Галина Романова - Ночь с роскошной изменницей
– Да. Думаю, это была она, – проговорила та все так же безжизненно, продолжая стоять к ней спиной. – Кто-то звонил в течение последних двух недель и молчал. Поначалу это вызывало недоумение. Потом любопытство. Думаю, может, какой тайный воздыхатель на старости лет появился и не решается признаться, раз звонит и молчит. Звонки-то все были в мой номер в санатории. А там этих мужиков пруд пруди. Потом начало раздражать. А однажды даже напугало.
– Когда?! – Ледяные капли запрыгали по позвоночнику, скатываясь под ремень тонкой льняной юбки. – Когда это было?!
– Три дня назад. Я легла пораньше. Устала после процедур и на всю их массовую затейность махнула рукой, ушла к себе. – Анна Васильевна вдруг подняла к портьере обе руки, вцепилась пальцами в плотную гладкую ткань и рванула ее в сторону, словно та мешала ей дышать. – Под утро, ближе к пяти, звонок. Это было уже слишком! Я разозлилась и наорала на молчаливого звонаря. А в ответ…
– Что?!
Почему она так разволновалась? Нет, неправильно. Испугалась, вернее. Испугалась до сбившегося в тугой комок дыхания, до ледяного пота, покрывшего тело, до судорожно сведенных в кулаки пальцев. Уж не потому ли, что с ней происходило нечто подобное все предыдущие дни, а она не придала этому никакого значения?
Ей и раньше звонили и молчали, а потом долго ржали в трубку, спрашивая, не напугали ли ее.
Макс Дворников – придурок – мог забавляться и не так. По его же милости загремела однажды в обезьянник.
Вот и не обращала внимания ни на звонки, ни на сдавленное дыхание в трубке, сильно напоминающее сдерживаемый плач, ни на то, как три ночи назад кто-то кинул в окно дачного домика камнем. С такой силой, что стекло еле выдержало, хряснув так, что Соня взвизгнула от неожиданности. Подлетела, помнится, к окну, распахнула его и крикнула в темноту садового участка:
– Вы, идиоты! Соображайте, что делаете!!!
Долго бушевала потом, ругаясь наперегонки с Муськой. Вернее, Соня ругалась, а Муська солидарно вторила ей звонким лаем. Она не испугалась вовсе тогда, и уж точно никак не связала эту хулиганскую выходку с тем, что Таня может быть где-то рядом. А теперь…
– А в ответ едва различимое – прости! Так тихо, так безлико, что понять, кто говорит: мужчина или женщина, было практически невозможно, – закончила Анна Васильевна, все же расплакавшись. – Это она звонила, Сонечка! Она!!! Она хотела вернуться, вот и просила прощения за всю боль, которую причинила мне, сбежав! А я… Я снова наорала, послала к черту и добавила еще, что бог нам всем воздаст. Вот так, милая!..
Соня промолчала. А что было говорить? Протестовать? Глупо. Никакой уверенности в том, что это была не Татьяна, не было. Как не было и уверенности в том, что это была она.
А Максу все же стоит позвонить и справиться, не устраивал ли он ей в последние дни психологические тренинги, готовясь к защите своей идиотской диссертации, которую пишет вторую пятилетку.
Господи! Как вспомнит о нем, так кулаки тут же чесаться начинают, едва справляясь с желанием дать Дворникову в морду. Такие эксперименты над ней ставил, что препарированные лягушки содрогнулись бы, узнав.
Интересно ему, видите ли, было узнать, как поведет себя без пяти минут светская красотка, оказавшись на одних нарах с конченой проституткой, или воровкой, или убийцей! Не упадет ли в обморок, обнаружив в своем рабочем столе дохлую крысу размерами с кошку?! И переступит ли через полумертвого пьяницу, уткнувшегося сизым носом в ее порог?!
Что еще было? Сразу и не вспомнить, и не перечислить его нацистских выходок. Потому и не обратила практически внимания ни на звонки, ни на камень, запущенный в окно, ни на…
– Однажды мы вышли с Муськой гулять, – вдруг вспомнила она и поежилась, покосившись на диван.
Диванный ворс вроде бы улегся, но паркетные доски под ногами вполне ощутимо похрустывали.
Все чертовы нервы! Они не дают покоя и заставляют теперь без конца оглядываться на улице и раз по тридцать проверять дверные запоры в квартире.
– Гуляли вдоль дачных заборов, и вдруг в одном окне… Даже не скажу сразу, чей это дом, но… Мне вдруг показалось, что женщина, стоящая возле окна с сигаретой, до одури похожа на Татьяну, – быстро проговорила Соня и даже зажмурилась, вспоминая. – Она стояла возле окна, курила и смотрела в нашу сторону.
– И что ты? – Спина Анны Васильевны снова неестественно выпрямилась.
– Я остановилась и тоже начала смотреть. Она не отвернулась. Далеко, конечно, было, отчетливо было не рассмотреть, но сходство было поразительным. Я даже через левое плечо поплевала, думаю, привиделось. Тем более что волосы были не рыжими, а… каштановыми.
– Но у нее же теперь каштановые волосы, Соня! – вдруг закричала Анна Васильевна и, обернувшись через плечо, глянула на нее с откровенной враждебностью. – Неужели не понятно?! У нее же теперь каштановые волосы, как ты могла не узнать ее?!
Она зарыдала. Глухо, со странным тяжелым присвистом рыдания вырывались из ее груди, обвиняя, обвиняя, обвиняя…
А Анна Васильевна ведь тоже, наверное, может ее подозревать!
Соня растерянно заморгала, оглядывая комнату, стены которой тоже начали так странно и причудливо выгибаться внутрь, норовя придавить ее, придушить навязчивым чувством вины.
Что может заставить ее не думать так, как другие?! Что?! Четырехлетняя привязанность?! Так ее запросто может поглотить то дикое горе, которое внезапно вернулось из небытия, материализовавшись наконец в труп ее пропавшей дочери.
– Простите меня, Анна Васильевна. – Соня встала, покачнувшись и тут же ухватившись за край стеклянного стола, возле которого сидела на низком изящном стульчике. – Простите, но я не знала тогда, что Таня перекрасила волосы. Не знала! Простите!
И Соня пошла к выходу из квартиры. Она шла очень медленно длинным извилистым коридором, очень удачно выполненным из стекла и хрома. Натыкалась на знакомые тапочки для гостей. Взгляд выхватывал крохотные тумбочки с сухими букетами в стеклянных вазонах. Смешные статуэтки, свесившиеся с потолка на крученых шнурках. Она шла, осторожно касаясь привычных предметов, и все надеялась, что Анна Васильевна вдруг опомнится и догонит ее, и кинется ей на шею, и они вместе наревутся вдосталь, вспоминая, горюя и негодуя на злую судьбу-насмешницу, отыскавшую им Таню в таком вот безнадежном, бездыханном виде. А потом начнут, перебивая, просить друг у друга прощения. Одна за то, что не узнала в женщине, курившей у чужого окна, Таню. Вторая за то, что зла на нее – Соню – и что подозревает, может быть, и что как отвернулась от нее к окну, так и не повернулась больше к ней ни разу.
Не догнала! Не окликнула! И даже не сказала ей «до свидания», когда Соня попрощалась с ней громко возле двери.
И она тоже!..
И Анна Васильевна тоже видит в ней убийцу своей дочери!
Но она же не убивала, черт бы всех побрал!!!
Она не поехала в лифте, испугавшись, что задохнется в тесной, сверкающей зеркалами кабине. Или, не дай бог, отразят чужие зеркала чужого дома выжженные на ней клеймом несправедливо выдвинутые обвинения.
Убийца! Она убийца?! С ума сойти можно и без Макса Дворникова. Соня внезапно споткнулась на гладких ступеньках, остолбенев от неожиданного подозрения.
А что, если это все проделки Макса?! Что, если он зашел так далеко, что решился поставить над ней самый страшный свой эксперимент, убив Таню?! Ему же наверняка небезынтересно узнать, как поведет себя Соня в такой безысходной, чудовищной ситуации, оказавшись в роли убийцы. А это ведь…
Это ведь неплохая версия и совсем не кажется неправдоподобной, ей так уж точно! С кем поделиться?!
С Анной Васильевной? Нет, нельзя. Не поверит, сочтет сумасшедшей прежде всего Соню, а не Макса. И, чего доброго, станет подозревать еще больше.
Со Снимщиковым? Хотелось бы, ой, как хотелось бы! Но не тот был случай, чтобы можно было довериться ему. Соня просто видела, как заполыхают тайным торжеством его карие, вечно смеющиеся глаза.
Отмазаться решила, красавица? Не выйдет!
С Липатовым? Тоже не вариант. Кто он такой вообще, этот Липатов? Участливый следователь, взявшийся ее опекать?! Такого же не бывает в принципе!
К кому обратиться за помощью, господи?! К кому?..
– До свидания. – Консьержка за стеклянной перегородкой благостно улыбнулась в ее сторону, не подняв глаз от вязания. – Как там Анна Васильевна?
– Спасибо, – пробормотала Соня, торопливо пробираясь мимо кадок с фикусами – тоже моду взяли, в парадном цветы ставить – к тяжелой металлической двери. – Держится…
– Ох, беда, беда, – пробормотала пожилая женщина, наверняка мало понимая, что лопочет, и скорее всего подсчитывая петли на спицах. – Ну, да ничего. Она сильная.
На улицу Соня выскочила пробкой. Не поднимая глаз от пережженного солнцем асфальта, помчалась в сторону кафе «Дарена». Оно было за углом. Располагалось в бывшем книжном магазине. В детстве они с Таней частенько скупали там по дешевке Стивенсона, Марка Твена, Байрона. И все удивлялись, глядя на согбенные спины, обтянутые старенькими поношенными пальто или куртками, как это можно было расставаться с такими сокровищами, как книги? Разве можно было сдавать их за сущие гроши, намереваясь напиться?
