Морье Дю - Козел отпущения

Коротко остриженная девочка смотрела на меня неправдоподобно огромными глазами, и я почувствовал, что мне дурно, -- передо мной была еще одна копия Жана де Ге, а следовательно, каким-то невообразимым образом того меня, который давно уже был погребен в прошлом.

-- Почему ты не пришел пожелать мне доброй ночи, папа? -- спросила она.

ГЛАВА 6

Она не дала мне времени подумать над ответом. Соскочив с кровати, она приникла ко мне, обвила шею руками, осыпала поцелуями.

-- Сейчас же прекрати! Отпусти меня! -- крикнул я, пытаясь вырваться.

Она засмеялась, обхватив меня еще сильней, как обезьянка, затем вдруг отскочила и кувыркнулась через голову обратно на постель. Не потеряв равновесия, уселась, скрестив ноги, как портной, в ногах кровати и устремила на меня неулыбчивый взор. Я перевел дыхание и пригладил волосы. Мы пожирали друг друга глазами, как звереныши, готовые кинуться в бой.

-- Ну? -- сказала она; неизбежное [Ну как? (фр.)] -- вопрос, и отрицание, и ответ одновременно; и я повторил его вслед за ней, чтобы выиграть время и попытаться понять, насколько серьезна эта новая и неожиданная помеха -- моя дочь. Затем, пытаясь удержать позиции, сказал:

-- Я думал, ты больна.

-- А я и была больна... утром. Но когда тетя Бланш померила мне вечером температуру, она оказалась почти нормальной. Может быть, после того как я стояла у окна, она снова подскочила. Сядь! -- Она похлопала рукой по постели рядом с собой. -- Почему ты не пришел повидаться со мной сразу же, как вернулся?

Держалась она повелительно, как будто привыкла отдавать приказания. Я не ответил.

-- Шутник, -- небрежно проронила она. Затем протянула руку и, схватив мою, принялась ее целовать. -- Ты делал маникюр? -- спросила она.

-- Нет.

-- У твоих ногтей другая форма и руки чище, чем всегда. Может быть, так влияет на людей Париж? Ты и пахнешь иначе.

-- Как?

Она сморщила нос.

-- Как доктор, -- сказала она, -- или священник, или незнакомый гость, которого пригласили к чаю.

-- Очень жаль, -- сказал я в полном замешательстве.

-- Пройдет. Сразу видно, что ты вращался в высоких кругах... Что вы делали в гостиной -- обсуждали меня, да?

Какое-то неосознанное чувство подсказало мне, что детей невредно порой одернуть.

-- Нет, -- ответил я.

-- Неправда. Жермена сказала, за ленчем только и разговору было что обо мне. Конечно, из-за того, что ты так долго не приезжал, они тоже подняли шум. Что ты делал?

Я решил говорить правду, когда смогу.

-- Спал в отеле в Ле-Мане, -- ответил я.

-- Что тебе вздумалось? Ты очень устал?

-- Я много выпил накануне и ударился головой об пол. И, возможно, принял по ошибке снотворное.

-- Если бы ты не выпил снотворное, ты бы уехал?

-- Уехал? Куда? -- спросил я.

-- Куда-нибудь и не вернулся бы, да?

-- Я тебя не понимаю.

-- Святая Дева сказала мне, что ты можешь не вернуться. Вот почему я заболела. - - Вся ее повелительность исчезла. Она пристально смотрела на меня, не сводя глаз с моего лица. -- Ты забыл, -- добавила она, -- в чем ты признался мне перед тем, как отправился в Париж?

-- А в чем я тебе признался?

-- Что когда-нибудь, если жизнь станет слишком трудной, ты просто исчезнешь и никогда не приедешь домой.

-- Я забыл, что говорил это.

-- Я не забыла. Когда дядя Поль и все остальные принялись толковать о том, как плохо у нас с деньгами, и о том, что ты поехал в Париж, чтобы попытаться все уладить, -- но дядя Поль не очень-то надеялся на успех, -- я подумала: вот самый подходящий момент, теперь-то папа это и сделает. Я проснулась ночью, мне было плохо, и тут пришла Святая Дева и стала у меня в ногах. Она была такая печальная...

Мне было трудно выдержать прямой взгляд детских глаз. Я посмотрел в сторону и, взяв с кровати потрепанного игрушечного кролика, принялся играть его единственным ухом.

-- Что бы ты сделала, -- спросил я, -- если бы я не вернулся?

-- Убила бы себя, -- прозвучал ответ.

Я заставил кролика танцевать по простыне. У меня возникло смутное воспоминание, что давным-давно, в те дни, когда у меня еще были игрушки, это меня смешило. Но девочка не смеялась. Она взяла кролика у меня из рук и спрятала под подушку.

-- Дети не убивают себя, -- сказал я.

-- Так почему ты так бежал сюда десять минут назад?

-- Ты могла оскользнуться.

-- Нет, не могла. Я держалась. Я часто так стою. Но если бы ты не пришел, это было бы другое дело. Я бы отпустила руку. Я бы прыгнула вниз и разбилась. И горела бы вечным пламенем в аду. Но лучше уж гореть в аду, чем жить в этом мире без тебя.

Я снова посмотрел на нее: маленькое овальное личико, коротко остриженные волосы, горящие глаза. Страстное признание потрясло и испугало меня, таких слов можно ожидать от фанатика, но от ребенка?.. Я изо всех сил старался найти подходящий ответ.

-- Сколько тебе лет? -- спросил я.

-- Ты прекрасно знаешь, что в следующий день рождения мне будет одиннадцать.

-- Прекрасно. Перед тобой еще вся жизнь. У тебя есть мать, тети, бабушка, все, кто живет в замке. Они любят тебя. А ты болтаешь дикую чепуху о том, что бросишься в окно, если меня здесь не будет.

-- Но я их не люблю, папа. Я люблю одного тебя.

Так-то вот. Мне страшно хотелось курить, и я механически стал шарить рукой в кармане. Заметив это, она соскочила с кровати, подбежала к небольшому бюро, стоявшему сбоку от окна, вынула из отделения коробок и, молниеносно вернувшись, протянула зажженную спичку.

-- Скажи, -- обратилась она ко мне, -- правда, что корь опасна для еще не рожденных детей?

Такая резкая смена настроения была непостижима для меня.

-- Маман говорила, что если я заболею корью и она от меня заразится и заразит маленького братца, он родится слепым.

-- Не могу сказать. Я ничего в этих вещах не смыслю.

-- Если маленький братец будет слепым, ты станешь его любить?

Куда девалась ее серьезность! Она принялась выделывать пируэты -сперва одной ногой, затем другой. Я понятия не имел, как ей ответить. Танцуя, она не спускала с меня глаз.

-- Будет очень грустно, если малыш родится слепым, -- сказал я, но она точно не слыхала.

-- Вы отдали бы его в больницу? -- спросила она.

-- Нет, о нем заботились бы здесь, дома. Но так или иначе, нам это не грозит.

-- Кто знает. Возможно, у меня и сейчас корь; если так, я, конечно, заразила маман.

Я не мог не воспользоваться ее обмолвкой.

-- Ты только что говорила, будто у тебя был жар, потому что ты боялась, вдруг я не вернусь домой, -- поймал я ее на слове. -- Ты и не упоминала о кори.

-- У меня был жар, потому что ко мне спустилась Святая Дева. На меня снизошла господня благодать.

Она перестала кружиться, легла в постель и прикрыла лицо простыней. Я стряхнул пепел в кукольное блюдце и оглядел комнату. Странное сочетание детской и кельи. Помимо того окна, из которого она обстреливала меня каштанами, в наружной стене было еще одно, узкое, под ним -импровизированный аналой из ящика для упаковки, покрытого сверху куском старой парчи. Над ящиком было распятие, украшенное четками, а на самом аналое между двумя свечами стояла статуэтка Божьей Матери. Рядом на стене висело изображение Святого Семейства и голова святой Терезы из Лизье; тут же, на скамеечке, сидела, скособочившись, тряпичная кукла с пятнами краски по всему телу и воткнутой в сердце спицей. На шее у нее была карточка со словами: . Игрушки, более соответствующие ее возрасту, валялись на полу, а возле кровати стояла фотография Жана де Ге в форме, сделанная, судя по всему, задолго до ее рождения.

Я погасил окурок и встал. Фигура под одеялом не шевельнулась.

-- Мари-Ноэль, обещай мне что-то.

Никакого ответа. Делает вид, что спит. Неважно.

-- Обещай мне, что больше не будешь вылезать на подоконник.

Молчание, а затем тихое царапанье; вот оно приостановилось, снова раздалось, теперь громче. Я догадался, что она скребет ногтями спинку кровати, подражая мышам или крысам. Из-под одеяла донесся громкий писк, она взбрыкнула ногой.

Давно забытые присловья, которыми взрослые выражают детям свое неодобрение, стали всплывать у меня в уме.

-- Не умно и не смешно, -- сказал я. -- Если ты сейчас же мне не ответишь, я не пожелаю тебе доброй ночи.

Еще более громкий крысиный писк и яростное царапанье в ответ.

-- Очень хорошо, -- сказал я твердо и распахнул дверь. Чего я хотел добиться этим, один бог знает, все козыри были в ее руках, ей достаточно было подойти снова к окну, чтобы это доказать.

Но, к моему облегчению, угроза подействовала. Девочка скинула простыню, села на постели и протянула ко мне руки. Я неохотно подошел.

-- Я пообещаю, если ты тоже дашь мне обещание, -- сказала она.

Это звучало разумно, но я чувствовал, что тут скрыта ловушка. Разобраться во всем этом мог разве Жан де Ге, не я. Я не понимаю детей.

-- Что я должен обещать? -- спросил я.

-- Не уходить навсегда и не оставлять меня здесь, -- сказала она. -- А уж если должен будешь уйти -- взять меня с собой.