоже нет особого резона жалеть о смерти Юрки. Я ведь его с детства знаю. Еще по Текстильщику.
– А-а, – протянула Катя, и темные глаза ее недобро вспыхнули, – наслышана. Ты ведь Опалева?
– Опалева.
– Ну да. Рассказывал он мне о тебе. Точнее, упоминал. И еще какого-то Каледина. Надо сказать, особой любовью у моего покойного муженька вы не пользовались. Это если судить по словам. Только ведь правда у мужиков не в языке, а… сама знаешь, в каком органе. Ты с ним, с этим органом Юркиным, тоже познакомилась?
Аня ничего не сказала.
Катерина рассмеялась со смятыми истерическими нотками в голосе:
– Ладно, не парься, подруга. Ну, выкладывай. Понимаю, что ты пришла не просто поделиться впечатлениями о безвременно ушедшем от нас Юрии Андреевиче.
– Понимаешь, так получилось, что твой отец… – И Аня, чью откровенность подогревали жгучая тревога и дрожащее лихорадочное тепло в груди, растекающееся по телу и сдерживающее мелкую дрожь в локтях, – Аня выложила впервые увиденной чужой женщине, жене того, за чью смерть она могла заплатить собственной жизнью, все, что знала.
А что ей было терять?
– Н-да, влипла ты, подруга, – наконец резюмировала услышанное Катерина. – Ну, что я тебе могу сказать? Я так понимаю, что ты подозреваешь в причастности к этому… убийству моего отца. И твой этот… Дамир – он тоже так думает?
– Он этого не исключает.
– Навесят на тебя всех собак, Анька, – дергая ногой и отчего-то иронически усмехаясь, сказала Катя. – А что мой папель тебе ультиматум поставил, так это меня не удивляет: у него есть такая подлая потребность за малейшую свою неприятность на других отыгрываться. У сильного всегда бессильный виноват… ты же знаешь.
– Кто же мог заказать твоего мужа? Там же профессионал работал… его же прямо на мне убили, – морщась и прикрывая рукой влажные глаза, через силу спросила Аня. – Вот… вот сама ты что думаешь?
– А его каждая собака ненавидела, козла! – ответила Катерина. – Кто угодно мог ухлопать. Но чтобы у кого денег хватило профессионального киллера нанять – это только если по работе. У отца он работал, точнее, при отце. Как гриб-паразит, к банку приклеился. По крайней мере, льготные кредиты брал постоянно. В какой-то фирмочке он крутился, чаем они торговали, кофе там еще. А понтов-то было, как будто у него по меньшей мере контрольный пакет отцовского банка… урод!
Наверно, Катя не очень помнила – о мертвых либо хорошо, либо ничего.
– А какие у Юрки конкретно дела с отцом были, так этого я не знаю. Мало ли что… я никогда в их дела не влезала. Никогда. Может, и не было никаких дел у них. Вот что, подруга, – понизив голос, словно их кто-то мог подслушать, заговорила Катя, доставая вторую бутылку, – давай, это самое, дернем еще по сто для расслабухи, а потом пороемся в Юркином столе. Вместе. Может, на что и набредем.
– Вот так сразу? – недоуменно произнесла Аня, которой, по естественным причинам, предложение Катерины показалось странным.
Та взглянула на Анну исподлобья и рассмеялась – непринужденно, свободно:
– Не веришь мне? Думаешь, я что на тебя держу, а это все пропихиваю, чтобы потом завалить, как выражался Юрка? Было у него такое милое обиходное выражение. Так это ты зря. Я тебе уже сказала, что если бы ты его собственноручно убила, я б тебе только спасибо сказала. Не буду по этому вопросу распространяться… да вот смотри.
