Мария Спасская - Волшебный фонарь Сальвадора Дали
Профессор Горидзе побагровел, но стоически перенес нападки не на шутку разошедшейся Кристины, молча следуя за супругами.
– Крис, если ты сейчас же не замолчишь, поедешь в «Овсянку» без меня, – припугнул жену Прохор.
Компания из трех человек, двое из которых вяло переругивались, вышла на улицу и устремилась к парковке.
– А почему «Овсянка»? – без особого интереса осведомилась Кристина, настроение которой окончательно испортилось. – Там что, кашей кормят?
– Ну что вы, Кристиночка, – подал голос искусствовед. – Это название ресторан получил из-за того, что в нем великолепно готовят блюдо из птичек-овсянок. Дали обожал овсянок. Он изобрел свой рецепт, согласно которому птичек нужно живыми опускать в кипяток. От этого они делаются невероятно нежными.
– Фу, мерзость какая! – передернулась Кристина.
– Художник был парень с фантазией, – поддержал супругу Биркин.
– Дали ел овсянок прямо с черепом и косточками, перемалывая крепкими зубами клювики и лапки, – дополнил справку профессор.
– Пожалуй, я поем в «Макдоналдсе», – Кристина остановилась перед машиной, на которой они с Прохором приехали в Фигерас и где в прохладе кондиционера блаженно посапывал водитель.
Биркин распахнул перед женой заднюю дверцу, проговорив:
– Никто не заставляет тебя есть овсянок, киса моя. Я закажу тебе коктейль из морепродуктов или салат с авокадо.
Кристина в бешенстве захлопнула распахнутую дверцу и назло Прохору села на переднем сиденье рядом с водителем, туда, куда обычно садился муж. Прохор вынужден был расположиться рядом с профессором Горидзе и, похоже, не придал этому большого значения, чем очень разозлил жену.
Ресторан миллионеру понравился. В приятный интерьер с молочно-кремовыми стенами и мебелью из черного венге отлично вписались блюда из морских ежей и телятина в горчичном соусе. Вино тоже подавали недурное. Неплох был и десерт из свежих фруктов. Об овсянках никто не вспоминал. За десертом Прохор заметил:
– Хотелось бы подытожить впечатления сегодняшнего дня. Безусловно, Сальвадор Дали был художник талантливый, но заметно не в себе. Возможно, сейчас я кого-то обижу и в меня полетят тапки, но, на мой неискушенный взгляд, подобных гениев в любом сумасшедшем доме пруд пруди. Только основная часть гениев совершенно неадекватна и не поддается управлению извне. Если бы кто-нибудь знал верный способ делать из психов Сальвадоров Дали, он бы озолотился.
– Сразу видно человека с коммерческой сметкой! – похвалил профессор, с уважением глядя на Прохора. Он помолчал, о чем-то размышляя, и снова заговорил: – Я понимаю, что это звучит кощунственно, но вы, Прохор Наумович, снова уловили самую суть вопроса. Скажу вам больше. Такой специалист, способный сделать из одаренного безумца Сальвадора Дали, мне знаком. Да, да! Однажды я присутствовал на защите диссертации, как раз посвященной этой проблеме.
– А конкретнее? – почуяв запах денег, подался вперед Биркин.
– Диссертация касалась вопроса, как на научной основе обращать безумие в гениальность.
– Могу я встретиться с автором диссертации? Было бы интересно замутить в этом направлении проект. Как раз имеются свободные средства, которые не знаю, куда вложить. Думал открыть лабораторию, разрабатывающую противоядие от тетродотоксина. Грешен, люблю отведать рыбу фугу и по себе знаю, каково это, есть вкусную рыбку и думать: умрешь – не умрешь? Убежден, что если бы рядом с тарелкой стоял бокал с минералкой, в которой была бы растворена пара капель противоядия, многие гурманы чувствовали бы себя гораздо увереннее. В мире много небедных любителей экзотики, и выгода, по-моему, очевидна. Но проект с гениями мне кажется более перспективным. Так как, профессор? Познакомите со специалистом? Мы бы с вашим ученым поставили выпуск гениев на поток.
– Боюсь, что без меня ничего не выйдет, – обиженно надулся Вахтанг Илларионович, заподозрив собеседника в нежелании делиться будущими доходами.
– Тогда давайте договоримся так, – протягивая визитку, наморщил лоб Биркин. – Завтра я вылетаю в Москву и буду ждать вашего звонка. А вы, когда вернетесь, переговорите со своим знакомым и в случае его готовности к сотрудничеству подъезжайте в офис на Новослободской. Я как раз только что отремонтировал здание, подходящее для такого рода Центра. Хотя откуда мне знать, подходящее или нет? Пусть ваш специалист сам посмотрит и скажет.
– Не специалист, а специалистка, – поправил Горидзе, потягивая из бокала сухое вино. – Не сомневаюсь, что доктору Левандовской понравится все, что вы предложите.
– Это женщина? – насторожилась Кристина, почувствовав новый укол ревности. – Дались тебе, Про, эти гении!
– Не нужно нервничать, киса моя, – зажав в крупных белых зубах зубочистку, улыбнулся жене неугомонный предприниматель. – Я просто хочу, в стиле Дали, довести до абсурда нашу утреннюю дискуссию и убедить тебя, Крис, что при правильной постановке дела гениальность может зародиться и вызреть не только в панельной многоэтажке на окраине Москвы, но даже в психиатрической лечебнице.
– Почему обязательно женщина? – чуть не плакала Кристина. – Неужели нельзя найти специалиста-мужчину?
– Душа моя, вам не о чем беспокоиться, – прозорливый Горидзе, после истории с Мариной догадавшийся, чем вызвано недовольство Кристины, протяжно вздохнул, едва заметно улыбнувшись с оттенком затаенной грусти в седые усы, и накрыл руку бывшей студентки своей узкой женственной ладонью. – Я видел в последний раз доктора Левандовскую так давно, что, честно говоря, опасаюсь идти к ней на встречу. Боюсь, что из прекрасной феи она превратилась в старую ведьму. Да, честно говоря, и феей-то она никогда не была. Однако, – Вахтанг Илларионович сделался серьезным и обернулся к миллионеру, – в профессиональных навыках Левандовской я ни секунды не сомневаюсь. Вы, Прохор Наумович, можете навести о ней справки. На сегодняшний день это самый талантливый специалист в области психиатрии в этой стране. Доктор Левандовская вот уже много лет возглавляет Преображенскую больницу, а это кое-что да значит.
– Можете быть уверены, Вахтанг Илларионович, я обязательно осведомлюсь о вашей протеже, – делая записи в кожаном блокноте, пробормотал Биркин, мусоля в зубах зубочистку. – Я всегда собираю самую полную информацию о людях, с которыми планирую иметь дело.
Париж, 1929 год
– Ваш «Андалузский пес» – это что-то особенное, – с чувством проговорил Камиль Гоэманс, пуская сквозь ноздри сигаретный дым.
Владелец галереи на Рю де Сен сидел за столиком кофейни напротив Луиса Бунюэля, подбирая слова, чтобы как можно лучше сформулировать созревшее предложение. Могучий здоровяк Бунюэль благосклонно слушал заслуженные похвалы мэтра, ибо и в самом деле вместе с Дали создал короткометражный, всего на семнадцать минут, фантазм из страхов и снов.
– В моей галерее сейчас выставляются коллажи Пикассо, Арпа и Магритта. Я видел репродукции картин вашего каталонского друга и считаю, что и работы Сальвадора Дали смотрелись бы рядом с ними вполне уместно, – лил бальзам на душу собеседника галерист.
– Да? – Бунюэль с интересом посмотрел на Гоэманса. – И где же вы их видели?
– Репродукции опубликовали в авторитетном испанском журнале «Черное и белое». Это те самые работы, которые были представлены на выставке испанских художников в Мадриде. Кажется, картины назывались «Фигура женщины у окна», «Венера и моряк» и «Первые дни весны». Образы, манера письма, техника – очень впечатляет!
Еще бы, ведь юный художник запечатлел свое видение мира, до совершенства отточив рисунок и живопись в Школе изящных искусств при Королевской Академии Сан-Фернандо. Сальвадор поступил туда по настоянию отца. Вдохновленный успехами сына, нотариус не пожалел средств, чтобы подготовить малыша Сальвадора к поступлению в лучшее в Испании учебное заведение, с трепетом ожидая появления вылизанных картин, выполненных в традиционной классической манере. Но ожидания его не оправдались, ибо Сальвадор избрал совершенно иную дорогу.
Многие студенты, обучающиеся в Мадриде, проживали в Студенческой Резиденции, походившей на академические городки Англии и Америки, что было по тем временам для патриархальной Испании существенным новаторством. Обитатели Резиденции ощущали себя на передовой полосе прогресса и тянулись ко всему новому, свежему, лишенному привычного застоя. Робкий до фобии юный Дали, не сразу принятый товарищами и с иронией прозванный «поляком» за вычурную манеру одеваться в вязаный берет и пасторский сюртук, особенно сдружился с шумным энергичным здоровяком Луисом Бунюэлем.
А также с мечтательным ненавистником женских грудей Федерико Гарсией Лоркой. К сентиментальному поэту Лорке начинающий художник тянулся даже больше, чем к приземленному Бунюэлю, но гомосексуальная страсть Федерико к товарищу стала камнем преткновения в совсем уже недружеских отношениях двух талантливых студентов. Прочитав написанную Лоркой «Оду, посвященную Дали», Бунюэль забил тревогу, услышав от Сальвадора:
