Людмила Васильева - ...И двадцать четыре жемчужины
— Ну а теперь собираетесь куда-нибудь?
Павел замялся:
— Сейчас нет. Много дел в Москве. — Павел вспомнил о доме и нахмурился. Нина заметила эту перемену:
— Ну, мне пора.
— Нет, только не сейчас. Прошу вас. Я не умею уговаривать, убеждать. Поверьте, ваш приход для меня как праздник.
Потом они ужинали вместе. И снова Павел увлеченно рассказывал о Колыме, радовался, видя в глазах Нины интерес и понимание.
Уже за полночь он пошел ее провожать. На стоянке долго ждали такси. Было ветрено, последние предвестники метели бросали пригоршнями снег в лица редких прохожих. Не доезжая нескольких кварталов до своей улицы, Нина остановила такси, и они пошли до ее дома пешком...
Расставшись с Ниной, Павел возвращался в мастерскую. Шел медленно, ночные улицы были непривычно тихими. Выпавший ночью снег, еще не затоптанный пешеходами, словно принарядил их. Белизна его отражалась в темных стеклах витрин и в окнах домов.
Когда Павел пришел в мастерскую, уже рассветало. В чашке остался не допитый Ниной кофе. Павел отхлебнул его и лег, не раздеваясь, на диван. Он прикрыл глаза и вспоминал их сегодняшний разговор, Нинино лицо, тихий ее голос...
Он очнулся от резкого стука в дверь. Это была Сима, встревоженная и бледная.
— Где же ты пропадал, Павел? Всю ночь тебе звонила. Почему ничего не сказал?.. Хоть бы о нас с Андрюшкой подумал...
Они поехали домой, и Павел, едва добравшись до постели, мгновенно уснул.
Весь следующий день он не мог сосредоточиться на работе. Ему казалось, нужно что-то делать немедленно, жить по-прежнему он не может... Да, да, необходимо сегодня же поговорить с Ниной, сказать ей все.
ЛИШЬ БЫ ПЛАТИЛИ
Эньшин по достоинству оценил реставратора Засекина. Работать с ним легко: Евгений был покладист, никогда не интересовался, сколько на самом деле стоит выполненная им работа. Полученные деньги небрежно засовывал в карман, ни разу не удосужился их пересчитать.
Евгения деловые отношения с Эньшиным вполне устраивали — заказы были всегда, самому по организациям и частникам бегать не надо.
Руки у Евгения были поистине золотые, и Эньшин завалил его работой: и починка ювелирных изделий, и склейка фарфора, а главное, конечно, — реставрация икон. Это было любимым делом Засекина.
Да, Засекин не то что Анохин. У того характер весьма желчный. Но и он приносит Эньшину немалые барыши. Время от времени удается «вырвать» у Анохина кое-что из его этюдов. И пейзажи его идут хорошо. Несколько штук удалось через Дутько продать «зарубежным гостям». Так что можно и стерпеть трудный характер Анохина. То ли дело Пожидаев! С этим легко, сам рвется сделать «бизнес». Что ни закажи — исполнит. Одних икон сколько «нашлепал»! Конечно, поторговаться он любит, своего не упустит, но зато прямо в рот своему благодетелю глядит. Боится потерять.
Засекин в любое время мог безотказно получить у Семена аванс, хотя иногда «шеф» слегка журил его — мол, безрассудно проматывать таким трудом заработанные деньги.
В кругу друзей Засекин старался выглядеть представителем искусства, который «умеет жить». К этому в последнее время еще больше побуждало его знакомство с Тонечкой, студенткой ВГИКа. Он познакомился с ней через Семена Михайловича — она выполняла некоторые его поручения. Для Засекина Тоня была особой «высший класс», «леди». Такую не поведешь в захудалое кафе угостить порцией сосисок или кофе с булочкой. После знакомства с ней все прежние поклонницы Засекина потеряли для него интерес. В его манере одеваться тоже стали заметны перемены. После того как он появился в ресторане одетый и постриженный по последней моде, он уверился, что неотразим. В тот вечер на нем была рубашка с пышным жабо и брюки настолько узкие в бедрах, что делать резкие движения в них было опасно.
Евгений пригласил Тоню поужинать. Увидев его, она не сдержала улыбки, но ничего не сказала. И все же он почувствовал смутное беспокойство. И не напрасно — после ужина она призналась:
— Никак не могу привыкнуть к вашей новой прическе, мне больше нравилась прежняя.
— Но я стригся у самого Гоши... Он участник конкурса...
— Это не к вашему лицу, вам эта стрижка не идет. — Тоня рассмеялась. — Ох уж этот Гоша, он, видно, с большим чувством юмора.
Иногда Эньшин доставал заказы на реставрацию или поправку настенной живописи, но к такой работе Засекин серьезно не относился — росписи обычно были неинтересные, небольшой давности.
Один из таких заказов свел Засекина с Анохиным. За несколько дней до начала работы Эньшин сказал Евгению, что в ресторане нужно освежить росписи и что вместе с ним будет работать художник, хороший живописец, но чтобы ни в какие откровенности с ним не пускаться, особенно в отношении оплаты.
В день встречи с напарником Женька пришел принаряженный, побритый, словом, «знай наших».
Ресторан был на ремонте. Высоченные потолки с лепниной побелены, люстры закрыты чехлами, с настенных росписей лишь в одном месте снята клеенка: на открытом куске гирлянды танцовщица в легкой одежде. Женьке она чем-то напомнила Тоню. Он попытался представить ее среди студентов, подумал, что вокруг нее, должно быть, крутятся многие и ей с ними интереснее, чем с ним. Видно, она терпит его только из-за дел, в которых приходится участвовать по поручению Семена.
От этих дум Евгений огорчился и помрачнел. Таким и застал его Анохин. Вместе они обсудили предстоящую работу, пригляделись друг к другу. Анохину Засекин понравился сразу. Вскоре Женька отвлекся от невеселых мыслей и, исполненный обычного доброжелательства, уже подбадривал Анохина, который без всякой охоты взялся за этот заказ.
Работа шла споро. Женька присматривался к живописным приемам Анохина, иногда и сам подправлял росписи — даже заслужил похвалу Павла. В перерыв они вместе пошли обедать в соседнее кафе.
А после работы Женька пригласил порядком уставшего Анохина к себе домой, обещал показать кое-что интересное. Жил он неподалеку, и Анохин согласился. Засекин занимал небольшую комнатенку, метров десяти, в другой комнате жили его мать и сестра-студентка.
Над тахтой, накрытой половиной старого, облезлого ковра, висела гитара. На углу стола, заваленного и заставленного, — три женские фотографии.
— Артистки театра «Ромэн», — пояснил Женька, — это мой друг оставил.
Он сгреб фотографии, бросил на полку. Пошарил за тахтой, вынул сверток, оказавшийся старинным пистолетом с украшениями чеканкой по металлу. Пистолет был без курков, но Женьку это не огорчало: он вскидывал его, прищуривал глаз, отступал назад с вытянутой рукой. Этот бесшабашный малый определенно вызвал симпатию у Анохина.
— Борька добыл наконец. Сколько времени обещал. Теперь мой! Хороша штука? Похоже, времен Пугачева. От сестры хороню. Такая проныра, всюду пролезет. Еще увидит и хай поднимет. Мать у меня мягкая, а Верка прямо черт с рогами. Только и жучит меня: недотепа, неуч, недоросль и всякие другие слова... но девка головастая, повышенную стипендию получает. Мои ребята ее уважают, даже ухаживают. Вот смех! Кому только такая праведница достанется? Уж вышколит, это точно. Я, знаешь, избегаю с ней связываться. У нее язык что жало змеиное... Ну ладно, хватит про нее. Я вот что, Паша, хотел спросить: чего ради такую чепуховину делаешь там, в ресторане? Ты же член МОСХа.
— За кооперативную квартиру никак не рассчитаюсь, вот и взялся.
— Ну и как, с Семеном ладишь?
— А никак. Вот с долгами расплачусь, и катись все это к чертовой матери.
— Не трепыхайся зря. Я с ним нормально уживаюсь, и ты привыкнешь. Он мужик деловой, мастак заказы добывать.
— Ты что же, больше частные заказы выполняешь?
— А мне без разницы, я и знать этого не хочу. Лишь бы деньги платили. Семен не говорит, кто, где... Слушай, да ну их, все эти дела! Я к тебе лучше в мастерскую приду, посмотрю, что настоящие художники делают.
— А себя ты не считаешь настоящим?
— Как тебе сказать... Образования не имею, диплома нет. Без этого в «настоящие» и лезть нечего.
— Ты сколько лет реставрацией занимаешься?
— Считай, если с самого начала, то тринадцать.
— Так ты за это время уже, можно сказать, высшее образование получил.
— Пожалуй, верно, да все равно сейчас везде диплом требуется. У меня есть один знакомый человек, художник, может, ты его знаешь, — Андрей Андреевич Кораблев.
— Знаю. Хороший художник, из старшего поколения.
— И человек отличный. Он мне велит поступать в художественное училище памяти девятьсот пятого года, что на Сретенке. А мне неловко: такой дядя будет с зелеными юнцами за партой сидеть.
— Зря так думаешь. Там не только юнцы. Программа в училище серьезная. Это одно из лучших училищ в стране. Очень советую тебе туда поступить.
— Сестра тоже с этим пристает. Может, и решусь... Но что ж это я, совсем заговорился.
