Лилия Беляева - Убийца-юморист
Я ещё побродила по утоптанной, пыльной площадке перед вокзальчиком, где кособокие обшарпанные автобусы вдруг нехотя дергались с места и, надрывая последние стариковские силенки, с натужливым ревом катили прочь. Неужели я думала, что вдруг да встречу где-то здесь того самого Михаила, потенциального убийцу Семена Григорьевича Шора? Неужто я была такая наивная?
Да нет, конечно. Однако мало ли что бывает…
Стая разношерстных собак шарахнулась от бензовоза, промчавшегося по дороге. И к собакам этим я с интересом: вдруг среди них последняя любовь старого чудаковатого писателя? И в этом собачьем сообществе, действительно, были рыжие, черные, лохматые. Но что дальше-то?
Дальше я отправилась на поиски участкового милиционера. Нашла его, пожилого грузноватого дядю, на пестром половичке, расстеленном по только что вымытому крашеному крылечку. Попросила уделить мне время. Участковый, с давным-давно усталым взглядом и, судя по всему, полным неверием в возможность хотя бы через тыщу лет построить светлое будущее, послушно-равнодушно пообещал:
— Спрашивайте чего — отвечу.
И пошел по травянистой тропинке в сторону скамейки об одну доску, без спинки. Она отливала сиреневым в этот яркий июньский день и вся была как обрызгана белыми лепестками.
— Вы по чью душу? — спросил, едва усевшись грузно. — И кто вы есть, откуда?
Я прилежно ответила, размахав со скамейки белые лепестки и присаживаясь.
— А-а, — отозвался участковый Бутусов. — Старик вас, значит, интересует…
— А вас — нисколько?
— Меня на сегодня женщина в плаще и синей косынке… Ее тут неподалеку в кустах нашли. Убитую.
— Понятно, Петр Петрович. Нелегкий у вас хлеб. Но мне хотелось бы знать о Шоре, о писателе… Он умер? Или погиб? Что вы обо всем этом думаете?
— О писателе… Тоже мне — писатель.
Участковый потер плохо выбритую щеку и вдруг с явным пренебрежением ко мне отозвался:
— Да пьяница он был, ваш писатель! С кем, с кем только не пил! В тот раз с бомжом каким-то. Мало ли этих самых бомжей живут по чужим дачам втихомолку!
— Но вы сами этого бомжа не видели?
— Нет, конечно. Видел бы — сгреб. Теперь ищи-свищи его — сел в поезд и тю-тю. Пустым делом занимаетесь, девушка. Милиция, конечно, плетется в хвосте многих событий. А почему? А потому, что не спад идет всякого рода преступлений, а рост. Вон маньяка третий год поймать не можем. А Шор… Старик. Свое отыграл. Признаков грабежа замечено не было. Да и что у него грабить-то? С пенсии кое-как кормился. Подумаешь, подстаканник…
— Была экспертиза? Ну насчет водки, что он пил с бомжом?
— Была. Разведенный технический спирт пили. Эка новость! От этого спирта сколько молодняка поумирало, в самой силе молодняка! А старику много ли было надо?
— Так вы совсем отметаете версию об убийстве?
— Зачем? Мало ли… Но только причин не вижу, за что было даже бомжу уничтожать бедного старика? За что?
— Но вы видели мертвое тело? Сразу после того, как тетя Тося позвонила в милицию, вы пришли?
— А как же! Ну лежит и лежит старичок… Ну бутылка на столе. В стаканах остатки водки… Вот только на бутылке никаких следов, то есть отпечатков пальцев. И на стаканах нет. И нигде. Это, прямо скажу, смущает. Кто-то либо в перчатках действовал, либо стер все…
— То есть могло быть так, что старик Шор пил совсем из другой бутылки, а не из той, что стояла на столе?
— Могло… И следователь Ершов это отметил. Это есть в деле. Вы к нему сходите, он вам все уточнит. Он дело завел.
— Не знаю, как Ершов, но вижу, вы — человек опытный, с большим стажем работы, — польстила без нажима, — и мне ваше мнение пока очень интересно. Может быть, вы все-таки заметили в доме Шора какой-то беспорядок? Бомж должен был искать деньги, ценности, если он действительно бомж.
— Он и искал, рылся. У Шора шкафчики внизу, в стеллаже, — вот там он тоже рылся но опять же следов не оставил… А взял один подстаканник серебряный. За две бутылки продаст где-нибудь…
Падающие с яблони лепестки осыпали его казенную фуражку и украсили игривым легкомыслием серые полоски погон с четырьмя звездочками.
— Петр Петрович! — вдруг раздался истошный женский крик со стороны забора. — Петр Петрович! Драка идет! Паренька режут!
Участковый подхватился сказал мне уже на полубегу, обернувшись с явной укоризной:
— Вот вам и Шор! Шора проехали!
И исчез за калиткой. Но его фуражка ещё какое-то время попрыгивала по ту сторону забора.
Я, конечно же, добралась и до следователя Ершова. Молодой, суровый студент-заочник юридического института был краток и категоричен:
— Дело завели. Работаем.
— Как?
— Ну как? Тут маньяк ходит… насилует, режет, женщин и девушек… Вот загвоздка! А Шор… Пока «висяк»… С кем пил? Неизвестно. Диагноз обыкновенный: «Отравление этиловым спиртом. Сердечно сосудистая недостаточность». Если взять отсутствие на месте серебряного подстаканника, то грабеж имел место. Никаких других улик — нет. Ворошил вещи, бумаги разве что… Ну, искал чего-то… Только не исключено, что их сам Шор ворошил…
— Следов никаких нигде?
— Ну от резиновых сапог есть… Только если бы сразу с собакой… Да бомж этот, видно, не дурак. Он на электричке уехал, ночью. Хотя мы опрашивали, не думайте, никто человека лохматого в бородах и усах на вокзале в те часы не видел. Есть ещё одна версия, держу в уме, — этот бомж мог и на машине уехать, здесь же шоссе. Посигналил… и — след простыл… Так что ничего мы пока особо не накопали. Надеемся, честно скажу, на удачу. Вдруг где-нибудь этот подстаканник всплывет — он приметный, гражданка Таисия Рыжова описала, на серебре монограмма «А» и «М» в венке из лавровых листьев и год одна тысяча девятьсот третий. Честно скажу — «висячок» без права на первую роль. Только-только насильника вычислили, маньяк-убийца пошел творить чернуху… Так что поймите меня правильно.
Я поняла все правильно. Нечего было старому Шору опускаться до распития водки неизвестного происхождения с неизвестным бомжом. В результате не только умер, но подкинул забот и без того заваленным делами работникам правоохранительных органов. Сам виноват!
Вот только… если бы его фамилия не значилась среди трех других, обнаруженных на листке бумаги, который приклеил к кресту какой-то странный злоумышленник, там, на кладбище… Буквально на следующую ночь, как крест был водружен четвертой женой-вдовой известного, прославленного писателя В. С. Михайлова.
Я спросила озабоченного и все-таки вежливого Ершова, а знает ли он об этой бумаге. Он знал. Как и о том, что да, все упомянутые в этом списке уже не числятся в рядах живых.
— А как вам кажется, кто мог этот список приклеить к кресту? С какой целью? — спросила напоследок.
Светлоглазый парень с новеньким, блестящим обручальным колечком на пальце нарисовал в блокноте красным фломастером треугольник, тут же превратил его в четырехугольник и ответил:
— Какой-то юморист, скорее всего… Ради хохмы. Мало ли…
— Но ведь все трое умерли после этой самой хохмы всего за каких-то два с половиной месяца?
И на это у начинающего юриста тотчас нашелся ответ:
— Были б они молодые — один вопрос. А тоже ведь старые. Да и второй… как его…
— Пестряков…
— Вот именно, Пестряков, тоже, говорят, зашибал по-крупному.
— А Нина Николаевна Никандрова? Поэтесса?
— Тоже не девочка. Да вы не беспокойтесь, мы в курсе! — утешил меня этот за много чего отвечающий маленький начальник.
Он, вероятно, повозился бы со мной и ещё какое-то время, но в кабинет без стука вошел, громыхнув дверью, какой-то милицейский чин с усами, доложил:
— Привели. Можно, или подождать?
— Давай! — ответил следователь и поправил полосатенький галстук, чтоб он лежал ловчее.
В коридоре я лицом к лицу столкнулась с «лицом кавказской национальности», на котором горели огнем черные глаза. От конвоира, бухающего сапогами, лязгающего какой-то металлической сбруей, на меня пахнуло крутым запахом застарелого пота. Душа запросилась на волю, на простор, к цветущим деревам…
Сидела в электричке, мчащейся в Москву, глазела в окно, отламывала от теплого белого батона ватные куски, жевала, икала и итожила: «Нина Николаевна умерла после того, как к ней пришел некий представитель какого-то банка, возжелавшего облагодетельствовать пенсионеров. Молодой мужчина. Вроде светловолосый. Вроде они пили чай. Шор умирает после того, как знакомится с каким-то чернявым бомжом, и они пьют с ним водку. Что общего в том и другом случае? Мужчины, возникшие в жизни убитых. Возможно, разные, а возможно, и один, умеющий гримироваться. Если я узнаю, что и смерть третьего из списка на кресте, прозаика Пестрякова, тоже наступила после знакомства с неким мужчиной…
И ещё я подумала так, вышагивая из вагона на асфальт московского вокзала вслед за дедулей, согбенным от тяжеленного битком набитого рюкзака, — что, если подтвердится моя догадка с Пестряковым, — значит, убийца этих всех писателей был не только юморист, как заметил молодой следователь Ершов, но и отчаянный наглец. Сначала он лепит к кресту имена своих будущих жертв, что никаких секретов для широкой общественности, включая органы правопорядка, а затем уничтожает этих старых людей одного за другим в короткий срок с начала апреля до начала июня. Ради чего? Не пахнет ли здесь сумасшествием? Кто станет убивать бедных людей? Чтоб взять будильник у Нины Николаевны и подстаканник у Шора? А что если тут действует сумасшедший? Тот же маньяк?
