Картахена (2-е изд.) - Лена Элтанг
Почему же «Бриатико» не снесли, почему холм до сих пор не стал виноградником? Что в голове у человека по имени Меркуцио? Он мог бы избавиться от гостиницы, но не сделал этого. Вероятно, по той же причине, по которой так долго собирался в Картахену, но все никак не решался отчалить.
Старику нужна была семья, он устал жить один, но призрачная Стефания, гуляющая по коридорам гостиницы, и воображаемая колумбийская родня нравились ему больше, чем то, что действительность могла ему предложить.
Итак, «Бриатико» стал точкой умолчания. Из этих точек можно собрать кривую линию, да что угодно можно собрать, если посмотреть с правильной стороны. Вот, скажем, первая точка умолчания — это вечер в прачечной, когда я не сказал Петре правду о пожаре. Пожалел ее. Я мог сказать ей все как есть, подождать, когда ужас ее отпустит, а потом попросить ключ.
Маркус достал из кармана две мятые пятерки и протянул хозяину вина, тот кивнул и отвернул краник, подставив под него бутыль с этикеткой «Оливковое масло Бранзони». Вино полилось с веселым бормотанием, а хозяин быстро отошел и отвернулся, как будто сделка его не касалась.
Я заставил Петру думать, что использовал ее рассказ, чтобы забраться в тайник под перголой, я позволил ей думать, что я убийца и вор. К этому добавилось мое внезапное охлаждение, которое она расценила по-девичьи просто. Она могла бы спросить: что ты делал в саду моей матери? почему ты приехал в «Бриатико» в девяносто девятом? что связывает тебя с капитаном? Ее подозрения разбухали, будто ослиная шкура в молоке, но она молчала.
Маркус пропустил момент, когда бутыль наполнилась зеленоватым вином, и несколько струек выплеснулись на песок, спохватившись, он крепко завернул кран и воткнул в горлышко пробковую затычку.
Что ж, я ведь тоже молчал, хотя мог бы рассказать историю, способную разом ее успокоить. Но какова сила совпадения? Из дюжины кудрявых инженю в голубых халатах я выбрал ту, прикасаться к которой было άγος, табу. Почище запрета смотреть на войска, касаться трупа или гулять по винограднику для высшего жреца Юпитера.
Петра же повела себя по-человечески, то есть как герой, в античном понимании этого слова. Мы ведь знаем, что боги у греков становились уязвимыми, как только начинали поступать как люди. Меж тем герои воскресали, даже если были разорваны на части, изжарены и съедены.
Отойдя на несколько шагов, Маркус попробовал вино и поморщился: молодое, неосмысленное, но выбирать не приходится. Увидев неапольский автобус, он пошел к нему, намереваясь спросить у водителя, когда приходит римский Marozzi, потому что справочной на станции не было. Он не был уверен, что завтра получит свою машину. Нынешний капо еще суровей прежнего!
* * *Точки умолчания в божественной геометрии считаются опасными дырками: стоит завести такую точку, и от нее по поверхности жизни ползут трещины, будто по крыше зимнего сада. Водитель автобуса заскочил в кабину и нажал на клаксон. Старухи потянулись к дверям, и под навесом осталась только одна фигурка, показавшаяся ему знакомой. Это была Вирга, она покупала в автомате билет, ее сумка на колесиках стояла на земле.
Девушка в бегах, подумал Маркус, персонаж, удирающий от автора на сельском автобусе. Значит, она уже поняла, что я слишком близко? Черт, не могу называть флейтиста женским именем. Мне трудно смириться с мыслью, что автор блога — не безжалостный сочинитель моих лет, стреляющий, как Панчо Вилья. А может, мне трудно смириться с тем, что автор блога — не я?
Маркус поглядел на горлышко бутыли, видневшейся в пакете, а потом на свои шлепанцы, из которых торчали грязные пальцы, и поморщился. Ладно, посланец судьбы имеет право выглядеть как угодно. Что я ей скажу? Давай мне свою сумку, и пойдем в гавань, там мы должны застать твоего деда. Для него ты всегда жила в Картахене, скажу я, и определенно была мальчиком. А теперь ему не нужно плыть к антиподам, потому что ты здесь.
— Вирга! — сказал он громко и двинулся в ее сторону.
Она оглянулась по сторонам, накинула капюшон и пошла прочь, к выходу с автобусной станции. Ее красная сумка осталась стоять возле автомата, и к ней уже бочком, будто краб, подходил один из марокканцев.
— Не беги, пожалуйста, — сказал Маркус, забрав сумку и догоняя почтальоншу у газетного киоска. — Я должен тебе кое-что рассказать.
Краем глаза он заметил хозяина бочонка с верментино, стоявшего под деревом и одобрительно на них глядевшего.
— Ты за мной следишь? — Она пошла еще быстрее.
— Я не следил, я пришел за вином, вот оно в пакете. Да погоди же ты!
Маркус следовал за ней неотступно, они свернули в маленький сквер, отделявший станцию от площади, и по тому, как мягко потемнела пыль между клумбами, Маркус понял, что начался дождь, почти невидимый.
— Виви, я предлагаю тебе честную сделку. Я скажу тебе важную вещь, а ты скажешь мне, что произошло шесть лет назад. Узлы на пляжной лестнице, этрусская беседка, отравленный коньяк, в твоем блоге смыслы разбегаются во все стороны, как муравьи. А мне нужно знать, что было на самом деле.
— Нет никакого самого дела. — Она внезапно остановилась и посмотрела ему в лицо: — Какие еще узлы?
— Твое признание нужно мне не для того, чтобы бежать с ним в полицию, Виви. Я пишу книгу, понимаешь? Мне нужна хоть капля реальности, как яичный желток в цементе!
— Признавайся, и тебе ничего не будет, да? — Она мотнула головой, на ходу сбросив капюшон, и неубранные волосы вывалились оттуда, будто груда тлеющих углей. — В интернате я слышала это каждый божий день. Сто раз прочитай «Ах, сожалею за мои злости», и тебе ничего не будет.
— Слушай, это честная сделка. Ты узнаешь то, что изменит твою жизнь. А мне нужен финал истории, — сказал Маркус, но его заглушил клаксон, длинный и непривычно настойчивый.
— Это
