Галина Романова - Гнев влюбленной женщины
А вот хрена лысого он станет извиняться! Надо вовремя долги отдавать. И женщин не кидать. Гера покрутил шеей, кожу покалывало, мурашки исчезли. Все его дурные предчувствия сбылись. Теперь только процедура. Нудная, выматывающая душу и силы: допросы, протоколы, признания.
Кто же из этих двоих виновен в смерти Наташи? Кто из них способен был дойти до такого зверства?
Первый – безнадежно влюбленный в Наташу и обманывающий свою жену?
Или второй – давно разлюбивший Наташу и… обманывающий свою жену?
Глава 7
Оля решила не ходить на работу оставшиеся три дня до Нового года. Все равно в эти дни никто не работал, все лишь делали вид, что работают. На самом деле на сайтах выбирались наряды, рассматривались фото сервировки новогодних столов, распечатывались новые рецепты. В курилке только и разговоров было что о ней и о том, сколько и чего нужно для запекания гуся, чтобы он не сгорел и мясо оказалось мягким.
Ей принимать участие в этой милой суете не хотелось. Ей готовить было не для кого. Люся давно была у родственников, уже дважды звонила оттуда. Гера невнятно пробурчал в телефон, что эта новогодняя ночь у него будет та еще. В детали не вдавался, Оля не стала расспрашивать. Принимать Алекса, пытающегося напроситься к ней в гости под бой курантов, она не собиралась. Он был ей неприятен уже одним тем, что стал свидетелем той жуткой сцены в холле. Не говоря уж о его противных липких руках, лапающих ее в обеденный перерыв. И настойчивых губах, рвущих с ее губ поцелуи, когда он вызвался довезти ее в тот ужасный вечер.
И что на нее нашло? Почему она так себя повела? Отвратительная сцена. Олю передернуло, стоило глянуть на оторванные ручки ее сумочки. Молотила она свою соперницу от души, у той даже синяк под глазом появился. Оля не видела. Это Алекс сказал. Он их разнимал.
– Я не пойду завтра на работу, – жалобно глядя в ветровое стекло машины Алекса, проговорила она.
– Не ходи, – согласился он и тут же положил руку ей на колено. – Я все улажу.
– И послезавтра не пойду, – у нее по щекам покатились слезы.
– И послезавтра не ходи, – он осторожно поглаживал ее колено.
– И послепослезавтра тоже.
Слезы потекли сильнее. Надо было выходить из машины и идти домой. И не позволять этому нахалу лапать ее снова. Нельзя было позволять ему пользоваться ее слабостью. А она позволяла.
– А моя машина? – вдруг вспомнила Оля. – Она осталась у офиса и…
– Не переживай. Давай ключи, я перегоню, – пообещал Алекс и полез к ней целоваться.
Один поцелуй. Всего один поцелуй она ему позволила и тут же поняла, что не хочет этого больше никогда. Отдала ему ключи от машины, вышла на улицу, дождалась, пока он уедет, и только тогда пошла к своему подъезду. Мокрый снег лепил в лицо, таял, смешиваясь со слезами. Так было больно, так было горько, что она даже не заметила своих соседей. Высунувшихся как по команде из своей двери, стоило ей подойти к квартире.
– Оля! – возмущенно окликнула ее Ирина Васильевна. – Почему ты не здороваешься?
– Здрасьте, – прошептала она и кивнула, быстро отпирая свою дверь.
– Виктор приходил! – крикнула соседка ей в спину. – Звонил в дверь.
Но Оля не стала слушать, заперлась изнутри, сползла по стенке на пол и проревела с час, наверное. Остановил ее Люськин звонок, а то до утра бы сидела в прихожей в сапогах и курточке. Тут пришлось разуваться и идти в комнату, где верещал домашний.
– Что?! – заорала та мгновенно, услыхав слезы в ее голосе.
– Все плохо, Люся, все плохо, – призналась ей Оля и, через слово всхлипывая, принялась рассказывать.
Обо всем! Даже о том, о чем Люське уже было известно.
О том, что Витька написал на нее заявление в полицию. Что будто бы она организовала на него покушение. И он улегся в больницу якобы с сильными побоями.
– А сам на второй-третий день уже из больницы удрал. Я хотела через знакомую медсестру передать ему апельсины, а его нет, – плакала Оля.
– Выписали?
– Да нет. Просто приходил, уходил. Продукты, что ли, покупал, не знаю. Не в этом суть! Если ему так плохо, поднялся бы он с койки, Люсь?!
– Сволочь, – согласилась соседка.
– Еще какая! А к ней еще одна…
И Оля покаялась в том, что сегодня после работы избила свою соперницу прямо на глазах охранника и зама по финансам, который к ней перед этим весь день приставал.
– Это плохо, – неожиданно упавшим голосом произнесла Люська и отчаянно засопела. А сопела она так, когда сильно волновалась. – Охранник-то ладно, сошка мелкая. Ему рот можно закрыть. А вот Скоробогатов этот… Теперь тебе придется…
– Что?!
– С ним переспать, – удрученно закончила Люся. – Как ни крути, Оль… Надеюсь, хоть этой толстухе в голову не придет на тебя жаловаться?
– Не знаю. Думаешь, может? После всего, что она сделала?! И сегодня… Она спровоцировала этот скандал. Она начала первая!
– Ох, Оля, Оля. Надо было тебе со мной уезжать. У меня тут троюродный брат такой красавец.
– Люся, не начинай! Хватит с меня любовных историй.
Оля еще немного с ней поболтала. Потом отнесла в прихожую курточку, в которой так и просидела на диване все время, пока говорила с соседкой по телефону. Набрала тут же Геру, нарвалась на ответ оператора. И решила, что больше ему сама звонить не станет. Совесть есть у него, нет?
Совести у Геры, видимо, не было, потому что он не перезвонил ей в этот вечер в ответ на оставленное сообщение. И на следующий день не перезвонил тоже. Ну а тридцать первого декабря его звонок ей уже и не понадобился, потому что у нее отобрали телефон, шнурки от зимних ботиночек и ремень с джинсов. У Оли отобрали все, запихивая ее в тесную, душную камеру, где кроме нее было еще пять человек.
– О, девочки! Вот и Снегурочка! – заржала сразу в полное горло толстая бабища, сидевшая враскоряку на нижней койке.
– Смотри, какая красавица! Сам бог нам ее послал под бой курантов! Будешь сегодня нам песни петь. А ты, Лизок, – она ткнула локтем в тощую спину безликой тетки в сизой растянутой кофте, – будешь курантами!
Толстуха обвела взглядом тесную камеру, указала пальцем-сарделькой в спящую бабу наверху.
– А Кривуля будет Дедом Морозом! И тоже станет песни петь! У нас сегодня, девки, все будет по-настоящему! И даже шампанское… Об этом я позабочусь!
Толстую бабищу, взятую с поличным на краже, звали Сашей. Ни отчества, ни клички, Саша, и все. И она была не злой, на Олин взгляд, хоть и воровала всю свою жизнь.
– Не верь мне, аферистка я, – призналась она за два часа до наступления Нового года. – Но иногда это даже лучше, чем тихая, воспитанная тварь. Это кто-то из мудрых сказал, кажется, баба. И я, девонька, много чего могу. А за твое душевное пение… – Оле все же пришлось спеть для нее три песни. Больше она просто не знала, – я могу даже сделать тебе подарок. Ну! Чего хочешь?!
– Позвонить, – выдохнула Оля.
И тут же про себя взмолилась, чтобы в канун волшебного праздника свершилось ну хоть одно маленькое чудо. Чтобы Герка оказался на связи, чтобы не был пьяный, чтобы не спал. Или чтобы не был в шумной компании, где не услыхал бы телефона. И чтобы просто взял трубку, увидав незнакомый ему номер.
Ну же, господи, помогай!
– Да! – заорал он как ненормальный после первого же звонка. – Кто это?
– Гера, это я. Мне надо быстро говорить! – предупредила его Оля, покивав согласно, когда Саша ткнула толстым пальцем в свое левое запястье, намекая на экономию времени.
– Олька? Черт возьми, ты откуда звонишь?! Где твой телефон?! Почему отключен? Я домой к тебе приехал с шампанским. Заперто! Света нет. Тачка на месте. Что случилось?! Где ты?! – не дав ей вымолвить ни слова, продолжал орать ее самый лучший друг.
– Я в тюрьме, Гера. Слушай и не перебивай! – Выпитое шампанское, прежде ударившее в голову отчаянной надеждой на скорое освобождение, вдруг погнало слезу. – Меня арестовали сегодня утром. Взяли прямо из дома.
– Из-за этого чмыря, что ли?! Из-за Витьки? Я его удавлю, паскуду! – все же перебил он. – Он уже на работу вышел, я узнавал. Чего он тогда к тебе прицепился? Следак тот же? Носов?!
– Носов. И на этот раз он прижал меня крепко, Гера. – Оля заревела. – И Витька тут совсем ни при чем. Меня обвиняют… Меня обвиняют…
– Ну! Не мычи, говори! – орал Геральд с таким отчаянием, что ей даже его жалко стало. Сначала себя, а потом его.
– Меня обвиняют в убийстве его любовницы.
– Что-о-о-о? Какого хрена, Оль?
Его дикий ор услыхала даже вечно спящая баба, Кривуля. Она завозила толстым задом, свесила с верхней койки растрепанную голову и недовольно крякнула.
– Меня подозревают в убийстве Витькиной любовницы. Он обнаружил ее мертвой вчера. Убита молотком для отбивания мяса, ударом в висок. Молоток с моей кухни, Гера. И на нем мои отпечатки, – и, тут же вспомнив о самом главном, договорила: – Алиби у меня нет. И перед тем, как ей погибнуть, мы с ней… Короче, мы с ней повздорили у нас в офисе. И я поставила ей синяк. Но я ее не убивала, Гера!
