Франк Тилье - Медовый траур
Брас стиснула губы, было заметно, что ей очень не по себе. В конце концов она проговорила, не сводя взгляда с двух капуцинов, искавших блох у третьего:
– Если у жертвы была выявлена малярия, это непременно должно быть записано в ее истории болезни! Найдите людей, у которых был доступ к ее медицинским документам: врачей, эпидемиологов, больничный персонал, компьютерщиков, – и вы найдете преступника! Надо любой ценой его задержать!
– Не думаю, что все так просто… – вздохнул я, потеребив бородку.
– Да почему же?
Я вспоминал послание, вырезанное три месяца назад на верхней части колонны.
«Тимпан Блудницы» – отсылка к жертве… «Бездна и ее черные воды» – литературное описание пути к ее мужу… Человек с комарами уже три месяца преследовал семью Тиссеран, и он знал, что «бедствие распространится» через Вивиану. Три месяца – а малярия, если ее не лечить, может убить больного за десять дней…
– Вивиана Тиссеран, когда ее похитили, была совершенно здорова.
– Но…
– Он сам заразил ее малярией! – Я кивнул на инсектарий с анофелесами. – Вот смотрите. Убийца спокойно выращивает свои колонии. Самки откладывают яйца, яйца лопаются, личинки растут, превращаются в имаго, потом в комаров… Тем временем одна или две привезенные откуда-то инфицированные особи кусают женщину и заражают ее… Десять дней спустя Вивиана готова, ее кровь поражена, ей остается жить около двух недель. И вот тогда он напускает на нее своих комаров, в течение нескольких дней на ее теле сменяются насекомые, тысячи насекомых – и каждое становится переносчиком болезни… – Я схватился за голову.
– Это чудовищно, – произнесла Калипсо. – Ход ваших рассуждений, хоть и упрощенных, вполне логичен.
– А почему упрощенных?
– Для того чтобы анофелес заразился и стал заразным, должны совместиться многие параметры, многое должно безупречно совпасть по времени. Возраст самок, длительность инкубационного периода, циклы воспроизведения одновременно у насекомого и у человека – все это регулируется внешними условиями. Но если он получил сорок процентов переносчиков инфекции – это, позволю себе заметить, очень высокий показатель. Ваш убийца – не случайный человек!
– Думаете, речь может идти о профессионале?
– О любом, кто имеет дело с насекомыми. Это может быть ученый-исследователь, лаборант, может быть, просто энтомолог-любитель…
Калипсо рассеянно глянула в камеру и отперла наружную дверь.
– В одном вы можете быть совершенно уверены: стоит к ним приблизиться – и они завладевают вашей жизнью. Они – это тайна, причудливость, своеобразие, мечта, это бесконечное разнообразие форм и сочетание самых невероятных красок… Среди всех ученых, которые здесь работают, нет ни одного, у кого не было бы домашнего инсектария или полного собрания трудов по теме. Дьямон буквально помешан на палочниках. Дрокур, его ассистент, выращивает в виварии более тридцати видов божьих коровок. Что же до вашего преступника… Может быть, он разводит бабочек… Хотя… сфинксы «мертвая голова» встречаются довольно редко, особенно в наших краях.
– Тогда как же он раздобыл гусениц?
– Набравшись терпения и не жалея времени! Ходил по полям и лесам в определенные периоды… А кроме того, существуют места, где любители встречаются, чтобы покупать и продавать… Нечто вроде блошиного рынка, в буквальном смысле слова.
– А специализированные магазины, где можно купить всяких пауков, тоже существуют?
– Пауки – не насекомые, это членистоногие класса паукообразных, у них восемь лапок, а у насекомых шесть. Магазины, которые вы имеете в виду, не торгуют ни насекомыми, ни пауками, они поставляют животных для террариумов: рептилий, амфибий, ящериц, беспозвоночных… Как видите, ничего общего с насекомыми – они интересуют только страстных любителей-энтомологов.
Мы остановились у лифта.
– И последний вопрос. Вы говорили про необработанный мед. Это мед непосредственно из пчеловодческого хозяйства?
– Да, понимаю! Это серьезное направление расследования, мне следовало сообразить и сказать вам раньше! Так что не получилось бы из меня хорошего сыщика!..
Сенегалка нажала кнопку вызова лифта.
– Под действием воздуха мед подвергается химическим преобразованиям, и в нем быстро снижается содержание молочной кислоты. Двенадцать часов спустя мед, в котором ее не осталось, привлекает комаров не больше чем зубок чеснока. Стало быть, если ваш преступник действительно использовал мед как приманку для анофелесов, можете не сомневаться, что мед этот был взят из улья в тот же день.
И в самом деле – зацепка. Но чем дальше я продвигался, тем больше возрастал ужас перед этим чудовищем. Ему мало было убивать. Он добивался совершенства, он прорабатывал свои преступления до мельчайших деталей, отделывал их, шлифовал, как настоящие произведения искусства.
И, убивая, создавал шедевр…
Глава одиннадцатая
Солнце лениво сползало к западу, задыхаясь в выхлопных газах.
Я два часа мариновался в пробках, пот с меня лил так, что рубашку хоть выжимай, желудок рычал от голода, глотка пылала, все тело превратилось в яростно полыхающий факел.
Наконец-то терраса кафе, с которой открывался вид на забитые людьми тротуары. Я заказал помидоры с моцареллой, съел их, запивая кьянти и вынужденно любуясь этой идиллической картиной, потом неспешно двинулся вдоль распустившей длинные седые пряди Сены к набережной Орфевр.
Дель Пьеро ждала меня в своем логове. Половина девятого вечера, рабочий день только начинается, надо обсудить планы.
Ее, похоже, тоже измучила жара. Как ни старался вентилятор, расплывшиеся на блузке под мышками круги не просыхали, на лице читалась усталость от непомерно тяжелых дней, тревога, не отпускавшая и в эти пустые часы, добавила морщинок, и было заметно, что комиссарше уже за сорок.
Увидев меня, она улыбнулась, но в этой улыбке сквозила принужденная вежливость.
– Садитесь, комиссар, прошу вас. – Она опустила крышку ноутбука, усталым движением отключила его от сети. – Паршивый день, хуже не бывает. – Быстро глянула на грязную тряпку, в которую превратилась моя рубашка, чуть приподняла бровь. – Прежде всего хочу сказать, что насчет меда из ульев – это вы отлично сообразили, поздравляю. Я сразу же поручила Сиберски этим заняться… Вряд ли в наших местах пчеловоды встречаются на каждом шагу.
– Я всего лишь использовал сведения, которыми мы располагаем. Меня навела на мысль эта… Калипсо Брас.
Дель Пьеро кивнула и спросила, прижав руку к животу:
– А как вы себя чувствуете… с этой штукой, которая у нас внутри?
Я прикрыл глаза, подставил лицо под тугие струи воздуха, которые с трудом ворочал вентилятор.
– Так себе… Убийца всерьез нас задел. Глубокая рана, внутреннее кровотечение… Удар настолько же ловкий, насколько продуманный…
Она, глядя в пустоту, ощупывала бока, узкие полоски света скользили по ее медным волосам, – наверное, другим мужчинам она показалась бы сейчас красивой, с этими влажными прядями в золотистых отблесках заката…
– Вы и представить себе не можете, до чего мне все это омерзительно, – скривившись, призналась она. – Думаю, для нас, женщин, это более мучительное ощущение. Я чувствую себя… запачканной… едва ли не изнасилованной…
Изнасилованной… Слово отозвалось взрывом у меня в голове. Изнасилованной изнутри!
Она поднесла к губам дрожащую сигарету, подтолкнула ко мне пачку, из которой я тоже вытащил одну, потом замерла, словно отключившись.
– С вами все в порядке? – спросил я, щелкнув зажигалкой.
Она выпрямилась, подтянулась:
– Да-да, ни малейших проблем. – Показала на телефон. – Из лаборатории обещали вечером позвонить. Скоро мы узнаем, насколько резистентны наши анофелесы. Нестерпимая душевная пытка. Не знаю, что со мной будет, если… я хочу сказать…
– Постарайтесь об этом не думать, берите пример с меня.
Она кивнула, подравнивая и без того ровную стопку бумаг:
– Ладно, давайте начнем. Так вот, насчет вскрытия Оливье Тиссерана… Я присутствовала при этом, не до конца… – Она наморщила нос. – Мне доводилось видеть вскрытия, но не такие! Беспредельная мерзость и ужас.
Голос ее утратил утренние агрессивные нотки. Мы, подобно двум камешкам на пляже, были равнодушны друг к другу, но сближены обстоятельствами, а слишком знойный день лишил нас всякого желания препираться и ссориться.
– Из-за малярии? – предположил я.
Она покачала головой. Лицо у нее стало как у младенца, который вот-вот разревется.
– Если бы только это…
– А что еще?
– У Тиссерана на груди с левой стороны был длинный серповидный разрез, сделанный скальпелем или каким-то другим острым инструментом и потом кустарно зашитый шелковой ниткой. Ван де Вельд считает, что рана зарубцевалась дней десять назад.
Между нами извивались ленты дыма, окрашивая наши и без того бледные лица в серые тона.
