Дия Гарина - Битте-дритте, фрау-мадам
— Алло.
Я не слышала, что сказал мальчишке его старший тезка, но лицо Пашки вытянулось и слегка позеленело. Он ответил, как я просила, и поспешно прервал разговор. Слишком поспешно.
— Спасибо, — как можно теплее поблагодарила я, выключая мобильник. — Грубый дядя сильно ругался?
— Н-нет, — Пашка нервно сглотнул. — Не сильно.
— Вот и хорошо, а теперь пойдем в аэрохоккей сыграем. За счет заведения, — подмигнула я маящемуся рядом хозяину клуба.
Но дальнейшим нашим развлечениям был неожиданно положен конец. Едва мы переместились из закусочной зоны клуба в зону игровую, как Пашка неожиданно толкнул меня под руку.
— Смотрите!
Проследив за мальчишеским взглядом, я увидела входящую в клуб Сашу Панфилову в сопровождении Николая, подобно нам удравшего с великосветского раута. Быстро оглядевшись, они сели за свободный столик и, поглощенные разговором, даже не заметили, как мы с моим подопечным выскользнули из клуба, хоть и сидели почти у самой двери. Мало ли какие мысли родились в моей голове, когда я мельком увидела, как Чинаров успокаивающе положил руку на тонкое Сашино запястье. Хорошо, что Пашку больше занимало, чтобы его мама и вожатый не заметили нас, крадущихся за их спинами, как Следопыт с Чингачгуком.
— Уф, чуть не заметили, — облегченно вздохнул он, очутившись на свежем (а на самом деле жарком и душном) воздухе.
— Ну и заметили бы. Ничего страшного, — отмахнулась я, погруженная в свои невеселые думы, вызванные к жизни разбередившим душу звонком.
Какое-то время мы шли по дороге в полном молчании. Я лениво помахивала рукой перед капотами проносящихся мимо машин, а Пашка загребал сандалиями придорожную пыль.
— А что такое железная дева и испанский сапог? — неожиданно спросил он, когда очередной «КамАЗ» проигнорировал мою поднятую руку.
— Средневековые орудия пытки, — автоматически ответила я, но потом заинтересовалась: — А почему ты спрашиваешь?
— Да этот, который вам звонил… Он, когда мой голос услышал, сказал, что если я правдиво отвечу, откуда у меня этот телефон, то долго мучиться не буду. А после того как я ответил, он еще кое-что сказал. Сказал, что если я вру, то железная дева и испанский сапог покажутся мне Диснейлендом по сравнению с тем, что он со мной сделает. Это правда?
— Что «правда»? — растерялась я.
— Что он это со мной может сделать? Не зря же его имя в вашем телефоне — Садист.
— Нет, Паша, — печально рассмеялась я. — Он, конечно, много чего может сотворить. Только не с тобой. Так что бояться тебе нечего.
А сама подумала, что уж кому бояться, так это мне. Если не Павла Челнокова, который, как ни крути, меня любит, то хотя бы моего нынешнего нанимателя — Алексея Панфилова. За сегодняшнюю самоволку я могу в прямом смысле ответить головой. Представляю, что он мне скажет, когда мы наконец вернемся!
— Спасибо, — серьезно и проникновенно сказал Алексей Панфилов, столкнувшийся с нами нос к носу у входа в бывший чулан. — Честно говоря, я чувствовал себе гораздо спокойнее, когда вас не было.
Скрыв под вежливой улыбкой совершенное невладение ситуацией я, протолкнула Пашку в чулан и наобум предположила:
— Он приезжал? Вы договорились?
— Договорились… — Рот Панфилова ощерился, как будто собирался выдать вместо слов отчаянный рык пойманного в капкан волка. — Если ультиматум можно назвать договором. — И снова добавил: — Хорошо, что вас не было. Потому что это было так…
Узнав о том, что его сын вместе с чертовой телохранительницей удалились в неизвестном направлении, Алексей Панфилов не просто разозлился. «Что эта… себе позволяет?!» и «Вернутся — убью!» были самыми невинными мыслями из беснующегося в его мозгу шквала. Несмотря на все старания, он так и не смог влиться в лениво-чопорное течение бала, озадачивая собравшихся застывшим лицом и невнятным бормотанием. И не было рядом любимой жены, успокаивая которую он смог бы взять себя в руки. Тихое бешенство бизнесмена продолжалось почти час, пока рев мощных моторов не заглушил звуки скрипок и виолончели.
Три черных джипа, сверкая в лучах заходящего солнца оранжево-розовыми дугами, стремительно вылетели из-за кустов и, подняв тучу пыли, затормозили у парадного крыльца. Пока их дверцы открывались, чтобы выплеснуть на землю людей, совсем недавно откликавшихся на нелепое «пацаны», а теперь стоящих из себя благородных «секьюрити», Панфилов успел выскочить на крыльцо. Он ни секунды не сомневался в том, кто именно пожаловал на его бал, не дожидаясь официального приглашения. И в том, что визит этот не сулит ему ничего хорошего.
Действительно. В лице Петра Петровича Иловского, с достоинством поднимавшегося по лестнице навстречу Панфилову, не было ни намека на это самое «хорошее». Опущенные уголки узкого рта, взгляд, даже в такую жару обдававший могильным холодом, и нетерпеливо трепещущие ноздри короткого приплюснутого носа сразу же оповестили Алексея о том, что дела его плохи.
— Добрый вечер, господин Иловский. — Ледяная вежливость Панфилова дорого ему обошлась, но чтобы догадаться об этом, нужно было иметь на руках диплом телепата. — Очень рад, что вы, несмотря на свою занятость, решили почтить своим присутствием наше скромное мероприятие.
— Гость в дом — Бог в дом, уважаемый Алексей Михайлович, — кивнул игорный воротила, гладя прямо в глаза подобравшемуся Панфилову, хоть и стоял на ступеньку ниже.
«Может, за другими гостями Бог и ходит, а за тобой наверняка сам Сатана, — мрачно подумал Алексей. — Неужели ты явился ко мне с такой помпой, чтобы всего-навсего принять мою капитуляцию? Господи, хорошо, что Пашки и Сашки сейчас здесь нет, иначе…» Он не успел додумать что «иначе», как Иловский заявил:
— Только я в твой дом, Панфилов, не войду. И танцевать с тобой не буду, ты уж извини. Хочешь спросить, а чего это он приперся?
— Хочу спросить, отчего такая честь? — холодно осведомился Панфилов, затылком чувствуя взгляды особо любопытных гостей, облепивших высокие окна. — Я ведь уже сказал, что согласен на ваше предложение. Мы могли бы обсудить детали в более подходящей обстановке.
— А я думаю, что эта обстановка и есть самая подходящая. — Иловский поднялся еще на одну ступеньку, вынуждая Алексея отступить. — Если ты помнишь, свой отказ ты имел наглость швырнуть мне в лицо в присутствии полусотни человек. Причем не последних в нашем городе. Ты унизил меня, Панфилов. И я хочу ответить тебе тем же. Ты, кажется, согласился на мои условия? Я их меняю. Свою землю ты отдашь мне даром. И подпишешь все бумаги с улыбкой на лице в присутствии прессы и заинтересованной общественности. Ну, и водокачку свою тоже на меня перепишешь. Вот такие теперь мои условия.
— Все? — Панфилов вдруг отчетливо понял, что этому человеку он не отдаст даже вставной челюсти любимой тещи. — А теперь послушай меня. Пошел ты…
Алексей долго и со вкусом перечислял направления по которым Иловскому следовало идти вместе с его шулерским бизнесом. От старательно прививаемого Зацепиным светского лоска не осталось и следа. Мужик говорил с мужиком. И неважно, что на обоих красовались элегантные костюмы и ботинки «Саламандра». Слова шли откуда-то из глубины, и Алексей мысленно поражался богатству своего словарного запаса, скопленного за тридцать восемь лет, как оказалось, совсем не тихой жизни.
— Все? — повторил его вопрос Иловский, глядя сверху вниз на умолкшего Панфилова и делая телохранителям знак оставаться на местах. — Надеюсь, ты понимаешь, что теперь это становится не бизнесом, а личным делом. Моим личным делом. И если даже завтра отменят все указы об игровых зонах, я все равно заставлю тебя отдать мне все, что у тебя есть? Вижу, что понимаешь. И боишься. Правильно, кстати, делаешь. Нет-нет, я не угрожаю! Твоя семья может спать спокойно. Пальцем их не трону, слово даю. И тебя не трону, хотя, не скрою, очень хочется. И все-таки ты мне все принесешь сам. На блюдечке с голубой каемочкой. Причем очень скоро.
— Все? — казалось, у Панфилова не осталось больше слов. Только это, вмещавшее в себя действительно все: презренье, страх, ненависть, упрямство, и даже несбыточную надежду на то, что ВСЕ будет хорошо.
— Теперь все, — милостиво кивнул Иловский и, не проронив больше ни слова, быстро бежал по ступенькам к раскрытому настежь джипу.
Орава телохранителей подобно беззвучным призракам втянулась в заурчавшие оборотами машины и вскоре только клубы пыли напоминали о короткой, но очень важной «стрелке».
— Что ты теперь будешь делать? — Хмурый Зацепин сверкнул стеклами очков, переводя взгляд с затухающего светила на впавшего в глубокую задумчивость Алексея.
— Ничего. Ты же слышал, что он сказал? Ни меня, ни моих родных пальцем не тронет. А это самое главное. Как он собирается добиться того, чтобы я отдал ему задаром потом и кровью давшееся мне дело, понятия не имею. А ты?
