Бюро темных дел - Фуасье Эрик
Решительно, дело Доверня оказалось куда сложнее, чем можно было ожидать, и Валантен начинал уже не без некоторых опасений и дурных предчувствий задаваться вопросом, куда приведут обозначившиеся в расследовании темные тропы.
Глава 8. Аптека Пеллетье
После встречи с Эваристом Галуа инспектор Верн обошел всех своих осведомителей в Латинском квартале. Надо было их предупредить, что в ближайшие дни он будет редко появляться в этих краях, но останется по-прежнему доступен в Префектуре полиции на случай, если у них появятся сведения о Викарии.
Покончив с обходом, он отправился домой: вышел на улицу Жакоб и зашагал к больнице «Шарите». На колокольне церкви Сен-Жермен-де-Пре отзвонили шесть вечера; сумерки уже сгустились. Впереди на тротуар падали два разноцветных пятна света, указывавшие завсегдатаям аптеки Пеллетье ее местоположение на темной улице.
Валантен, остановившись напротив витрины, некоторое время завороженно созерцал две великолепные стеклянные чаши в форме груши, наполненные окрашенной жидкостью. Он думал о том, какие чудеса умеет творить наука под названием «химия». Дихромат калия позволял получить ярко-красный цвет; сульфат никеля – ярко-зеленый. Вдобавок к тому медный купорос при добавлении аммиака давал небесно-голубой оттенок, а хромат натрия – теплый желтый. Объединив премудрости собственного ремесла и газовое освещение в своих заведениях, аптекари придумали светящиеся вывески. Но мало кто знал, что у этих стеклянных чаш в витрине есть и другое предназначение, тоже коммерческое, но похитрее. Чаши были расположены так, чтобы на лицо входящего в аптеку посетителя падал холодный свет, придававший ему мертвенно-бледный, болезненный тон. Когда же посетитель собирался выйти из лавки и бросал взгляд в зеркало, он видел себя озаренным теплым светом и словно бы пышущим здоровьем. Целительное воздействие на психику клиента было гарантировано!
Валантен неуверенным шагом пересек мостовую и толкнул дверь аптеки. Колокольчик на входе рассыпался хрустальным звоном. Сладковатые запахи засушенных трав, настойки росного ладана и мази из арники тотчас перенесли молодого человека на несколько лет назад, когда он подростком проводил в этом месте дни напролет, изучая ботанику и проводя свои первые химические опыты. Его охватила ностальгия по той поре. Он прошелся взглядом по многочисленным полкам, на которых выстроились фармацевтические банки и склянки с названиями на латыни, таинственными для профанов. Долго рассматривал водруженную на самый верх большую териаковую[31] вазу, богато украшенную цветочным орнаментом, напоминавшим люневильские кружева. В очередной раз полюбовался резными барельефами аптекарской стойки: в центре композиции Гигия, древнегреческая богиня здоровья, подливала масло в огонь жизни, чтобы вернуть целительные соки засохшему гранатовому дереву, вокруг которого обвилась змея Асклепия-Эскулапа, бога врачевания. Знакомый декор, преисполненный сложного символизма, вернул молодого человека в беззаботные времена, когда отец окружал его нежной заботой и мечтал вырастить из него выдающегося ученого. Теперь всякий раз, когда Валантен заглядывал в это заведение, у него тоскливо щемило сердце.
За стойкой один из учеников аптекаря упаковывал флакон кёльнской воды и бумажные пакетики с сульфатом магния для домработницы в фартуке. Валантен поприветствовал их, поднеся два пальца к полям цилиндра.
– Светило на месте? – спросил он, обогнув стойку.
– Только что вернулся с лекции, работает в лаборатории. Просил его не беспокоить, но для вас, месье Валантен, дверь всегда открыта, вы же знаете!
«Светило…» В этом прозвище не было и намека на иронию. Оно стало данью восхищения и теплой привязанности Валантена к тому, кто привил ему вкус к научному знанию. Жозеф Пеллетье не был простым аптекарем. Профессор Фармацевтической школы, член Парижского совета по вопросам здравоохранения, кавалер ордена Почетного легиона, он принадлежал к числу тех первооткрывателей, которым, благодаря недавнему прогрессу в экстрактивной химии, удалось выделить отдельные активные вещества из растений, ранее долгое время использовавшихся для лечения болезней лишь в форме неочищенных экстрактов, вытяжек и настоек. Мир был обязан Пеллетье открытием эметина, стрихнина, колхицина и кофеина. А за экстрагирование хинина, которое он осуществил вместе со своим коллегой Жозефом Кавенту, его по праву можно было бы называть благодетелем человечества, ибо хинин оказался чрезвычайно эффективным лекарством, почти чудодейственным средством от перемежающейся лихорадки. После этого ученый основал в Нейи мануфактуру для производства в крупных масштабах хинина и других своих многообещающих разработок. Несмотря на столь активную, плодотворную и многоплановую деятельность в разных областях, он, однако, так и не отказался от управления аптекой, унаследованной от отца. Именно здесь, в лаборатории за торговым залом, и проводилось большинство его научных исследований.
Когда Валантен вошел туда, Жозеф Пеллетье в жилете и рубашке с закатанными рукавами регулировал температуру водяной бани, в которую был погружен медный перегонный куб со шлемом и стеклянным змеевиком. Прославленному ученому было за сорок; он все еще скорбел по недавно почившей супруге, но при любых обстоятельствах ему удавалось сохранять невозмутимый вид и безмятежное спокойствие. Внешне он чем-то напоминал Шатобриана, но только Шатобриан этот был аккуратно причесанный, остепенившийся и усмиривший страсти.
– Возвращение блудного вундеркинда! – радостно воскликнул он при виде гостя и раскрыл объятия. – Я уж думал, ты позабыл сюда дорогу. Два месяца меня не навещал!
– У меня с собой список недостающих реактивов… Вместо того чтобы отправить за ними посыльного, решил вот воспользоваться случаем повидаться с вами лично.
Пеллетье крепко прижал молодого человека к груди, затем, отступив на шаг и держа его за плечи, всмотрелся в лицо с тревожным вниманием:
– И правильно сделал! Я счастлив с тобой повидаться, Валантен, но не могу не заметить, что ты исхудал еще больше! Неужто из-за полицейской кутерьмы у тебя нет времени нормально питаться? Что бы сказал твой бедный батюшка при виде этих ввалившихся щек? Ты бледный, как покойник!
Жозеф Пеллетье был самым близким другом отца Валантена. Они с Гиацинтом Верном познакомились, еще когда учились в лицее. Оба бредили научным прогрессом и обладали благородным нравом, так что быстро сошлись, и эту верную дружбу не смогли разрушить ни само время, ни превратности судьбы. Когда Валантен, в свою очередь, проявил интерес к химии и естественным наукам, было неудивительно, что Гиацинт Верн доверил его заботам старого друга. С пятнадцати до девятнадцати лет мальчик несколько вечеров в неделю проводил в лаборатории на улице Жакоб, помогая Пеллетье в его исследованиях алкалоидов. Ученый даже подумывал предложить ему ответственную должность на своей мануфактуре, где производился сульфат хинина. Но весной 1826 года внезапная гибель Гиацинта Верна, ставшего жертвой дорожного происшествия – он попал под фиакр, – перевернула все планы Валантена на будущее.
Юноша тогда провел несколько месяцев в чрезвычайно подавленном состоянии, почти в депрессии. Жозеф Пеллетье настоятельно советовал ему отправиться в кругосветное путешествие, чтобы прийти в себя и развеяться, ведь он, в конце концов, унаследовал от отца изрядное состояние, которое избавляло его от необходимости зарабатывать на жизнь. Но Валантен совету не последовал. Он прервал свое скорбное затворничество лишь раз, для того чтобы сообщить узкому кругу близких людей, что бросает учебу и больше не будет ходить на занятия для подготовки к поступлению в Политехническую школу. К ужасу Жозефа Пеллетье, который считал своим моральным долгом заботиться о сыне покойного друга, Валантен принял необъяснимое для фармацевта решение изучать право, чтобы затем пойти служить в полицию – и не куда-нибудь, а во Второе бюро, занимавшееся надзором за нравами и обладавшее дурной репутацией. Ничто не помогло убедить юношу передумать, и Пеллетье скрепя сердце пришлось отпустить того, кого он считал самым блистательным своим учеником из всех, когда-либо переступавших порог его аптекарской лаборатории.
