Владимир Югов - Одиночество волка
Он встал и сказал:
— Ну что же! — Он уже не колебался. — Лизать нож — порезать язык, Маня! Давай его перехороним. Осторожного коня и зверь не повредит…
На дворе забрехали собаки. Дядя Родион на них прикрикнул, они сперва замолчали, а когда люди удалились, снова забрехали. «Даже тварь бессловесная понимает, как все нехорошо!» — тоскливо подумал Родион. Эх, Леха, Леха! Не удержался ты за гриву — за хвост-то не удержишься!
На месте Алексея не оказалось. Землянка была пуста.
Возвратились обратно к поселку Мамоков с Нургалиевым. Нургалиев отошел в сторонку и что-то прикидывал.
— Теперь самый сезон на зверя, поди, собираться, — сказал, зябко поежившись, санитар после сна непробудного, — а человека от заработка оторвали. — И обратно к Мамокову: — Ну а ты, старшой, нашел что у Родиона?
Мамоков плюнул в темноту.
— Ты давай дуй за лекарством.
18
Похоронили и кузнеца Вакулу — ветерана, которого упомянул в своей статье Квасников. Зарыли в мерзлую землю. Не болея — враз потух. Как в холодильник поставили. Были стихи, были горячие речи. Прошин говорил — все плакали. Маслова ученики пели песни. Выдался день теплый — всего под тридцать. Нормально. Вася-разведчик опять играл беспрестанно похоронный марш.
Директор сообщил на могиле: Вакулу решили забрать какие-то родственники и перезахоронить на родине.
Но пока лежит на этой земле. Пухом ему земля, ветерану. Это не то, что Ерофеич-Сурок. Тут все по правде, все по-настоящему.
И поминки то, что надо. Предусмотрительно оставил кузнец Вакула две тысячи. Кусев начеркал Женьке-продавщице бумаженцию. Напоминались так, что Вася-разведчик потерял баян, а Клавка-кассирша в туфлях и капроновых чулках ушла домой. И — ничего, даже грипп не подхватила. Таисия-повариха, по прозвищу Недотрога, поругалась с Лоховым прямо на поминках, она подала заявление по случаю, что так он ловко говорит, а заботы о ее заработке не проявляет.
— Пойду в совхоз наниматься, — кричала она при всех.
Прошла неделя. Прилетел из района вдруг вертолет. На поселок нахлынула проверка. Сегодня с утра кубанцевская шарага на рабочих местах. Все до единого человека. Приезд прокурора настращал.
Директор приходит с тремя членами комиссии и весело говорит: «Здоров, мужики!»
Наше вам с кисточкой! Ему хорошо — баба молодая и с таким видом! А тут коэффициент до трехсот идет, а дальше хочь кричи! Волов, новый прораб, удружил! Через печать пропесочил! Но ты, директор, не радуйся. Мы свои триста с холодочком восстановим. А для твоей премии тебе, если хочешь знать, покрутиться надо! Как полоумному. Фигаро — туда, Фигаро — сюда! А на нас, чтобы мы тебе план подогнали, шиш станешь рассчитывать, понял?
Только комиссия шуранула далее, сели. Сидят в кружке около костра. Придурок Валеев суетливо поддерживает огонь. Когда Валька-молочница на всех парах:
— Трататушки вашу перетрататушки! — С полуоборота заводится. — Если вы не закончите к сроку вашу эту дриньденьдень, грозит вам, лишиться всем без всякого мужского достоинства! Пусть оне, — кидает в сторону ушедшей комиссии, — вам прошшают. А мы вывесим на нашем женском отделении в бане все ваши «достоинства»! Ты, хапошник Кубанцев, рвач, душу твою!.. А мне фартера нужна. Да и баня бы… не мешает по отдельности уж воздвигнуть.
Кубанцев смеется: ничего, вместе будем скоро мыться. Как стенка рухнет, так и объединимся. Пусть тогда новый прораб голой попкой подопрет ее. Он умный. Вы его все полюбили.
— А ты чево сидишь не работаешь? — набрасывается Валька-молочница на самого безобидного Валеева.
Валеев бледный.
— От баба, от баба! Орет, когда прокурор приехал!
Нервно вскакивает и, бестолково путаясь в длинном полупальто, находит себе работу.
Директор, вернувшись уже один, — он устроил гостей на отдых в конторе, освободив кабинет главбуха, счетовода и главного инженера (туда занесли матрацы, койки, подушки и зачем-то меха — настоящий пыж), довольно похохатывает.
Увидав нового прораба подходит к нему и говорит:
— Баню, Сашок, баню! Действительно, нехорошо. Кровь из носу, а баню давай! Запишут нам за баню! А уж потом в лес. Сколачивай бригаду — и по дрова.
Легко сказать — «сколачивай!» Кого тут сколачивать?
Идут рядом, толкуют. Прораб свои сомнения высказывает.
— У меня прокурор на дому живет, — вдруг говорит директор. — Что прикажешь ему объяснить и насчет бани, и насчет дров? Как объяснять, что и бабы, и мужики почти разом моются? И дров нет.
— А я-то причем? — уже раздражается Волов. — Я командую всего-то месяц.
— Сашок! Горячий ты. Вон погляди на них! — Показывает сразу на весь совхоз. — Они сколько тут живут и то во многом со мной советуются, когда что писать. Зачем же ты так? Пойдем, он хочет тебя лично лицезреть.
Прокурор (собственно, ревизор), как выясняется, одной ногой уже на другой должности — недавно избрали каким-то там секретарем. Волов вначале разговаривал с ним настороженно. Оказалось, зря. Дело завертел тот туго.
Перед ним куча бумажек — все тут о кубанцевской шараге: сколько при отсутствующем в отпуске прорабе Орле получили коэффициенту, сколько неположенных дополнительных выплат.
Позвали Кубанцева. Потеет. Кряхтит. Бурчит что-то себе под нос.
Искоса поглядывает на нового прораба: наделал шороха!
Уже на улице угрожает:
— Ладно, припомним, как тебе больше всех надо!
Дома — накрытый стол. Белоснежная скатерть. Как в хорошем ресторане. Вилки, ножи, салфетки, бокалы. Селедочница с селедкой. Добра всякого!
Как только Волов ступает на порог, Андрюха, Вальки-молочницы супруг, включает радиолу. Николай Сличенко поет о ручеечке-ручейке.
— Чего это вы? По какому делу гулять вздумали? — Волов растерянно стоит на пороге.
— Да почему, да потому, да по какому случаю-да! — семенит Валька-молочница своими худенькими ножками, расставляя широко руки и готова обнять Волова.
— Нет, правда?
— Эх, Саша, люли-картинка! — подбоченившись, смеется Валька-молочница. — И чего ты все расспрашиваешь? Солнышко ты наше ясное! — И к Маше-хозяйке, сильно приодетой, с газовым платком на крутых плечах. — Наливай, что ли, Машка! Хоть одного кавалера бог послал нам! На всех одного!
— А ты сама, Валек, давай кумандуй! — Маша усаживается живо за стол.
— Вам, Александр Тимофеич, што? — Валька-молочница вроде и не кричала два часа тому на банду Кубанцева. Весела, игрива.
— Давай, Валек, что покрепче! — Маша-хозяйка почти силком усаживает Волова рядом с собой.
— Да дайте я хоть руки вымою.
— Это можно. Что ему, Машенька, твоему квартиранту, сказать? Ведь все помрем скоро. Сурок помер, Вакула помер. А он поедет за дровами. Деньгу зашибет таку — иным не снилось!
Волов вскоре приходит к столу. Маша-хозяйка силком садит его все же рядом с собой.
— У нее свой молдаванин есть, — смеется. — А мне что? — Закусывает она с большим аппетитом. — Мне бы разговору не было! Я и щас бы, будь такой, к примеру, у меня жених, — толкает под бок Волова, — в лес бы его не пустила… Деньги? Что деньги? Это когда их нету, неудобно.
— Я те скажу, Маша! Генка-водовоз на что тюлень тюленем! А как рассуждает? Взять хотит бабу с деньгами. И, гляди, найдет. А там-то, на Большой земле, грит, устроюся на водную станцию в каком городе… А летом лодки отпускать, кто захочет покататься!
— А у нас — что? Не скука, да? — спрашивает Андрюха, прокрутивший только что пластинку о клене опавшем. — У нас!.. Эх!.. Мама моя виноград сажает, а помидоры — свои! А работа тоже восемь часов и два выходных.
— Так ты, может, опять лыжи туда востришь? — набрасывается на него Валька-молочница.
— Я к примеру…
— И помолчи, как к примеру! Дай людям поговорить!
— Да ниче у вас с ним не выйдет! — простодушно сказал Андрюха. — С этим делом ничего, говорю, не выйдет!
— С чем это? — нагнув по-бычьи шею, весь покраснел Волов.
— Как в старое время покупают тебя! — простодушно сообщил Андрюха.
Волов встал, одернул гимнастерку.
Валька-молочница превратила все в шутку:
— Такого-то иначе, как захватишь?
И забегала вокруг:
— Да что тут обижаться-то? Вон, гляди, и мальчишка прикипел! И девки смирнее стали! И вон Таня даже всем рассказывает, как ты с мальчонкой-то… И по физкультуре, и уроки стал готовить лучше, и меньше хулиганит…
Маша-хозяйка потупилась, перебивая Вальку-молочницу:
— Братишку, скажем, твоего, Алексан Тимофеич… Мы ему подмогу устроить завсегда можем… Я что говорю? — Она оглянулась, как бы ища поддержки. — С деньгами!.. Хи, ты милая моя! С деньгами-то и теперь мы всех плясать перед собой заставим… Нам не надо, чтобы из последних сил вырабатывался!
Вышел из-за стола, и Маша-хозяйка приумолкла на полуслове:
— Не обижаюсь я на вас, Мария Афанасьевна, — сказал. — Может, и в самом деле жизнь ваша так сложилась, что теперь вам надо мужика покупать за большие свои деньги…