Андрей Константинов - Юность Барона. Обретения
— Нахожу. Но если дали восемь, значит, не твой интересант. Этот должен еще сидеть. С двумя убийствами за плечами второй раз досрочно вряд ли освободили.
— А вот и не угадал. В 1960-м году Барон-Алексеев освободился по актировке как туберкулезник… Товарищ Светлана Георгиевна, вы позволите глянуть на последнее обвинительное заключение по сему героическому гражданину? Дико интересно, чего же он такого начудил, чтоб на банальной квартире восемь лет с полу поднять. Да и на бромпортрет «фас/профиль» любопытственно глянуть.
— Позволю. Если кто-нибудь поможет принести и подержать стремянку.
— Не вопрос. Товарищ Захаров! Обеспечьте товарища Свиридову орудием труда.
— Есть обеспечить! — с готовностью подорвался наш «аллергик».
Два разнополых лейтенанта углубились в недра архивного хранилища, а я остался в гордом одиночестве и задумался о том, что неуемное любопытство, которое и без того в последнее время частенько выходит боком, когда-нибудь обязательно меня погубит.
Вот на кой черт я трачу сейчас драгоценное время? Причем, как свое, так и чужое? Ведь персонально мне от идентификации некоего Барона, о существовании которого я и узнал-то всего несколько дней назад, все едино ни холодно ни жарко.
У меня что — есть чего ему предъявить? Кроме богатой поляны, на пару с Хрящом блатарям накрытой? Ну накрыли и накрыли. Вполне допускаю, что и не на праведные. И чего? На каждый чих все равно не наздоровкаешься. Потому, казалось бы, сиди себе, товарищ Анденко, на заднице ровно и не питюкай! Ан нет, любопытно ему стало. Задело, понимаешь, самолюбие. Как это так: Графиню он знает, а Барона нет?
Кстати, о Графине. А ведь сыскали мы с Захаровым у нее на хате притыренные вещички. Те самые, что Макар со своими хунвейбинами на Канонерском поднял. Сыскали грамотно, хотя и не вполне процессуально. За что и получили — устную благодарность от Накефирыча и письменное взыскание от комиссара 3-го ранга Демьяна, будь он неладен, Кузьмича. Ну да, в любом случае, в масть тогда наколочка от Вавилы пришлась. И то был лишний аргумент в пользу того, что к словам моего ненаглядного стукачка в части Барона прислушаться стоит…
Из пучины самоанализа на поверхность меня выдернули шаги возвращающихся разнополых лейтенантов милиции. Я обернулся, предвкушая процесс занимательного чтения, и обнаружил, что у одного из возвернувшихся в руках стремянка, а у второй — ничего.
То есть — абсолютно.
— Я не понял?..
— Очень странная история, — недоуменно и с несвойственным ей в принципе смущением взялась пояснять Свиридова. — Меня почему-то с утра не предупредили.
— Не предупредили о чем?
— Я вчера выходная была, с суток. И оказывается, именно вчера приезжал курьер из…
Здесь Светка перешла на язык мимики: выразительно закатив глаза, чуть вздернула острый подбородок с ямочкой и привстала на цыпочки.
— Из Большого дома? — считал я.
(И почти угадал.)
— Бери выше. С самой Лубянки, — уточнил Захаров. — Прикатил и под роспись забрал все архивные материалы, связанные с этим Бароном-Алексеевым.
— Эка!
(Да уж! Ничего не скажешь: удивили, так удивили!)
Лейтенант Свиридова посмотрела на меня так, словно бы подозревала в чем-то нехорошем, и строго спросила:
— И чего это он вдруг всем так срочно понадобился?
— Чего не знаю, того не знаю. Но, в любом случае, благодарю за помощь.
(Настроение в данную минуту было двойственное: с одной стороны, предмет своего любопытства я профукал, но с другой — интрига вырисовывалась будьте-нате!)
— А остальных баронов вы что, смотреть не будете?
— Нет-нет, как-нибудь в другой раз. Да, Светлана Георгиевна! Перед тем как вы на пару с инспектором Захаровым погрузитесь в уникальный, полный любовных страстей и житейских трагедий мир альфонсов, дозвольте заполучить его на минуту тет-а-тета?
— Да хоть на десять, — фыркнула Светка.
И с достоинством удалилась, предварительно напутствовав моего приятеля:
— Я буду в седьмой секции. И не забудьте стремянку, Николай Петрович.
— Не беспокойтесь, он не забудет. Я лично прослежу…
Судя по абсолютно спокойному выражению лица Мыколы, переполнявших меня эмоций он не срисовал либо остался к ним равнодушен. Он еще в прошлый раз дал понять, что не одобряет моих потуг в направлении Барона. Искренне считая, что с любыми проблемами следует бороться исключительно по мере поступления. И вообще, профилактикой, дескать, пусть участковые занимаются.
Я же к подобным вопросам отношусь перпендикулярно. В соответствии с названием популярной книжки «Знай и люби свой город», предпочитаю знать о подучетном контингенте как можно больше.
(А как насчет «люби», спросите вы? Как ни странно, подобное чувство также имеет место быть. Я люблю, пускай и с рядом принципиальнейших оговорок, свою работу. Хотя и стыжусь в этом признаваться кому бы то ни было. Даже себе, любимому.)
— Дружище! Надеюсь, ты понимаешь, что подобных совпадений не бывает?
— Каких совпадений?
— Блин! Лейтенант Свиридова и та, похоже, умнее тебя. «И чего это он вдруг всем так срочно понадобился?» Сечешь поляну?
— Допустим, не всем понадобился. Мне, например, этот упыреныш абсолютно по барабану.
— Почему сразу упыреныш?
— А то ты не знаешь, что означает убийство в блокаду? За ним наверняка стоял разбой. Или мародерство. Или еще чего похуже.
— Во-первых, за мародерство в блокаду сразу к стенке ставили. А во-вторых, во мне еще сильнее усилилось подозрение, что этот Барон-Алексеев — наш с тобой клиент.
— По какому из направлений?
— По всем. Включая Москву. Кстати, можешь считать это профессиональной чуйкой сыщика.
(О, как сказанул! Даже самому понравилось.)
— Слушай, сыщик! Ты чего, в самом деле вознамерился перебежать дорогу «старшему брату»?
— Маленькое уточнение: я собираюсь не перебегать, а двигаться параллельным галсом.
(Нет, решительно сегодня моя речь как-то особенно изобилует изящной образностью и образным изяществом. Интересно, к чему бы это?)
— А что касается твоей так называемой чуйки… Между прочим, даже сугубо теоретически, Барон — Алексеев не может быть причастен к московской краже.
— Хочешь сказать, наши доблестные чекисты даром едят свой хлеб? Нет и еще раз нет! Я не позволю клеветать на доблестных сотрудников Комитета государственной безопасности!
(Увы, то была последняя на сегодня искрометная острота в моем исполнении. Так как далее Захаров огорошил меня беспощадным и уничижительным аргументом.)
— Я хочу сказать, что курьер с Лубянки забрал материалы по Алексееву вчера днем. А кража в Охотном Ряду случилась вечером!
— …!!!
(Как же это я сам не сообразил?! Черт! Вот оно, во всей красе, головокружение от успехов. А ведь какая изысканная версия выстраивалась — у-у-у! Умыл меня Захаров, ох и умыл! И поделом тебе, сыщик хренов!)
Помещение архива я покинул во всех смыслах на щите.
Стоит ли говорить, что после такой досадной оплошности недавнее желание вплотную заняться Бароном испарилось, как с белых яблонь дым. Но мааленький червячок сомнения продолжал исподволь покусывать. И чтобы окончательно устранить сей дискомфорт, я направился к ближайшей телефонной будке, дозвонился до Вавилы…
(Долго не хотел снимать трубку, гад!)
…и назначил встречу через два часа на нашем месте.
Понятно, что ответной восторженной реакции не последовало.
Но мне на это было, не менее понятно, начхать.
(Будьте здоровы, гражданин начальничек!)
* * *Как и следовало ожидать, визит в Богчинский детский дом Барону ничем не помог. Оно и понятно: кабы все было настолько просто, еще десять лет назад подчиненные Кудрявцева на раз-два отыскали бы следы Ольги. Все стало на свои места уже на первых минутах общения с директором, когда тот озвучил дату открытия детдома — 31 марта 1942 года[19]. Тогда как сестра оказалась брошенной в Галиче в середине февраля.
Собственно, после этого можно было вставать и раскланиваться, но Барон вынужденно продолжил работать легенду «столичный спецкор», и в итоге они проговорили с директором почти час.
За это время Барон узнал такое количество подробностей из непростой жизни тылового Галича в военные годы, что, задумай он и в самом деле заняться журналистскими опытами, материала хватило бы не на одну статью. Более всего его потрясла судьба первого директора детского дома — ленинградца Ивана Зеленухина. Этот, по сути, святой человек вместе со своей супругой выхаживал ребятишек как родных, в первые месяцы многих ослабевших в буквальном смысле носил на руках, организовал для детей подсобное хозяйство, научив их выращивать овощи, гречу, зерновые. Но в послевоенном 1949-м Зеленухин был снят с работы и исключен из партии за то, что принял в детдом ребенка врага народа. По тем временам история достаточно типичная. Тем не менее персонально по его, Баронову счету, архискотская.
