Ольга Лаврова - Побег
Многие из этих гостей давным-давно не виделись со Знаменскими и между собой надивиться не могли, как изменились сами, как вытянулся Колька, возмужал Пал Палыч (для них навсегда Павлуша), главное же - как не постарела Маргарита Николаевна.
Вторым эшелоном потянулись родственники, несколько сослуживцев Маргариты Николаевны, молодые кандидаты наук, бегавшие к ней за помощью со своими диссертациями и теперь образовавшие вокруг нее преданный пажеский корпус.
- Ну, Колька, наверное, пора, - шепнул Пал Палыч.
Тот исчез в недрах квартиры. Пал Палыч обратился к матери:
- Мама! Твои нечестивые сыновья взяли на себя смелость подарить тебе нового члена семьи!
Разволнованный Колька внес двухмесячного щенка дога. Поскольку пес был уже увесистый, передние лапы его он свесил через плечо, и сначала зрителям предстала тыльная часть "члена семьи". Колька сделал "кругом", и присутствовавшие отозвались градом одобрительных междометий. Морда у щенка была симпатичнейшая, глаза пытливые и ясные.
- Надеюсь, он умеет и сам передвигаться? - хладнокровно осведомилась юбилярша, не выдавая противоречивых чувств, вызванных четвероногим подарком.
- Еще как! - воскликнул Колька и спустил щенка на пол. - Мама, он лучших кровей! Родословная, как графа!
При этом слове у Маргариты Николаевны болезненно дрогнули губы.
- В роду три победителя породы! Родители заняли первые места на последней выставке! - продолжал рекламировать Колька.
Мать присела и тихонько свистнула, привлекая внимание щенка. Тот подошел, по-детски косолапя. Она громко щелкнула у него пальцами перед носом. Щенок не отпрянул. Он заинтересовался, понюхал пальцы и чихнул. Ацетон - догадалась Маргарита Николаевна. Сколько же новых хлопот, беспорядка и тревог! Щенок уселся и попытался почесать ухо, забавно промахиваясь и стукаясь лапой об пол. Вокруг засмеялись. Он опять не напугался, даже нахально, со стоном зевнул. Ладно, хоть нервная система крепкая.
- Ну что ж, - сказала Маргарита Николаевна, - хвалю нечестивых сыновей за смелость. Я назову его Граф.
У Пал Палыча отлегло от сердца: приняла. Графом звали собаку, которую отец завел году на четвертом после рождения своего первенца. Она была той же породы и той же масти. И мать очень любила того Графа, долго переживала его смерть и зареклась держать в доме собак. Так что подарок был рискованный вдвойне: собака, да еще и копия той собаки.
- Но имей в виду: если ты не будешь с ним гулять... - мать взяла Кольку за вихор.
- Клянусь! У меня уже и поводок есть! И миска ему, и подстилка.
Завязался обмен мнениями о выращивании и дрессировке собак, прививках и прочем, пошли трогательные собачьи истории. Институтские подружки успели поснимать фартуки и переодеться. Маргарита Николаевна внесла завершающие штрихи в сервировку и наметила время, когда ставить воду на пельмени. Хорошо, что мороз - они вольготно лежат на балконе.
- Мам! - влетел Колька. - Истекают последние минуты, которые организм может прожить без пищи!
- Я и сама проголодалась. Давай звать к столу.
* * *
Дед Василий, вероятно, вспомнил партизанскую выучку, когда побрел выслеживать Михайлову жену.
Вот ведь как навязался Мишка на шею - не стрясешь! Чтобы по холоду, да еще затемно тащиться в город... давненько такого с дедом не случалось. Сперва он на Багрова руками замахал, как на чумового: даже не заикайся, даже думать не моги, чтоб я пошел!.. Это тебе близко, а мне - невозможное дело!
Но Михаил улестил, разжалобил, чуть не в ноги бухался. Умолил-таки. Сам надел на деда валенки с калошами, замотал шею шарфом. И поплелся старый. И конспирацию сумел соблюсти - так ему казалось - полную.
Как велено было, заглянул в парикмахерскую, увидал Майю и порешил дожидаться ее возле дома. Когда озяб и устал до дрожи в коленях, вошел внутрь и устроился на мусорном бачке под лестницей, беззвучно понося последними словами и Мишку и себя самого за уступчивость. Только Майю не ругал: уважал со слов правнуков, которых та в школе учила.
Нескоро хлопнула дверь, впустив Михайлову жену.
- Май, а Май! - тихонько окликнул он.
Багрова осторожно приблизилась и всмотрелась.
- Боже мой, дедушка Василий, это вы?
- Я, я, - кряхтя поднялся дед. - На-ка вот.
Багрова прочла записку в слабом свете лестничной лампочки и схватилась за сердце.
- Что сказать-то ему?
- Идемте, дедушка, идемте!
Она помогла ему сойти с заснеженного крыльца, но тут дед Василий отстранился:
- Давай-ка поврозь. Ты - до угла и пожди. Нагоню - опять вперед и пожди, где темно.
Майя Петровна, не вникая в наставления деда, послушалась.
Сверху Катя, то и дело совавшаяся к окну, заметила мать, удалявшуюся по переулку. Пока вскочила на подоконник и открыла форточку, чтобы позвать, Майя Петровна свернула за угол.
"Второй раз чайник выкипает! Вот куда она, куда на ночь глядя?!.. А это кто еще шаркает?"
Шаркал дед Василий, ободряемый тем, что теперь путь обратный, к теплой печи. К Кате была обращена сутулая дедова спина, но на повороте за угол, под фонарем, девушка узнала его. Таких высоченных стариков было только двое: ее собственный дедушка Терентий да пасечник. К нему она наведывалась за сотовым медом этой осенью.
"Мама и думать обо мне перестала... Виктор - рохля, неизвестно чего ждет, чтобы помириться... Отец же... Главное, конечно, отец. Неужели и впрямь здесь появится?.. Надо подготовить маму, а мамы нет... Ну за что мне такое наказание?"
Отчаянно жалея себя, Катя расчесала и переплела косу. Зеркало всегда хоть немного утешало.
...Багров ждал, подперев лоб кулаками. Размеренно постукивали ходики. Вдруг не придет? Уже все сроки минули. Или дед сплоховал?
На душу навалилась тьма кромешная. Мучительно зудело недоделанное. Но еще мучительней была потребность увидеть Майю. Он не анализировал - для чего. Только бы увидеть. Наяву. Жажда эта росла по мере того, как убывала уверенность, что жена откликнется на его призыв. Начало уже потухать чувство самосохранения. Еще полчаса - час, и он сам ринется в город.
Одна из принесенных поллитровок окрашивала зеленоватым ветхую скатерть, покрывавшую половину просторного стола. (На голой половине, что поближе к дневному свету, дед рукодельничал). Найдя дом пустым, Багров сковырнул с бутылки металлическую шляпку, но отпил немного, твердо помня, что пока нельзя. Две вещи в комнате гипнотизировали его - бутылка и ходики.
Чтобы не видеть их, он скрестил руки на столе и положил на них голову. И только когда услыхал шум в сенях и встрепенулся, понял, что спал. Всего-то восемь-десять минут, но так глубоко, что тело совершенно обмякло, а перенапряженные нервы расслабились.
- Все, боле я тебе не слуга, - просипел дед Василий и, опираясь на Майю Петровну, скрылся в спальной каморке.
Супруги не поздоровались. Не до того было, чтобы обмениваться приветствиями. Смотрели глаза в глаза - страдание в страдание.
- Дошел все-таки... - сказала она.
- Дошел.
- Одичал-то как, господи!..
Он поднялся и ждал, весь отдавшись огромному облегчению, что Майя наконец рядом.
- Знаешь, Миша, ты на разбойника похож. На самого настоящего.
Слабо улыбнувшись, она преодолела те несколько шагов, что их разделяли, погладила его бритую голову и заросшие щеки.
Багров беспомощно поник и уткнулся головой в плечо жены.
- Майка... Маечка... Маюшка моя... Единственная... - Начал целовать ее руки, лицо. - Грязный я... колючий... противный?
- Да, побрить бы не мешало. С одеколончиком... Погоди, Миша, дай раздеться, натоплено здесь.
С детской счастливой улыбкой Багров наблюдал, как она вешает пальто, медленно снимает платок.
- Не могу долго зла на тебя держать. Ведь уж такой был злой, такой злой, а увидел и...
- И слава богу, Миша, зачем злиться?
Она обернулась, таким знакомым движением утопила шпильки в пучок.
- Маюшка! - рванулся Багров, прижал к себе (осторожно, только чтобы ощущать ее реальность). - Тоской я по тебе изошел... Словно сто лет минуло...
- Но я же совсем собралась, Миша! Носки шерстяные купила, белье, еще что-то... Уже билет был. Если ты хотел меня видеть... не потому же ты сбежал, что... просто соскучился!
Он отвернулся, радость на лице стала меркнуть.
- Миша, ты что-нибудь там натворил?
- Я-то ничего не натворил.
- Неужели без нее, проклятой, не вытерпел? - кивнула Майя Петровна на бутылку.
- Чего я не вытерпел, мы сейчас разберемся, - постепенно к нему возвращалось прежнее напряжение. - Садись, рассказывай, как без меня жила.
- Обо мне ли теперь речь, Миша!
- Именно что о тебе. Рассказывай, а я в глаза смотреть буду.
Они сели друг против друга к столу. Майе Петровне так необходимо, так насущно было выяснить, что стряслось с мужем, но знала: раз уклоняется, донимать прямыми вопросами бесполезно, надо повременить.
- Ну, смотри... - согласилась она. - Только рассказывать почти нечего. Что было - я писала.
