У каждого своя война - Эдуард Яковлевич Володарский
- Приезжай в гости, если хочешь.
- Да? Тогда адресок, пожалуйста, — ухмыльнулся Робка.
Она покопалась в сумке, извлекла клочок бумаги, карандаш, кривыми буковками написала адрес, протянула Робке. Он сунул бумажку в карман и забыл про нее. Он думал о том, что сегодня еще денек можно погулять, а завтра на работу: валики краски, свинцовые пластины. Смешивать, накатывать, «резать кресты» на плакатах и цветных обложках, возиться у печатного станка, дергая за рукоятку, в обед пивка можно будет выпить, сыграть в домино, сбегать в наборный цех и посмотреть, что новенького набирают. Почему-то вспомнилась школа. Честно говоря, он по ней соскучился, по скрипучему раздраженному голосу историка Вениамина Павловича, по худенькой истеричной химичке, которая кричала, выпучивая маленькие черные глазки: «Химия — это основа жизни! Как можно не знать химии! Крохин, я к тебе обращаюсь! А ну, марш к доске!» «Интересно, как там Костик со своим папашей-ракетчиком поживает? Сто лет его не видел... Володька Поляков, Игорь Репников, Алла Бражникова, Надька Чалова... Как ушел из школы, так никого и не встречаю, а ведь живем все рядом. Ну да, они в подворотнях не околачиваются, в карты в расшибалку не играют... в какие-то клубы ходят, стихи слушают». Теперь Робка стал понимать, что такое — разные жизни параллельно текут, но не пересекаются. А может, когда-нибудь и пересекутся? В новой геометрии Лобачевского сказано, что параллельные все же в каком-то там пространстве пересекаются.
Робка шел через сквер к своему двору и вдруг остановился, как будто натолкнулся на препятствие. Чего-то не хватало, что-то здесь было по-другому, а что, он не мог понять. Огляделся еще раз, и взгляд его упал на цементный небольшой постамент — ну конечно, не было бюста Сталина. Остался только кусок плеча и груди со Звездой Героя. Куски головы валялись у подножия постамента. Робка ковырнул носком ботинка обломки скульптурного портрета вождя всех народов, усмехнулся — конец батьке усатому. Гераскин в штаны наложит от страха, когда увидит. А может, и нет, может, это по распоряжению начальства башку вождю размолотили, а может, ребята вчера повеселились... Робка поддал ногой большой кусок с половиной носа и одним усом. Кусок взлетел в воздух, ударился о лавку, покатился по дорожке. Тихо насвистывая мелодию песни про оборванца и матроса, которые подрались из-за пары растрепанных кос, Робка двинулся дальше. Во дворе его ждал Богдан, сообщил сразу:
- Давно жду, елки-палки!
- Чего опять стряслось? — сплюнул Робка и достал сигарету «Шипка».
- Да нет, ничего особенного. Костик на юг уезжает. Просил проводить. Сказал, подарок нам приготовил.
- Чего это он на осень глядя на юг собрался?
- Папаше его отпуск наконец-то дали.
И, не заходя домой, Робка с Богданом отправились к дому правительства, в котором жил Костик. По дороге Богдан сообщил, что Сергей Андреевич уехал навсегда к матери в Елец. Сказал, что будет там жить, что Москва ему осточертела. В комнату покойного Семена Григорьевича вселились молодожены.
- Его Юрой зовут, а ее — Галей. Ничего ребята, молодые специалисты. Вроде электроникой занимаются. Телевизор у них есть — лафа! Я уже смотрел один раз.
Футбол показывали, — торопливо рассказывал Богдан. — У этой Гали папашка какой-то начальник. Я с ними и выпивал уже — свои ребята, веселые…
- А Степан Егорыч? — спросил Робка.
- Пьет по-черному. С моим отцом на пару. Нина Аркадьевна со своим жлобом разводится, в суд подала.
Он от злости на стенку лезет — она имущество делить собралась. А у него добра всякого, знаешь, сколько?
- Знаю... — усмехнулся Робка. — Добра навалом, а счастья все нет и нет, счастье где-то далеко…
У подъезда, где жил Костик, стоял черный «ЗИМ», шофер грузил в багажник чемоданы и многочисленные кошелки. Костик вышел из подъезда, поздоровался за руку с Богданом и Робкой.
- А школа как же, барчук? — спросил Богдан.
- Освобождение дали на две недели, — ухмыльнулся Костик и протянул Богдану сверток. — Нате подарок. Только потом откроете, когда уеду. А то мать выйдет — разорется.
- А че там? — Богдан покачал сверток в руке. — Тяжелая.
- Ну, что с Борькой? Ты сегодня вернулся?
- Сегодня. Семь лет дали.
- Фью-ить! — присвистнул Костик. — Жалко…
- Ничо, Борька вытянет, — сказал Робка. — Он у нас двужильный. Ладно, будь здоров, курортник. Мой фрукты перед едой, портвейн не пей, веди себя культурно.
Из подъезда вышла мать Костика Елена Александровна. На ней были темные очки-консервы и легкое крепдешиновое платье с большим вырезом на груди.
- Костик, быстрей, опаздываем!
- Сорок минут фасад штукатурила, а теперь — опаздываем, — огрызнулся Костик. — Она мне за эти дни плешь проела!
- Прекрати хамить! У друзей научился? — Елена Александровна сверкнула черными стеклами очков, видимо, испепеляя через эти стекла совратителей Костиковой нравственности — Робку и Богдана, села в машину и громко захлопнула дверь.
- Ладно, мужики, через месяц увидимся. — Костя крепко пожал руку Робке, потом Богдану, улыбнулся смущенно. — На «Ту-» полетим — во дела! Два часа лета — и в Крыму! — Костик развел руками и побежал к машине. Шофер тем временем закончил загружать багажник и сел за руль. Но машина не трогалась, хотя шофер включил двигатель.
- Чего они стоят-то? — удивился Богдан, уже намереваясь распотрошить сверток.
- Самого ждут, — усмехнулся Робка. — Это он отдыхать едет, а они — сопровождают.
И вот из подъезда стремительно вышел высокий, чем-то схожий с Костиком худой мужчина, пиджак болтался на нем как на вешалке. За мужчиной следовал другой — плотный, невысокий крепыш, с настороженным внимательным лицом. Застегнутый пиджак сзади оттопыривался от пистолетной кобуры. Они сели в машину, захлопнулись дверцы, и наконец «ЗИМ» тронулся, быстро покатил со двора. Богдан помахал на прощание рукой и тут же разворошил сверток. Там была большая плоская бутылка виски.
- Ух ты-и... сила, — восхищенно вытаращил глаза Богдан. — Че тут написано?
- Виски... Тычерз... Учитель, значит, — прервал Робка.
- Целый литр! — еще больше восхитился Богдан. — Ну че, спробуем?
- Пошли... — хлопнул его по плечу Робка, и друзья бодро зашагали от дома правительства к Малокаменному мосту, к замоскворецким переулкам…
