Ирвин Уоллес - Семь минут
Йеркс вскочил на ноги и громко захлопал, Андервуд и Блэйр тут же последовали его примеру.
Покрасневший Дункан ровно улыбнулся, посмотрел на слушателей и серьезно сказал:
— Знаете, я говорил от всей души. Я верю в каждое слово… Какие-нибудь предложения?
— Всего лишь одно, — откликнулся Йеркс. — Можно подавать десерт.
Где-то на шестом этаже Дворца правосудия в комнате защиты вокруг стола сидели пятеро отчаявшихся мужчин.
Они собрались на ланч, но для Майка Барретта это была тризна.
Перед Барреттом стояла тарелка с нетронутым сэндвичем. Майк мрачно посмотрел на Зелкина и Кимуру, потом на Сэнфорда и Фремонта, которые жевали сэндвичи и попивали теплый кофе или безалкогольные напитки.
— Ладно… — пробурчал Зелкин, отодвигая тарелку. — Я присутствовал и на более веселых обедах.
— А чему радоваться? — поинтересовался Сэнфорд.
Зелкин подтянул к себе переносной магнитофон.
— Сегодня рано утром Майк надиктовал свою заключительную речь. По-моему, она превосходна. — Он обратился к партнеру: — Не возражаешь, если я включу с того момента, где мы выключили? Она может поднять нам настроение.
— Какой смысл давать укол, если больной уже скончался? — ответил Барретт.
— Все равно послушаем, — стоял на своем Зелкин. — Может, у нас возникнут какие-нибудь идеи.
Он нажал кнопку, и лента начала медленно крутиться. Через миниатюрный динамик донесся металлический голос Барретта:
«Защита в данном деле руководствовалась идеями самых больших юридических умов нашего времени. Судья Верховного суда Дуглас писал: „Идея использовать цензуру для запрета мыслей о сексе опасна. Человек без эротических помыслов — ненормален. Сексуальные мысли могут привести к сексуальному опыту и сделают семейную жизнь прочнее и лучше. Сексуальные мысли придают любви привлекательность, и поэтому их нельзя запретить. Если в них вплетаются незаконные элементы, с юридической точки зрения это не страшно, потому что всегда лучше приобретать опыт в сексе скорее дома, чем за его стенами“.
Эти слова принадлежат члену Верховного суда Соединенных Штатов. Не думать о сексе ненормально, думать о нем нормально. Использование закона против непристойности с целью запрета секса несет в себе опасность. Запрещение произведения искусства на том основании, что оно вызывает сексуальные фантазии и мысли, угрожает здоровью общества. Этой мыслью руководствовалась защита на процессе.
Не только судья Дуглас дал нам руководство к действию. В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году на знаменитом процессе Рота другой член Верховного суда, судья Бреннан, произнес следующие слова: „Секс и непристойность — не синонимы. Непристойность имеет отношение к сексу, когда вызывает похотливые желания. Описание секса в произведениях искусства, литературе, научных трудах не является само по себе основанием забывать, что Конституция стоит на защите свобод слова и печати. Секс является великой и таинственной движущей силой жизни человека и всегда интересовал людей. Это одна из самых важных проблем, которые стоят перед человечеством“».
Барретт замигал, услышав свой голос, но Зелкин зачарованно слушал. Он остановил магнитофон, прокрутил пленку вперед и вновь включил.
— Я хотел, чтобы вы услышали еще пару отрывков. Хочу найти… Вот он. Я хочу вновь услышать тот кусок, Майк, где ты говоришь о фантазиях, которые создают порнографические книги. Слушайте.
Комнату опять наполнил голос Барретта:
«Леди и джентльмены, члены жюри, вы выслушали показания знаменитого психиатра, доктора Йейла Файнгуда, который остановился на безвредном влиянии порнографии. Самый страшный эффект от чтения таких книг заключается в том, как заявил следователь, что они создают в голове читателя фантазии. Рассматривая эту проблему, два английских психолога задали себе один и тот же вопрос: что такого ужасного в эротических фантазиях и распространении шокирующей кое-кого информации, которая вызывает у сексуально незрелых людей эти фантазии? Это очень важный вопрос. Прежде чем отвечать на него, следовало бы попытаться выяснить влияние таких фантазий на читателя. Великий Сэмюэль Пепис прочитал в тысяча шестьсот шестьдесят восьмом году порнографическую книгу и сильно возбудился. Эта книга была издана тремя годами ранее и называлась „L'Ecole des filles“.[26] Ее автор Майк Миллиот. Она состоит из диалога между двумя женщинами, девственницей и другой, обладающей большим сексуальным опытом. Пепис назвал ее „ужасно развратной книгой“, но тем не менее прочитал и позже признался, что она вызвала у него эрекцию и возбудила достаточно сильно, чтобы он мастурбировал. Этот побочный эффект чтения таких книг был хорошо понят другим писателем, графом де Мирабу, государственным деятелем, который сыграл немалую роль во Французской революции. В тысяча семьсот девяносто первом году он стал президентом Национального собрания. Когда Мирабу посадили в тюрьму за то, что он переманил у семидесятилетнего старика молоденькую девятнадцатилетнюю жену, он попытался облегчить скуку тюремного заточения с помощью написания трактатов и книг, которые были порнографическими по содержанию. Одна из последних таких работ была озаглавлена „Ма Conversion“,[27] и Мирабу откровенно призвал читателей в предисловии к этой эротической книге: „Теперь читайте, переваривайте и мастурбируйте“».
Зелкин рассмеялся:
— Отлично, Майк. Присяжные будут ловить каждое твое слово. Сейчас последует продолжение.
В динамике вновь раздался голос Барретта:
«''Мастурбируйте». Может, это слово вызывает у кого-нибудь краску смущения. Естественно, защита стремилась совсем не к этому… хотя Марк Твен шутливо выступал в его защиту в своем неизвестном памфлете «Некоторые мысли о науке онанизма». Защита просто пытается показать, что самым страшным итогом чтения порнографических книг может быть мастурбация, вещь вполне безобидная. Зато читатель детектива с убийством не будет иметь такого безопасного выхода эмоциям, чтобы удовлетворить свою сверхвозбужденную враждебность. Ну, разве что выскочить на улицу и кого-нибудь убить.
Это подводит нас к другому моменту, который защита стремилась раскрыть с помощью показаний свидетелей. Существует определенный парадокс, который Герсон Леман, ярый поборник цензуры, кратко сформулировал так: «Убийство — преступление. Описание убийства — не преступление. Секс не преступление. Описание секса — преступление». Эту мысль можно выразить и по-другому. Хорошо известный английский антрополог, Джеффри Горер, задался вопросом, почему цензоры думают, что чтение книги о сексе навредит читателю и толкнет на совершение сексуального насилия, но чтение книги об убийстве, детектива, не навредит читателю и не заставит его совершить убийство? На этот вопрос есть психологические ответы, которые вы и услышали в этой комнате.
В ходе разбирательства защита постаралась представить доказательства, которые поддержали бы мысли двух человек — психиатра и репортера. Доктор Роберт Линдер однажды написал следующее: «Я убежден, что существуют так называемые спорные книги и подобные им материалы, которые, исчезни они завтра с лица земли, никак не повлияют на статистику преступлений, правонарушений, антиобщественного или аморального поведения. С земли вместе с ними не исчезнут разочарование и отрицание общества, и подростки, и взрослые будут точно так же восставать против его устоев. Эти проблемы можно решить, только если храбро взглянуть в лицо главным проблемам, стоящим перед обществом и человеком, которые и вызывают такое поведение».
Репортер Сидни Харрис написал об этом так: «Я не верю, что непристойность любого рода так уж вредна, как кое-кто считает. Глубочайшая безнравственность нашего времени состоит в жестокости, безразличии, несправедливости. Если бы все, что считается непристойным и грязным, исчезло вмиг, то наш мир никак не улучшился бы, не говоря уж об улучшении морали граждан».
Зелкин остановил магнитофон и начал перематывать вперед.
Барретт запротестовал:
— Мы уже достаточно наслушались, Эйб. Хватит.
— Ну, еще один кусочек, Майк. Где ты говоришь о Платоне. Кстати, откуда ты знаешь, что он использует Платона в своей заключительной речи?
— Я слышал его выступление на митинге ОБЗПЖ, — ответил Барретт. — Он не удержится и опять ввернет Платона.
— Нашел, — сказал Зелкин. — Тише. Внимание. Голос нашего учителя.
Барретт в очередной раз услышал свой голос и закрыл глаза, все прислушались.
«Уважаемый представитель народа сказал вам, что философ Платон выступал за цензуру литературы. Все верно. Он даже хотел подвергнуть цензуре для молодежи „Одиссею“ Гомера, но обвинитель не сообщил вам, что Платон хотел также подвергнуть цензуре и музыку, особенно флейту. Если бы я жил в республике Платона, мне бы это не очень понравилось, потому что я люблю флейту, поиграть на ней и насладиться нежными звуками, поскольку цензор сказал мне, что флейта может развратить меня. Тут встает очень важный вопрос: кто может знать, что следует, а что не следует запрещать для других? Кто знает, что является непристойным для другого человека?
