Надежда Зорина - Оборванные струны
Черно-белые, мутные… снова разрыв. Склеили, но опять утрачен значительный кусок. И совсем затемнена пленка, разглядеть почти невозможно, догадываешься о том, что происходит, по движению теней и плывущим искаженным звукам. Обнявшись, крепко-крепко прижавшись друг к другу, мы слушаем вальс — мою исповедь.
Лицу горячо и мокро. Старая, рассохшаяся кушетка поскрипывает подо мной (а может, кушетка — лишь домысел?), стоит только изменить положение. Я пьяна, ужасно пьяна, как та, всеми оставленная женщина. Лицу горячо, а телу холодно. Его рядом нет. Вышел на минутку и сейчас вернется? Или ушел навсегда? Бреду, пошатываясь, по деревянным мосткам. Серое небо… Укрыться от холода, завернуться бы в плед.
Вернулся. Стоит надо мной с виноватой улыбкой, с волос каплет вода, лицо мокро от дождя, будто от слез, и не решается сесть. «Прости, я не должен был…» Рука, теплая, дружеская, невероятная рука, наконец осмеливается погладить. Я не могу вынести ее прикосновения, не могу, не могу! Целую, целую, исступленно, страстно, как целуют губы…
В какой момент мы решили убить? Когда мы сговорились об убийстве?
Сигарета обжигает мне пальцы. Пленка рвется окончательно. Запах остывшего кофе и сигарета… Когда я закурила? Не помню.
Яростно, с ненавистью затушила сигарету, выплеснула в раковину кофе, тщательно вымыла чашку. Хватит! Туда я не вернусь. И никогда, никогда…
Звуками вальса зазвонил телефон в прихожей. Я захлопнула дверь, зажала уши, упала на стул и разрыдалась.
«Забыть Палермо». Скучная, неинтересная книга. Я никогда не могла ее до конца дочитать, хоть и пыталась раз пять. Когда и зачем она оказалась у меня в руках? Не помню. Опустилась на диван, пролистала серые страницы — отвратительная бумага! — и отшвырнула в сторону. Невозможная муть! Когда и зачем взяла ее с полки?
Низачем, просто так, неосознанно. Когда в растерянности в очередной раз остановилась возле книжного шкафа и заскользила взглядом по полкам. Есть у меня такая привычка — не знаю, дурная или хорошая, но мне она всегда помогала справиться с растерянностью. Скользила взглядом по полкам, могла взять в руки какую-нибудь книгу, пролистать ее, прочитать абзац из середины — и успокаивалась.
Вот и теперь, вероятно, по привычке. Да, по привычке, по своей привычке. Бродить по квартире, останавливаться у шкафа, скользить взглядом по полкам, брать неосознанно какую-нибудь книгу — это моя привычка. Моя, я отлично это помню. Я всегда жила книгами и была совершенно равнодушна к кино. Я так много читала, что постоянно возникал дефицит и приходила очередь «Забыть Палермо» или чего-нибудь подобного. Кинематограф был чужд мне, за исключением нескольких фильмов — их можно пересчитать по пальцам, — до прошлого года. Он не только был чужд — я его почти ненавидела, а уж сниматься в кино мне бы и в голову не пришло. Тем более бросать университет, для того чтобы стать актрисой.
Нет, нет, я не актриса, я никогда не снималась в кино. И значит, этот мужчина в баре не имеет ко мне никакого отношения. И вальс не имеет. Вытереть слезы и успокоиться. Я не актриса, мы не сговаривались с ним убить человека, вставшего на пути нашей любви. Да и никакой такой любви никогда не было в моей жизни. Такой кинематографической любви, из-за которой идут на убийство, в моей жизни просто быть не могло. Я всегда была рассудительна и разумна, и бывший муж мой тоже был рассудителен и разумен. Мы поженились в конце пятого курса, хотя познакомились на первом. Закончили университет, поступили в аспирантуру. До прошлого года все наши интересы были общими.
Я прекрасно помню всю свою жизнь, хоть сейчас могу на чистовик, без помарок и исправлений написать автобиографию. Или без запинок наговорить на магнитофон. Может, так и сделать? Записать и слушать и не поддаваться никаким провокациям чужих воспоминаний? Почему я так легко ей поверила? Почему испугалась чужого греха? Почему она так быстро смогла получить надо мной власть? Да, я была больна, всю жизнь больна, но провалами памяти никогда не страдала. Я точно помню, что не снималась в кино и никого не убивала.
«Забыть Палермо»… Я подняла книгу с дивана, прошлась по комнате, теребя переплет. Поставить на полку и взять что-нибудь получше?
Что же меня подвело, почему я так легко поддалась влиянию этой женщины? Почему вдруг разучилась логически мыслить? Ведь невозможно случайно купить такой фильм в магазине. Почему я об этом-то не подумала?
Подумала, но сделала совсем не те выводы. Выводы мои были больные, безумные, под стать ситуации: магазина не существует, фильм — совсем не тот, каким видится. Но теперь… Теперь я окончательно встряхнулась, теперь я снова могу разумно мыслить. Как всегда, как раньше. Меня хотят убедить, что я — другой человек. Зачем? Это же очевидно: чтобы заставить взять на себя преступление. Чисто кинематографический ход. А продавщица подкуплена. И тот парень из перехода, который просил автограф, — подставная фигура. И мужчина в баре… Да, да, да — все они нанятые актеры.
Мне нужно еще раз внимательно посмотреть фильм, я уверена, что смогу и здесь распознать подделку. Собрать воедино детали и уличить…
Я задернула шторы (потому что солнце било в окна) и поставила диск.
Пикник… Я никогда не была ни на одном пикнике — значит, это не я. Поработали в фотошопе (или еще в чем, не очень разбираюсь в таких вещах) и чужую женщину превратили в меня. Пепельница… Для того чтобы заманить в бар и столкнуть с новым действующим лицом, оставшимся за кадром. Собака… Нет и не было у меня никакой собаки. Журнал… Да, журнал мой. Вернее, у меня есть точно такой же. Но это ничего не значит.
Значит. Что-то да значит. Журнал — единственная моя вещь, используемая в этом фильме. Я нажала на «стоп». Журнал… Собственно, с него-то и началось мое увлечение кино. Он появился в больнице, вскоре после операции. Почти год назад, прошлым летом.
Журнал… Я выключила плеер, раздвинула шторы, настроение совершенно испортилось. Мне снова стало ужасно тоскливо и одиноко: журнал опрокидывал такую логичную цепь построений. Если бы он появился сейчас — в почтовом ящике, под дверью квартиры, ну хорошо, в шкафу, — можно было думать, что все это из одной постановки, но год назад… Если преступление произошло прошлым летом, никто не стал бы ждать целый год, для того чтобы меня подставить. А если оно произошло недавно, то год назад мне не подкинули бы журнал. Значит, он действительно мой? Но тогда… Тогда и все остальное…
Я достала журнал с антресолей. Потрепанный, с загнувшимися страницами, читаный-перечитаный. «Кинотрек», пятый номер. В середине он все еще слегка пах больницей. Не знаю, что хотела в нем найти, что надеялась обнаружить нового в этом сто раз пролистанном старом журнале, но я принялась изучать буквально каждый сантиметр каждой страницы. Дошла до рекламных объявлений — единственное, что я всегда пропускала, — стала читать и их — и тут…
Меня поразило не столько само объявление (абсолютно неуместное в таком специализированном издании): преподаватель высшей категории дает уроки английского и французского (текст довольно обычный, и то, что он полностью совпадал с тем, который давала я сама, могло ничего и не значить), — не столько номер лицензии (мой, насколько я помню, но поручиться до конца не могу — память на числа у меня плохая), сколько номер телефона — это был номер домашнего телефона моего бывшего мужа. Он никогда не занимался репетиторством. А год назад, когда вышел этот журнал, не занималась еще и я сама. Я преподавала в университете, читала курс лекций…
…курс лекций в Институте кинематографии меня все же уговорили прочесть. Полгода я выдерживала натиск, отговариваясь страшной занятостью: репетиции, съемки сжирали все время. А тут согласилась. Жалкая попытка к бегству, с самого начала обреченная на провал. Ничего хорошего из этого не вышло. Он меня поддержал, сказал, что это здорово, что это черт знает как престижно, но мы оба понимали, что просто обманываем себя. Теперь я была занята не только днем и вечером, но и утром, я выматывалась так, что, кажется, ни на что уже была не способна — ни чувств, ни мыслей не осталось. Он тоже нашел какую-то дополнительную подработку. В эти два месяца мы почти не виделись. Мы не хотели его убивать, мы не хотели. Работа не помогла — никакого исцеления не вышло. Курс лекций так и остался недочитанным. Бедные будущие звезды кинематографа, несчастные обманутые студенты…
Ах нет! Думаю, мои студенты только выиграли. Из-за болезни мне приходилось часто пропускать занятия, а руководству срочно искать замену. Нет, нет, от моего ухода все выиграли. А больше всех я: никогда не любила преподавательскую работу, и потом, у меня теперь появилось множество свободного времени для моего увлечения. Не реже двух раз в неделю я заходила в магазин DVD за новым диском… А когда наступили каникулы…
