Ева Ланска - WAMPUM

Ева Ланска

VAMPUM

Златые корни с черепа-утеса

Роняют знаки и события; маска

Ведет игру. Я – тот, кого дурачат,

Кто не умеет ждать и наблюдать,

Икар отринутый, забава века…

1

В комнате было тихо. Неприятно тихо. Соня слышала, как негромко тикают часы, как Петр Львович сипло дышит у нее за спиной.

В кабинете психоаналитика находиться было тягостно. Глухие окна отрезали посетителя от мирской суматохи города, делали его беззащитным, слабым. Плотно закрытые темно-коричневые, чуть припудренные пылью шторы, блестящий паркет, тусклый свет бра. Неразличимые в полумраке картины в бронзовых рамах делили белые стены на четкие прямоугольники. Черный кот устроился на столе из темного дерева и строго смотрел на Соню, прищурив злые желтые глаза с угольными зрачками. Даже пружины кожаного дивана нехотя прогибались под легким Сониным телом. В спертом воздухе висела пыль.

«Боже, как тихо», – мелькало в голове у Сони.

Шея затекла. Соня поправила жесткую диванную подушку, пытаясь устроиться поудобнее, и забросила за голову руку. Взгляд ее устремился к настенным часам. Те настойчиво напоминали, что ее молчание длится уже двадцать восемь минут.

Четвертый сеанс подряд Соня приходила к Петру Львовичу и, кроме «здравствуйте» ровно в тринадцать часов на пороге его квартиры-офиса и «до свиданья» в тринадцать пятьдесят, она не произносила ни слова. Такого с ней не случалось прежде. За весь год регулярных сеансов психоанализа. Но она все равно продолжала – приходить, молчать, платить. И уходить.

От нечего делать Соня рассматривала витиеватые тонкие трещины на потолке, своими синхронными изгибами напоминающие морщинистый лоб удивленного человека.

«А вот эта похожа на линию жизни на ладони», – взгляд Сони невольно блуждал по потолку, отыскивая трещинки и темные пятна сырости. Она с удовольствием сейчас позволяла «внешнему» отвлекать себя, так как заниматься самокопанием у нее все равно не получалось.

«Почему же ты молчишь, психоаналитик хренов?! – Соня пошевелила затекшими пальчиками ног. – И за что я деньги плачу, спрашивается?»

Она чуть слышно кашлянула. Этого намека было вполне достаточно, чтобы доктор догадался нарушить молчание. Но Петр Львович не произнес ни слова. Он терпеливо ждал, когда Соня заговорит сама. Он понимал, что ее нежелание что-либо рассказывать могло означать только одно – в процессе лечения они нащупали больную тему. Но Соня молчала не пять минут и не десять. Она молчала уже несколько сеансов. С таким Петр Львович сталкивался впервые. В этом молчании чувствовалось что-то нехорошее. Словно во всех ее бедах и проблемах виноват сам доктор. Или она хочет что-то ему доказать? Но что?

В ответ на Сонино покашливание Петр Львович шевельнулся, давая понять, что он готов выслушать все, что она скажет ему. Он был готов к крику, слезам, обвинениям, угрозам – такое часто случается на его сеансах. Но чтобы сидеть и молчать…

Странно…

Нет, первым говорить он все равно не будет. Что нужно, он уже сказал, теперь очередь за пациенткой. Пускай выплеснет все, что накопилось у нее на душе. Сейчас главное, дать ей разобраться во всем самой, подтолкнуть ее к правильному решению.

«Может, он заснул? – Соня подняла глаза к потолку. – Сидит у меня за спиной и дрыхнет? Вот это будет номер!»

Ухмыльнувшись, она представила себе, как Петр Львович мирно посапывает, уронив косматую голову на грудь, и приступ острой злости поднялся у нее в душе.

Все они такие… Мужики…

Кот мурлыкнул, спрыгнул с насиженного места и принялся тереться о ножку стола.

Вот и еще один… мужик… Нашел время и место чесаться!

– Я его ненавижу! – внезапно вырвалось у Сони. Ей показалось, что это сказал кто-то другой – настолько необычно прозвучал в тишине ее голос.

Соне стало страшно.

– Вы имеете в виду вашего отца? – голос Петра Львовича был мягким и невозмутимым.

– Вы меня раздражаете.

– Потому что я молчу? Или потому что на прошлой неделе мы затронули тему вашего отца?

«Гад! Сволочь! Предатель!» – немые ругательства терзали Соню. Только теперь она не знала, кому именно адресует их – своему психоаналитику или отцу.

– Вы можете мне его описать? Помните, как он выглядел?

– Ничего я не помню!

– Я понимаю, вам было пять лет, когда его не стало…

– Когда он бросил нас…

– Вы уверены в том, что он вас бросил?

– Я уверена в том, что он убил мою мать.

– Но вы говорили, что ваша мать покончила жизнь самоубийством.

– Из-за того, что он нас бросил!

– Вы уверены? Может быть, она покончила с собой из-за того, что ее выгнали из театра?

Соня кашлянула, прогоняя внезапно подкативший к горлу комок. Как же неприятно было все это вспоминать. Больше года Соня ходила к психоаналитику. Они просто говорили. Ни о чем. А потом общие темы закончились. Пришлось говорить о самом больном. И так как Соня не привыкла обсуждать личное, ей было очень сложно. Казалось, где-то глубоко внутри нее сходит снежная лавина. Медленно и болезненно, набирая разрушительную силу, сползает многовековой слой – с грохотом уносит с собой вниз старые привычные убеждения, старые удобные взгляды на жизнь, на окружающих людей, на себя.

Глаза резануло от внезапно набежавших слез. Из последних сил Соня закричала:

– Ее выгнали из театра, потому что он от нее ушел. Понимаете вы? Ушел! Из-за этого она начала пить. Ей перестали давать роли. Она уже не чувствовала себя женщиной! Желанной женщиной. Он ее бросил, потому что она была для него старая.

– В тридцать семь лет?

Этот короткий вопрос Соню неожиданно успокоил. Она вдруг почувствовала усталость и откинулась на подлокотник кушетки.

Петр Львович с любопытством посмотрел на нее. Пациентка опять молчала, но это было уже иное молчание. Не бездумное. Теперь Соня могла взглянуть на свою проблему по-другому

– Вы помните, как уходил ваш отец? – очень тихо спросил Петр Львович.

Соня зажмурилась, зажала руками уши. Как бы ей хотелось сейчас взять и исчезнуть!

Раствориться в воздухе без остатка и больше нигде не появляться… Семилетний ребенок в ней кричал и бился в истерике, совсем как тогда, когда она обнаружила свою мать на кухне, повесившуюся на бельевой веревке. Голова неестественно вывернута, глаза выпучены, лицо сизое, страшное. И коса, ее прекрасная, длинная коса оказалась неожиданно седой. Это было невозможно, а потому страшно. Это было давно. Очень давно. И надо было жить дальше. Поэтому Соня заставила себя раскрыть глаза и отняла руки от ушей.

Она хотела изменить свою жизнь. Что-то вокруг происходило не так. Соня не могла понять, почему, дожив до тридцати лет, она так и не смогла никого полюбить, не вышла замуж и даже просто не завязала хотя бы мало-мальски серьезных отношений. Единственный мужчина, которого она впустила в свою жизнь, был детдомовский друг Павлик. Если так пойдет дальше, то впереди ее ждет унылая одинокая старость в окружении дюжины вертлявых собачек.

Соня ненавидела собственного отца. Она не могла, не желала простить ему уход из семьи, смерть матери, трех лет в интернате, пяти ужасных лет в чужой семье. И самое главное – из-за отца, из-за того, что он так поступил, она ненавидела всех мужчин.

Все бы так и продолжалось, если бы год назад Соня не взяла больничный. Она валялась дома на кровати с высокой температурой и от скуки щелкала пультом, перескакивая с канала на канал. Взгляд случайно задержался на лице ведущего одного из ток-шоу. Приятный молодой человек оказался психотерапевтом. Он помогал гостям в студии по-новому взглянуть на свои проблемы, справиться с многолетними трудностями. Тогда Соня впервые всерьез задумалась о том, что ей тоже хочется каких-то изменений в своей жизни. Она поняла, что согласна пройти длительный курс психоанализа. Как нельзя кстати, на ум пришел Петр Львович Ветров. В нищие девяностые он преподавал психологию в МГУ на курсе журналистики, где училась Соня. Найти Ветрова не составило особого труда. Один звонок в российскую ассоциацию психоаналитиков, и контакты Петра Львовича оказались у Сони на руках.

Ветров сразу же предупредил, что копаться в своем «грязном белье» будет нелегко. Но она даже не представляла, насколько это больно.

– Вспоминайте, Соня, вспоминайте, – мягкий голос Петра Львовича прервал Сонины размышления. – Это вам необходимо!

– Он просто однажды не пришел домой.

– Он не позвонил, не оставил записки?

– Нет. Он даже не взял своих вещей. Утром ушел якобы на работу и больше не вернулся.

Опять возникла пауза. Было слышно, как Петр Львович записывает что-то в своей тетрадке. Соня машинально посмотрела на часы. Минутная стрелка медленно подползала к цифре десять.

Тринадцать пятьдесят. Можно уходить. Она уже начала плавно подниматься с кушетки, когда в комнате вновь раздался бархатный голос Петра Львовича.