Лилия Беляева - Убийца-юморист
— Ну и что? — спросила ещё более враждебно и неподкупно. — Что вы тут мне?
— А ничего особенного, — отозвалась я резко и небрежно, потому что уже знала, что с подобного сорта отставными общественницами особо церемониться не стоит — уж очень им охота при случае продемонстрировать свою, пусть и надуманную, но значительность. — Хотите говорите, хотите — нет. Некогда мне болтать попусту.
— Петровна, — искательно произнесла тетя Тося, — ответь человеку про бомжа. Ты же его видела. Для дела же человеку это надо.
— Про какого бомжа? — пенилось и пузырилось в старухе неизрасходованное зазнайство тети, которая в свое время забиралась на трибуну и чего-то официальное талдычила с нее, усыпляя подневольный люд. Почему именно про бомжа?
— Я начинаю… подозревать, — раздельно отчеканила я внаглую, — что этот бомж имеет к вам какое-то отношение. Возможно, он хороший знакомый вашего сына. Вы что-то хотите скрыть от общественности?
Как и ожидала, мой железный тон и демагогическая аргументация вогнали бывшую, наверняка хитрованную распределительницу квартир, путевок и прочих благ в плохо скрытый испуг:
— Да при чем тут мой сын! Да почему этот бомж с ним связан! Я и видела того бомжа только один раз, когда калитку запирала! Зачем он мне сдался?
— И какой же он с виду был? — не теряя железа в тоне, перебила я. Что вам запомнилось? Высокого роста? Маленького?
— Какой, какой… да обыкновенный… средний… Да я вон Тосе рассказывала, чернявый, бородатый. Из-под кепки волосы длинные. В очках.
— И сколько же ему лет, по-вашему?
— А кто его знает… Бомж и бомж… Ну не старик, а так… они ж, бомжи, мне кажется, все одинаковые.
— Без одежды был? Голый?
— Да вы что! — возмутилась моей глупости разговорившаяся старуха. Как это голый? И брюки на нем были, и куртка болоньевая, но все старье сплошное, даже с первого взгляда — дрянное, порченное. Я бы, по правде, никакого бы внимания на него не обратила, если бы не Григорьич. Он его к себе вел. Вот если бы Григорьич был мой сын, я бы ему сразу запретила это делать. Но у него свой закон, жил, как хотел, ему никто не указ. Писатель! Интеллигенция!
— Вы хотите сказать, что не видели, когда этот бомж уходил от Шора?
— Чего не видела, того не видела. Спрашивала сама, по собственной инициативе, у соседей, но и они не видели. Он мог и не через уличную калитку уйти. А через садовую. И не вечером, а ночью.
— Но трупа его, отравленного, никто тоже не видел?
— Никто. Этот бомж был моложе Григорьича. Он мог проблеваться где-нибудь и не умереть.
— Согласна с вами. Спасибо вам за очень толковое разъяснение.
Видимо, старая общественница была польщена. Ответила с чувством:
— Как же можно не помочь полезному мероприятию! Я в свое время сколько одних субботников организовала! И по сбору металлолома, и по уборке территории, и по сбору подписей в борьбе за мир… Может, зайдете, чайку попьете?
В общем, рассталась я с этими двумя пенсионерками дружелюбно, по-хорошему.
Уже когда шла вдоль улицы, Петровна крикнула вдогонку:
— На ногах у него сапоги резиновые были! У бомжа! Брюки в них заправил и шел!
— Спасибо! — я благодарно отсалютовала вскинутой рукой. «Рот фронт, бабуля, рот фронт! Верным путем идем мы с вами! Враг будет разбит, победа будет за нами!»
Но сама-то уже мелась на развилке трех дорог. Одна вела к магазину «Продукты», синевшему сквозь оранжево-пепельные колоннады старых сосен, вторая — к платформе, где в этот самый момент, тормозя, шипела по нисходящей электричка.
Третья дорога вела на окраину поселка, в неизвестность и туманность. Я выбрала, в конце концов, первую и пошла к магазину. И не ошиблась. То, что нужно было, находилось поблизости от него, а именно — кучка алкашей на посиделках, которые гуторили о чем-то своем, заветном, и одновременно внимательно оглядывали окрестности. Их заботы очень скоро стали мне ясны, до донышка, едва я приблизилась к их полевому лагерю и прислушалась:
— Гошка придет! Куда он денется! Мы его поили вчера? Поили? Теперь он пусть только голяком припрется! Обещал у бабы своей выманить чего-ничего. Она у него зарплату получила. Он своего добьется! Он с ней не будет чикаться!
— А если не придет? Может, самим сходить? В дверь долбануть?
— Соседи! Милицию вызовут. С ними лучше не связываться…
Я быстро проглядела их лица и одежки. Ни один ничем не походил на того, что пил с Семеном Григорьевичем. Это были безбородые, хотя и щетинистые мужики, и как один — с проплешинами, либо вовсе лысые. К ним, правда, лепились два молодых парня с красными глазами и шевелюрами, но росточку они были незначительного, подросткового.
Я рискнула подойти к этой ватаге, жаждущей похмелиться, в полной боевой готовности.
— Я тут из газеты, — завела разговор. — У меня к вам есть вопросы. Может быть, вы мне поможете?
— А чего? Какой аспект тебя тревожит? — подал голос старикан, очень похожий на Никиту Сергеевича Хрущева, но только без его сановного живота, и, видимо, хвативший в свое время образования. — Можем ли мы быть уверены, что в случае положительного исхода беседы с нами возникнет возможность нашего вознаграждения?
— Конечно! Дам двадцать, — отозвалась я без промедления. — Если вы ответите на несколько вопросов. Первый. Знаете ли вы человека, возможно, бомжа, по имени Михаил? Или слышали о таком? Или даже пили с ним когда-нибудь вместе?
Примагазинные, несчастно порочные мужички добросовестно задумались, уставив тусклые взоры кто кута, кто на что. Ответ их был один:
— Не-а. Михаилов нету в этом поселке. Чтоб безработный какой? Не слыхали.
— Но, может быть, кто-то из вас видел бомжа, с которым шел писатель Шор? В конце апреля? Под вечер?
— Это который старик и помер? Собачник, что ли?
— Точно.
— Ну водку он всегда сюда ходил покупать. Собак к дереву привяжет и идет. Он и нам когда деньжат подкинет… после пенсии. Было. Потом он плакал ходил, собак искал… старый дурак.
— Почему же «дурак»?
— А потому! — пошел хлестать правду-матку молодой алкаш с заскорузлым от пьянства ликом, обиженно скривив толстые мокрые губешки. — У людей нутро горит, выпит хочется, а он на полезные деньги псов кормит!
— Говорят, псы-то у него потерялись… Кто-нибудь из вас помогал их искать?
Заложники «зеленого змия», валяющиеся на пыльной траве вблизи магазинной витрины, где за тонким стеклом зазывно посверкивают бутылки, полные вожделенной влаги, ответствовали почти срепетированным хором:
— Ходили! Искали! Да где там! Собак нынче кругом по лесам-поселкам, как… как собак нерезаных!
— Дохлых находили?
— А то! Ну не волочь же для показа эти трупешники! Ему ж живые нужны были! Рыжая лохматая и черная лохматая…
— С вами пил когда?
— Пил… Тогда и пил… От переживаний… Лекарство глотнет и запьет. Сердце лечил, по ходу дела…
— Значит, никакого Михаила в бороде и усах вы не видели, не знаете?
— Почему? Знаем! — вдруг отозвался одноглазый мужичок с ноготок, сидевший на корточках. — Был у нас, вон на том конце поселка, дед Мишка, рыбак, да помер с год как, утонул при исполнении… рыбачил, заснул и бултых… с перепою… Плащом брезентовым накрыло и — загудел в царствие Божие!
— Во, сколько вам мы чего пересказали в соответствии с вашим предписанием, — заключил «Никита Сергеевич». — Теперь дело за вами… выполнять взятое на себя обязательство…
Я сказала этим бедолагам «спасибо», протянула две десятки и спиной успела услышать, как по-детски мгновенно возликовали их перепутанные, раскрепощенные голоса:
— Живем, братва! Леха, гоп-хоп! Сыпь, Федюха! Мальчики, мальчики. Ни фига, по понятиям, как вчерась, у нас свобода, долбанем родименькой!
Вот умствующие талдычат, талдычат про счастье, и сколько его кому надо, и где его перелив, а где недолив, а пьющие человеки способны схватить его за жабры сей момент… Вообще-то грустная то тема, как безбожно пьют русские мужики, потерявшие цель и смысл жизни в стране, где то и дело слышится грохот падающих вождей и вонь от прорванных труб канализации, которую собирались ремонтировать ещё пятьдесят лет назад… Чур не я отвечаю за все это! Чур не я! Мне бы со своими задачами справиться более-менее…
Солнце светило славно, в зеленом разнотравье желтые одуванчики улыбались всем, кто на них смотрел, в высшей степени прямодушно и ободряюще. Но там же, на зеленой обочине, осыпанной улыбками одуванчиков, лежало недвижимо тело мужского пола и похрапывало. На одной ноге сохранился ботинок без шнурков, другая босая с черными ногтями. Я тщательно осмотрела трофей. Рыжий, конопатый и нет у бедняги одной руки… И этот, значит, не мог быть тем, с кем распивал водку поздним апрельским вечером далеко не всем известный драматург С. Г. Шор…
Я ещё побродила по утоптанной, пыльной площадке перед вокзальчиком, где кособокие обшарпанные автобусы вдруг нехотя дергались с места и, надрывая последние стариковские силенки, с натужливым ревом катили прочь. Неужели я думала, что вдруг да встречу где-то здесь того самого Михаила, потенциального убийцу Семена Григорьевича Шора? Неужто я была такая наивная?
