Гера Фотич - Долг (Приказы не обсуждаются)
Все фильмы, которые Игорь смотрел про современную милицию, оказались просто смешной рекламой. Наверно режиссеру и сценаристу хотелось, чтобы именно так работали в нынешнем уголовном розыске, раскрывали преступления, получали награды и премии, геройски погибали. Да и не интересно было бы смотреть как сотрудник вместо того, чтобы ловить преступника, сидит и пишет, пишет, пишет. Справки, отчёты, докладные, обзоры, планы, рапорта, постановления, заключения, отношения. И ещё целую кучу документов с грифами «Секретно», «Сов. Секретно», «ДСП» в правом верхнем углу. Затем ходит из кабинета в кабинет, регистрируя эти документы в различных журналах, проставляя цифры в штампах, неся их на утверждение руководству. Получая новые указания, и возвращаясь к себе переделывать то, что так старательно подготавливал.
Вот где закаляется сотрудник. Не задерживая преступника, не собирая доказательства, изобличая его, а именно здесь, по три-четыре раза исправляя каждый документ. Часто в зависимости от настроения начальника. Здесь вырабатываются стальные нервы и железная воля.
То, на миллиметр больше отступил от края листа, или поставил инициалы позади фамилии, или должность впереди звания. И ещё целая куча совершенно ненужных условностей, возведённых во главу угла и специально контролируемых и сочиняемых, наверно, дивизией сотрудников различного ранга, в звании от лейтенанта до генерала. Условностей, которые постоянно изменяются, добавляются новые, часто противоречащие утверждённым ранее. Эти распоряжения и приказы напоминали о неукоснительности своих устоев. От нескончаемости однообразных повторов в первое время кружилась голова.
Сколько лет создавалось, и будут создаваться эти прокламации, смысл в которых сводился, и будет сводиться дальше к шалым, бездумным выкрикам и требованиям. И чем дальше, тем более не жизнеспособным и неприемлемым. Кем надо быть, чтобы с таким, не остывающим, горячим жаром, из года в год говорить и писать на несуществующие, давно прекратившие своё существование темы. Ничего не знать, упорно ничего не видеть вокруг. Какое завидное ослепление, передаваемое по наследству! Оно порождает сомнение в том, что эти люди пришли в милицию по зову сердца и души бороться с преступностью.
Складывается впечатление, что этой горой различных указаний, инструкций, тупых ориентировок, других исполнительских бумаг, неизвестные тёмные силы, решающие у себя наверху собственные проблемы, хотят просто завалить сотрудников в их кабинетах, не дать им выйти на улицу. Стараются изо всех сил, и удивляются, как это те ещё умудряются иногда просочиться из-под наваленного на них бюрократического хлама, и посидеть в засадах или прихватить развратного маньяка. Надо бы, их загрузить побольше! Чтобы жизнь мёдом не казалась. А ну, ещё подкинем им парочку указаний. Пусть попробуют на них ответить. А потом на каждый ответ ещё парочку. А на те, снова!
По вечерам смотрят сериалы об успешной работе сыщиков, переживают, а придя в свои просторные кабинеты, с многозначительным видом, надув щёки, сочиняют новые условности, подтверждая тем самым собственную необходимость. Убеждая себя в важности своей миссии.
Всё это свалилось на Игоря практически сразу по вступлении в должность. Как и те нераскрытые дела, доставшиеся по наследству от предыдущего сотрудника, ушедшего на повышение.
Жиблов привёл Игоря в кабинет и сказал:
— Теперь он твой. И всё что в нем хранится тоже твоё.
После этого он открыл огромный двустворчатый сейф, метра два высотой. Тот был полностью набит корками с вшитыми в них документами. Толстыми и тонкими. С белой, серой, иногда желтоватой обложками. На каждом из них был номер, статья и фабула.
— Теперь они твои, — иронично улыбнулся Жиблов, — восемьсот двадцать четыре глухаря. То, бишь, нераскрытых уголовных дела. Надеюсь, ты их раскроешь. Ну, хотя бы половину!
В этот момент сложенная кипа стала наклоняться, точно хотела выглянуть из сейфа и узнать, кому её в очередной раз передают.
Но Жиблов не предоставил ей такого удовольствия и резко захлопнул дверцы.
— Вот здесь распишись, что ты их принял согласно описи, — Жиблов положил на стол акт приёма передачи.
— А они здесь все? Вдруг, какого не хватает? — неуверенно промямлил Бойдов?
— Не веришь, можешь пересчитать! Вынимай, сверяй номера и клади на место. Но учти через час у нас операция. Чтоб стоял с оружием у меня в кабинете! Ах да. У тебя ещё нет разрешения. Ну, да ладно, пойдёшь пристежным к Вилинскому.
После чего, ушёл.
Бойдов остался стоять посреди своего кабинета. Размером он был практически, такой как у начальника уголовного розыска. Только окно выходило во двор отделения, и можно было наблюдать, как сотрудники пытаются реанимировать очередную служебную машину. Рядом стояли ещё два таких же уазика покрытые толстым слоем пыли, с прогнившими кузовами и спущенными колёсами. Сотрудники снимали с них детали. Собирая из трёх автомашин одну.
В кабинете помимо рабочего стола и нескольких стульев, лежали, как в кабинете Жиблова, надписанные свёртки с вещественными доказательствами, а проще — «вещдоками». Обстановка впрочем была приличная. В углу стоял телевизор. На подоконнике — большой современный радиоприёмник. На столе красовался канцелярский набор из мрамора с инкрустацией жёлтого металла. Даже висела на стене настоящая картина в масле. Но на всех предметах красовались приклеенные бирки с обозначением, по какому уголовному делу проходят, где и когда изъяты. Невольно складывалось впечатление, что попал на какой-то склад. И на тебя тоже должны вскоре повесить бирку.
— Хотя, — подумал он, — свою бирку я уже получил. И достал из кармана красненькое удостоверение.
Работа сотрудников уголовно розыска была налажена жёстко. Приблизительно один раз в месяц суточное дежурство по всему району. После него сутки на отдых. Пожалуй, это был единственный выходной.
Два опера ежедневно дежурили по отделению. Принимали заявителей, выезжали на места происшествий. Один с утра до пятнадцати. Второй с пятнадцати до двадцати трёх. Ночь предполагалась для сна, но этого часто не происходило. Вечерние операции и задержания затягивались далеко за полночь. Общественный транспорт уже не ходил. Рабочей машине требовалась профилактика. Из личных, была только машина у Юшкина, которую он получил до службы за победу в чемпионате Европы. Но ела она девяносто второй бензин, на который не всегда хватало денег. Те, кто жил не близко оставались ночевать в кабинетах. Поэтому часто на шкафах можно было увидеть скрученные вместе с бельём матрасы, а если отсутствовал диван, то за сейфом стояла раскладушка.
В девять тридцать при начальнике, в актовом зале, начиналось общее совещание отделения. Там разбирались предыдущие сутки, строились планы, ставились задачи, наказывали нерадивых оперов, участковых и постовых.
После этого уголовный розыск собирался у своего начальника, где продолжался разбор полётов.
А затем все, кроме дежурных, садились писать бумаги. Предполагалось, что преступникам спешить некуда, встают они поздно и есть время заняться бюрократией. Казалось, если бы преступников извели напрочь, то писанина осталась бы всё равно. Опера шли в канцелярию получали, отправляли запросы, ответы, требования иные справки. Затем в дежурной части получали расписанные материалы проверок о совершённых преступлениях и правонарушениях. Всю полученную кипу документов приносили в кабинет и начинали разбирать, что срочно, а что не очень. Главное в работе оперативника состоит в том, чтобы чётко определить, за что ему сразу начальство намылит шею, а что ещё может подождать. И это совсем не зависит от тяжести расследуемого преступления.
Просто какому-то клерку из Москвы, неожиданно понадобилась какая-нибудь циферка. И весь отдел будет срочно лопатить кучи дел, бросив на произвол судьбы сидящих на приём в коридоре потерпевших, лежащих в больнице раненых, скрывающихся от возмездия преступников. Загляни этот чиновник в свой сейф — и всё там найдёт. Но ему это не интересно. Он же большой начальник! Вы ему просто дайте! И всё тут. И каждый раз срочно! Срочно! Срочно! Всё остальное пусть подождёт. Дайте! Дайте!
Бойдову казалось, что беда России состоит именно в этом слове — «ДАЙТЕ». И существует оно так долго, потому, что внизу никому ничего не дают. И как только человек начинает обладать малейшей властью, то это слово становиться его девизом.
Зародилось оно ещё в революцию. Дайте землю крестьянам! Дайте свободу слова! Дайте фабрики рабочим!
И никто никогда не задумывался — зачем? Для чего?
Этот простой вопрос не приходит в голову чиновнику, разрабатывающему очередную инструкцию.
Дайте ему награду за неё!
Дайте главе государства станцевать на сцене, спеть! Дали! Он станцевал, спел и ушёл.
