У каждого своя война - Эдуард Яковлевич Володарский
Он слышал, как дверь захлопнулась, и продолжал спускаться, но все медленнее, чувствуя, как холодеет сердце и ноги перестают слушаться. В конце пролета он обессиленно опустился на лестничную ступеньку, откинулся спиной на стену, снял шляпу и положил ее рядом.
Пот выступил на лбу, сердце колотилось отчаянно, и такая тоска охватила его всего, такое черное горе поднималось изнутри и заливало душу, что Николай Афанасьевич не выдержал и застонал, завыл тихо, заплакал. Он обхватил руками голову, вцепился пальцами в волосы и плакал, раскачиваясь из стороны в сторону, мыча и всхлипывая, точно пьяный. Сидел на заплеванной грязной лестнице пожилой, видавший виды человек, очень многое переживший, и плакал безутешно. В эти минуты он чем-то напоминал Игоря Васильевича, который рыдал на этой же лестнице всего несколько дней назад.
Встревоженный шофер Коля, подождав в машине минут сорок, пошел в подъезд и стал подниматься по лестнице. В пролете между вторым и третьим этажом он увидел сидящего на ступеньке и плачущего начальника.
Перепуганный шофер сначала боялся подойти, потом спросил робко, издалека:
- Николай Афанасьевич, случилось что? Может, помочь?
- Помоги... — промычал Николай Афанасьевич, и шофер поспешно кинулся к нему, подхватил под руки, поднял шляпу и осторожно повел начальника вниз, спрашивая на ходу:
- Сердце, что ль, прихватило, Николай Афанасьевич? Ничего, держитесь. Щас приедем, врача вызовем, все хорошо будет. Держитесь…
А в это время на кухне жильцы с тревогой обсуждали, как же сказать Сергею Андреевичу, если он придет домой, что жена его Люся месяц назад скончалась в больнице — во время припадка упала с кровати и разбила голову.
- Как хотите, а я про это говорить ему не буду. Боюсь, — подводя итог спорам, сказал Степан Егорыч и ушел к себе в комнату.
- И я не буду, — сказала Полина и тоже ушла. — Человек небось в тюрьме горя по уши нахлебался, а тут его обухом по голове.
- Я тоже не скажу, силов не хватит. — Зинаида вытерла мокрые руки о фартук и тоже ушла.
- А я, стало быть, могу?! — крикнула ей вслед Люба. — Я, значит, самая из вас бесчувственная?!
- Надо вон Игоря Васильевича попросить, чтоб он сказал! — обернувшись, проговорила Зинаида. — Из-за этой гадины вся каша заварилась.
- Я серьезно тебе, Зина! — чуть не плача проговорила Люба. — Ты ж его знаешь! Как он Люську любил! Он же умом тронется, если ему сказать! Ну что делать-то? Что вы сразу, как мыши, по норам?
- А я что могу, Люба? — обернулась Зинаида. — Ну что я могу?
- Он же, как Семен Григорьич, себе пулю в лоб пустит!
- У него, слава богу, нагана-то нету! — возразила Зинаида.
- Ну в петле удавится, какая разница! Давай вдвоем подождем, Зинаида. Я ведь тоже боюсь. Что я, железная, что ли?
- Ладно, — вздохнула Зинаида. — Услышу, как придет, тогда выйду.
Но сообщать Сергею Андреевичу ничего не пришлось. О смерти жены и о мертворожденном ребенке он узнал до прихода в квартиру, во дворе у пацанов. Они стояли кучкой, курили и слушали очередной рассказ Генки:
- Адмирал Нельсон его звали. Кличка у него такая была. Он сейфы бомбил, как орехи. Любой вскрывал за полчаса. К нему аж сам начальник угрозыска всего Ленинграда приехал: выручай, Нельсон, у наркома динары сперли. С дырками. Монеты такие старинные, греческие или персидские, черт его знает.
Ребята слушали затаив дыхание. В арке послышались шаркающие шаги, и во двор вошла темная фигура, почему-то в пальто и в шапке, хотя на улице уже стояла весна, тополя покрылись нежно-зеленой клейкой листвой, и вечер был теплый, светлый. Человек медленно подошел к кучке ребят, остановился, слушая. Но его заметили, и рассказ Генки оборвался.
- Здорово, пацаны, — улыбнулся Сергей Андреич. — Рассказывай, Гена, рассказывай, я тоже послушаю…
Ребята ошарашенно молчали, все они знали, что Сергей Андреевич в тюрьме, арестован как враг народа, а тут нате — стоит перед ними как ни в чем не бывало, из тюрьмы убежал, что ли?
Мало-помалу они разговорились, Сергея Андреевича угостили папиросой, он стал расспрашивать ребят, какая тут проистекала жизнь в его отсутствие, какие новости, тут кто-то из ребят и ляпнул про жену Люсю, и все сразу испугались, даже подались от Сергея Андреевича в разные стороны. Лицо у него окаменело, ни один мускул не дрогнул. Он так же медленно затягивался папиросой, которой его угостили пацаны, остановившиеся глаза смотрели в полумрак двора, на невысокую голубятню. Вдруг спросил:
- Чего голубей-то не видно? Украли, что ли?
- Да Витьку Колесова в армию забрали, он их всех и продал. На «Птичку» отвез и продал. Двух белых, самых хороших, Генке вон подарил. Он их пока дома держит... приручает…
- Ладно, пацаны, заведем голубей по новой, — сказал Сергей Андреич, и было непонятно, шутит он или говорит всерьез. А Сергей Андреевич сверкнул на них глазом, спросил громко: — Что, разведем по новой?
- Можно, конечно... — неуверенно отозвался один из парней. — Деньжат маловато... Хороший турман щас за две сотни тянет…
- Найдем деньги, — заверил Сергей Андреевич и, бросив на землю окурок, старательно растер его ботинком.
- А вас отпустили, Сергей Андреич, или... — спросил кто-то, не договорив вопроса.
- Отпустили, — ответил Сергей Андреевич, направляясь к подъезду, и добавил: — Без всяких «или»…
Пацаны растерянно смотрели ему вслед. Генка сказал:
- В шоке мужик... я читал про такое…
- Че ты читал, придурок! — зло ответил ему Карамор. — Сильный мужик, и все дела. Тебе бы сказали, Генка, твоя мутерша померла, ты бы, небось, на весь двор ревел бы.
- Ну и ревел бы... — тихо ответил Генка. — А че тут такого?
Сергей Андреевич явился домой, его встретили в коридоре Люба и Зинаида с напряженными, тревожными лицами. После того как они обнялись по очереди, Люба хотела что-то сказать, но Сергей Андреевич поднял руку, останавливая ее, проговорил глухо:
- Знаю, Люба... все знаю…
- Сергей Андреич... — начала было Люба, но он опять остановил ее:
- Я все знаю про Люсю... А вот вы откуда знаете, что я должен вернуться? Ведь ждали же, а?
- Так ведь этот... Николай Афанасьевич приезжал... — сказала Люба.
- На «ЗИМе» приехал, во как! — добавила Зинаида. —
