Сергей Абрамов - «Граждане, воздушная тревога!»

Попало ко мне тридцатилетней давности дело, зафиксированное в архиве как «Дело князя Вадбальского».

Князь этот существовал, а может быть, и существует поныне, бывший поручик сначала деникинской, а потом и врангелевской армии; эмигрировать ему не удалось, занялся обыкновенной уголовщиной, сменил пяток фамилий и осел на дне с почетным для уголовника званием вора в законе. Я вспомнил о Невядомском и задумался: а вдруг «стрельцовский князь» — это не кличка, а титул, ставший кличкой по воле ее обладателя? И мотив есть: не хотелось родовое имя пятнать уголовщиной. Ведь и у горьковского Барона, рожденного на сцене Художественного театра, тоже было настоящее имя, быть может скрытое по замыслу автора из тех же соображений. А родовое имя Вадбальского, его подлинное имя тогдашние чекисты сумели открыть.

Я сообщил это Югову. Он усмехнулся и сказал:

— Допроси. Ты нашел, тебе и разрабатывать.

У нас не спорят, а выполняют. Да и самому было интересно. Может быть, Невядомский, а может быть, Вадбальский. Вот и поговорим.

Привели его. Седоват, худощав, виски впалые, небрит и грязен. Отстреливался профессионально. Если что ему и мешало, так это пара тусклых восковых свечек, так как в подвале магазина электричества не было. Потому и пули его «вальтера» только царапнули наших, но не убили. Я с удовольствием сообщил ему об этом.

— Военные? — спросил он.

— Конечно. Сержант и радист. К вашему сожалению, быть может…

— Вы правы. Жаль, — сказал он, вздохнув. Потом замолчал, подумал и спросил уже с явной насмешкой: — А ведь я догадываюсь, почему вы это сказали.

— Почему?

— Порылись в архиве?

— Допустим.

— Тогда вам и спрашивать нечего. Мой первый допрос у следователя читали?

— Все ваши «дела» читал.

— Тогда процитируйте мне ту часть протокола, в которой говорится о моем титуле и фамилии.

Я достал из письменного стола пухлую папку «Дела князя Вадбальского», нашел нужный протокол и прочел:

— «Убил я его прежде всего потому, что он дворянин и штабс-капитан, а во-вторых, потому что Вадбальский — родовое имя, без титула не произносящееся. Я действительно князь, и до уголовщины довела меня судьба».

— Сколько вам лет? — вдруг перебил он меня.

Я ответил.

— Вы еще в пеленках брыкались, когда я с маршевой скоростью почти до Курска дошел. Веселое было времечко.

— Потому я и хочу о нем послушать. И как вы обратно к югу уже не шли, а бежали. И как вас на Турецком валу разбили, и как Станислав Вадбальский, настоящий князь, не из оперы, веселенькую наколку на спине сделал. В старых романах князья этаких штучек не вытворяли.

— И не воровали князья в старых романах, — добавил, усмехнувшись, Невядомский. — Воевали, а не воровали. И когда я первый раз квартиру ограбил, настоящий князь Вадбальский умер. Живет подонок по фамилии Невядомский, а что же князю-то оставалось? Только фамилию сменить. Кто родился тогда вместо Вадбальского, не помню. Ну а князя сохранить было можно. Он и сохранился, как воровская кличка. Спросите какого-нибудь блатного. Снегиря, например: был ли у него настоящий князь в банде — так он хохотать будет. Может, какой-нибудь Вадбальский и был настоящим князем не в законе, конечно, а при царе или у Деникина… Что, гражданин следователь, рассказать вам о том, как случилось все это со мной?..

Он смотрел как бы сквозь меня, и мне казалось, что видел он жизнь свою, смрадную и срамную — от путча юнкеров Александровского военного училища до деникинского лагеря, дроздовского, до врангелевского Крыма…

— И думаете, научился чему-нибудь? Ничему, гражданин чекист, ни одной полезной профессии не приобрел, только стрелять по-снайперски, да скакать на какой-нибудь кобыле, порой без седла даже. А когда в Советскую Россию вернулся, думал, что на родину, а на родине-то работать надо. Не трудящийся да не ест. А есть-то хочется. Тут и родился мой Князь, умеющий только грабить и убивать. Ищите и обрящете, говорят попы, и я искал и нашел. С появлением в моей жизни Михельса, можно сказать, профессию приобрел.

Я больше его не расспрашивал. То, что рассказал он мне, было подло и страшно. С искалеченной психикой человек. Воровал из-за денег, а убивал из мести. О чем же спрашивать такого? Да в любом Снегире больше человеческого, чем в этой злобной карикатуре на человека. Патетическая речь его осталась безответной. Я молча написал протокол допроса о преступных связях Невядомского с Михельсом, об убийствах, совершенных Невядомским по заданию гитлеровского разведчика, выделив преступления, подведомственные уголовному розыску, и молча же дал прочесть обвиняемому. Он бегло пробежал их и расписался четко и безоговорочно.

— Уведите, — сказал я конвойным.

Как только увели Невядомского, вошел Югов.

— Я только что допросил еще двух из стрельцовской тройки. Все, что они делали для Михельса и с Михельсом, уже готово для прокуратуры. А вот твой диалог с князем хотелось бы почитать. Полностью записал?

— То, что нас касается. Остальное пусть Стрельцов дописывает.

Я снова, но уже вместе с Юговым пробежал запись допроса.

— Интересно, почему он передо мной разоткровенничался?

— Ты его старое дело читал. Любопытно ему стало: перед юнцом порисоваться… А в сущности, что он теряет? Он — Вадбальский?.. В «деле» нет отпечатков пальцев, ста-арое дело-то, верно?

— Верно, — кивнул я.

— Значит, не доказано, что он — Вадбальский.

— А наш разговор?..

— Допрос?.. Откажется. Он — Невядомский. Князь — кличка. И — все. Во время схватки с милицией Невядомский никого не убил, а от связи с Михельсом откажется. Кто нам эту связь подтвердит, пока Михельс на свободе?.. То-то и оно, Вадим. И передаст суд дело на доследование.

— Где будет слушаться дело? — спрашиваю я.

— Невядомского и его двух сообщников будут судить вместе с остальными участниками грабежа, — с сожалением говорит Югов. — А у нас их дело будет рассмотрено, когда возьмем Михельса. Сначала — террорист, а за ним — и его соучастники. Дел у нас, Вадим, много, а результат — ноль. Самое главное сейчас — запеленговать радиста. Уходит он от нас…

Изловчившимся так долго уходить от нас радистом занимался Безруков, а на моей шее по-прежнему висели Михельс и Невядомский. Вечером я опять вызвал его на допрос, но теперь он был уже совсем другим человеком — насмешливым, когда можно было поймать на ошибке допрашивающего, и замкнутым, когда следователь требовал откровенности… Начал он с категорического отрицания всего, что было сказано им на утреннем допросе. Личность князя Вадбальского зародилась только в его воображении… Наврал, конечно, не без этого: очень уж хотелось оправдать кличку «Князь» и глупую наколку, сделанную им в годы молодости. Сейчас ему уже под пятьдесят, в гражданской войне он, конечно, не участвовал, воровать приучился с детства и ничем другим не занимался. В банде Снегиря он уже три месяца, дезертировал из штрафной роты вместе с Кашкиным, который тоже участвовал в грабеже и перестрелке с милицией, а других он даже не знает. И о Михельсе понятия не имеет, слыхал о таком, знал, что в банде есть его люди, но кто именно, ему неизвестно.

— Вы что, на каждом новом допросе собираетесь сочинять новую историю? — спросил я, стараясь не раздражаться.

— Захочется — буду, не захочется — нет. Можно и что-нибудь старенькое вспомнить.

— Утренняя история была интереснее.

— Тоже вранье.

— А зачем?

— Жить скучно, гражданин следователь, вот и хочется порой пошутить.

— Шуточки-то у вас со смыслом. Ну, допустим, что Вадбальский — это вранье, хотя и очень круто заверченное. Но Михельс — не шуточка. Немецкий шпион ваш Михельс, а вы еще признались в том, что стали его агентом.

— Разве признался?

— Мне же врать незачем.

— Слыхал где-то эту побасенку, ну и поднес ее вам, как соус «пикан». А про шпиона — тоже болтовня. Вам, чекистам, только про шпионов и сочинять.

— Рация у него есть?

— Чего?

— Переносный радиопередатчик.

— С новостями техники не знаком. Про отмычку могу.

Я решил перейти к серьезной атаке.

— Кстати, под тем, что вы рассказали о Михельсе, ваша подпись есть.

— И под протоколом, который вы сейчас напишете, моя подпись тоже будет… Задумался, зачем друзей будоражить? Решил правду говорить.

— Так вы же утром ее сказали.

— Не-е. То вранье было классическое.

— Ну что ж, посидите еще в одиночестве, придумаете новенькое.

На прощание он мне подмигнул: все еще полагаешь, мол, что со мной справишься?

16. Радист

Сегодня по милости Югова смог ночевать дома. Ох и смеялся же он, когда рассказал я ему о вторичном допросе Князя.

— Вот тебе, мил друг, и «княжеские» шалости. Чего же ему бояться, когда дружок его на свободе. Мы так ничего и не докажем, пока щуку покрупнее не выловим. Поезжай-ка завтра с утра на ремонтный завод и пощупай там. Вдруг да обнаружишь связного. Уже несколько дней, вернее, ночей молчит Михельс, если только радист — это он…