Андрей Константинов - Юность Барона. Обретения
Клавдия залилась краской, вспыхнула:
— Да ну тебя! Вечно такое ляпнет — хоть стой, хоть падай!
— А тут, Клавка, говори не говори, а против природы не попрешь. Кстати, для меня-то Васька малость недозрелый, но вот для тебя — самое то!
— Что ты глупости говоришь? Ему небось еще даже пятнадцати нет.
— Ой, а сама далеко ли ушла? — хохотнула Анфиса.
Но, тут же посерьезнев, тяжело вздохнула и совсем другим тоном добавила:
— Э-эх, милая. Да если эта война проклятущая еще на год, а то, не дай бог, на все два протянется, нам, бабам, только такие мужички и останутся. Пятнадцатилетние.
— А как же Василий Иванович?
— А при чем здесь Чапаев? Ты это на что намекаешь?
— Я и не намекаю. Просто…
От гнева у Анфисы расцвел на щеках яркий румянец:
— Да чтоб ему в ближайшем бою яйца отстрелили! Чапаеву вашему! Что ты вообще в этом понимаешь?! Соплячка! Или, может, в самом деле вознамерилась всю войну целочкой проходить? Ага, размечталась!
— Да ты чего, белены объелась?
— Может, и объелась! Досыта! По самое не могу!
Анфиса сердито схватила очередную гимнастерку и, вымещая волной накатившую ярость, с ожесточением принялась возюкать ее о железо. Рискуя протереть чье-то подвернувшееся под горячую бабью руку обмундирование до дыр…
К новому имени Юрка привыкал долго. Недели три, никак не меньше. Но деваться было некуда, ситуация тогда возникла именно что из разряда «назвался груздем».
Когда в феврале Михалыч на пару с Битюгом доставил голодного, замерзшего, чудом выбравшегося из блокадного города паренька пред светлые очи комиссара отряда товарища Прохорова и предъявил единственный обнаружившийся у того документ — пропуск учащегося ФЗУ Василия Лощинина, Юрке ничего не оставалось, как подтвердить новую биографию. Мнилось ему, что в противном случае даже и полуправда сыграла бы не в его пользу (сын врага народа!). А уж заикнись Юрка сдуру про ВСЮ правду, в условиях военного времени та потянула бы, самое малое, на препровождение «куда надо». А может, и того круче — до ближайшего оврага.
Потому-то пионер Юрий Алексеев и соврал. Едва ли не впервые в жизни и сразу по-крупному. Соврал, глядя в лицо коммунисту.
И тот ему поверил. И все окружающие поверили. И по первости Юрке было мучительно, невыносимо стыдно.
Но, как известно, со временем человек ко всему привыкает.
Вот и Юрка привык. И совесть его постепенно не то чтобы успокоилась — скорее, затихла. До поры.
* * *Юрка приволок из леса охапку хвороста, сбросил возле костра и, демонстративно не замечая жрущего Битюга, опустился на колени, взявшись раздувать едва теплящиеся угли.
Битюга он невзлюбил сразу. Еще со дня их первой встречи на минном поле, когда тот цинично советовал Митяю не брать Юрку в отряд по той причине, что партизанам самим жрать нечего. С той поры, затаив в душе обиду, он старался по возможности избегать общения с этим здоровенным (косая сажень в плечах), нелюдимым, грубого юмора парнем. По первости, правда, удивляло, что по имени Битюга в отряде почти никто, за исключением командования, не называет. Но, освоившись и приглядевшись, он обнаружил, что несмотря на все Битюговы геройства — а партизанил тот лихо и как-то исключительно фартово — парня в отряде сторонились многие. Настоящих друзей у Битюга не было, существовал он среди своих вроде как наособицу, но подобным обстоятельством ничуть не тяготился. Скорее наоборот — такое положение вещей его словно бы устраивало.
А вскоре Юрка оказался невольным свидетелем странного разговора, состоявшегося между Акимом Гавричковым и Хромовым. Он и не собирался подслушивать — само вышло.
Как-то ночью в шалаш, в котором квартировали Юрка, Лукин и Хромов, заглянул Аким. Сергея не было — он заступил в охранение. А вот Юрка, хотя давно и крепко спал, в какой-то момент проснулся, разбуженный громким шепотом двух спорящих людей.
— …По-моему, ты излишне сгущаешь краски, Аким. Он, конечно, парень не без гнильцы в жилах. Но, согласись, не всякий злой, а то и просто паскудный человек обязательно должен быть врагом, предателем или шпионом.
— Заметь, Михалыч, это твои — не мои слова. Про не без гнильцы.
«Интересно, про кого это они говорят?» — заинтересовался Юрка, решив покамест не обнаруживать свое пробуждение.
— И что с того? Частенько подобные вещи объясняются всего лишь заурядными человеческими нелучшего свойства склонностями.
— Не пойму я что-то, куда ты клонишь?
— Знаешь, есть люди, которые в детстве любили бабочкам крылья, а лягушатам лапки отрывать?
— Не знаю. Не отрывал.
— Тем не менее. Но если одни в детстве наигрались и забыли, то другие такую в себе особенность, даже и повзрослев, сохраняют. У нас до войны служил подобный черт. По фамилии Синюгин. Слава богу, не в моем подразделении.
— И чего?
— Думаю, не нужно объяснять, что в нашей работе немало случалось вещей, связанных, мягко говоря, с насилием?
— Да уж, — как-то странно хмыкнул Гавричков.
— Другое худо — некоторым со временем это дело начинает нравиться.
— В смысле насилие?
— Да. Когда, допустим, ты, исключительно для дела и по делу дал на допросе по морде — это одно. Но когда даешь по морде лишь потому, что тебе нравится давать по морде, это иной расклад. Когда для тебя важнее дела становится возможность помучить другого и через это власть свою ощутить, это уже болезнь. И от таких людей, на мой взгляд, следует, по возможности, избавляться.
«Ого! Где же это и кем до войны работал Михалыч? Если ему приходилось людей бить?» — неприятно подумалось Юрке, который тогда еще не знал о чекистском прошлом Хромова.
— И что, уволили этого вашего, как бишь… Синюгина?
— Нет, не уволили. Он ведь во всем остальном исключительно правильный сотрудник был. Исполнительный, на собраниях красиво выступал. Просто нравилось ему людей мучить. И вроде никакого практического смысла в том не было, а все едино нравилось. То юбку на подследственной завернет и буквально упивается этим, то еще какую мерзость учинит. Но показатели при этом отменные. Можно сказать, передовик производства. И вот что ты с ним, с таким, сделаешь?
— Дела-а…
— А возвращаясь к начатому, за Битюга. У тебя, Аким, помимо подозрений и слухов, основания, конкретные факты по мародерству имеются?
— Конкретных нет.
— Вот когда будут, тогда и разговор будет другой.
«Так вот они про кого! Ничего себе! Битюг, оказывается, еще и мародер?!» — поразился Юрка, продолжая изображать спящего.
А куда деваться? Не заявишь же теперь, дескать: извините, дяденьки, на самом деле я давно не сплю, так что шли бы вы со своим шушуканьем на воздух.
— Ладно, Михалыч, мое дело предупредить. А уж вы там сами решайте. На то и командиры. Но все равно, не нравится он мне.
— Блин, Аким, опять ты рысью по кругу! Еще раз! Битюг — наша боевая единица. Точно такая же, как ты, Лукин, Митяй. Вон даже и Васька. Скажи, эта самая единица нормально воюет?
— Ну нормально.
— Отменно воюет. Ты лично можешь припомнить, чтобы Битюг хоть раз струсил, слабину дал?
— Нет. Не могу, — буркнул Аким.
— Но при этом утверждаешь, что как человек он дерьмо. Прекрасно, я полностью разделяю твою точку зрения. И чего? Давай на этом основании шлепнем его? Так, на всякий случай? Подумаешь, отряд бойца потеряет. Зато нам с тобой комфортнее. Так?
— Не так.
— Слава богу, хоть в чем-то договорились. Еще раз повторю: лично мне Битюг тоже не нравится. Мне даже сама рожа его не нравится. И выпивать с ним лично я никогда не сяду. И детей крестить не позову. Но это еще не основание. Я доступно излагаю?
— Доступно.
— Прекрасно. Тогда самое на сегодня последнее: я тебе, Аким, возможно, крамольную вещь скажу. Но на войне очень на многие вещи иначе смотреть приходится. И мародерствуют на войне, к сожалению, все.
— Так уж все? — возмутился Гавричков. — Лично я…
— Лично ты, — не дал ему докончить Хромов, — когда после утренней засады оружие собирали, у мертвого полицая фляжку со спиртом подмахнул. А медикам отдать запамятовал.
— Михалыч! Да ты чего?! Да там спирта-то было чуток, донышко едва-едва покрытое.
— О чем и толкую. Потому проблема не в том, что мародерничают, а в том, насколько чуток велик. Все, Аким, разбежались по норам. Спать хочу, сил нет.
Вторично засыпая, Юрка размышлял над последними словами Хромова, которые ему категорически не понравились. Он решил для себя, что ни на войне, ни, если, конечно, доживет, в победное мирное время лично он никогда, ни при каких обстоятельствах не позволит себе не то что мародерничать — просто взять чужое. С таковой убежденностью и уснул.
Со временем Юрка, возможно, и подзабыл бы подслушанный в землянке разговор. Однако буквально неделю назад тот неожиданно получил развитие. Причем развитие столь же невероятное, сколь и неприятное.
