Михаил Черненок - Сиреневый туман
Голубев вздохнул:
— К сожалению, правда.
— Зачем же спрашиваете о нем?
— Я из уголовного розыска, — сказал Слава. — Ищу свидетелей, которые видели Спартака в последние дни.
— По этому поводу ничего не могу ответить, так как не знаю, ни когда его убили, ни кто убил…
Кузнецова вроде бы хотела еще что-то сказать. В это время из кухонной трубы повалил черный дым и ощутимо запахло подгорающей бардой. Людмила Гавриловна стремительно бросилась в кухню. Сразу, как только она туда вбежала, дым заметно стал ослабевать и вскоре над трубою задрожало сизоватое марево.
— «Подпольный спиртзавод чуть не взорвался», — подумал Голубев, присаживаясь на продолговатую узкую скамейку у крыльца.
Минут через пять Кузнецова с белой тряпкой в руках хмуро вышла из кухни, подошла к Голубеву и смущенно стала вытирать перепачканные сажей руки.
— Не взорвалось? — участливо спросил Слава.
— Успела потушить печку, — тихо ответила Кузнецова. — Будете протокол составлять?..
— В другое время составил бы, — признался Слава. — Теперь не буду.
— Отчего такая гуманность?
— Жизнь с каждым днем дорожает. Пенсионеры за чертой бедности оказались.
Кузнецова недоверчиво посмотрела на него. Опустив повязанную старой косынкой голову, тоже присела на скамейку. Перебирая в руках тряпку, грустно заговорила:
— Да, тяжело стало жить. Муж умер, детей нет. Приходится одной доживать. Больше сорока лет проработала учительницей, а пенсия вышла… дай бог, полмесяца протянуть. Стыдно признаться, чем зарабатываю, но идти в уборщицы гордость не позволяет. Хотите — судите, хотите — нет…
В напевном голосе Кузнецовой сквозила такая тоска, что Голубеву невольно стало жалко эту немолодую уставшую женщину.
— Не огорчайтесь, Людмила Гавриловна, не вечно же будет продолжаться такая маята, — стараясь успокоить собеседницу, сказал он.
Кузнецова подняла на него большие глаза:
— Вы действительно из уголовного розыска?
Слава развернул корочки служебного удостоверения. Людмила Гавриловна, близоруко прищурившись, посмотрела в них и вроде бы улыбнулась:
— Извините. Для сотрудника милиции вы непривычно участливы к чужой судьбе. Подумалось, не Санкова ли собутыльник, коль его спрашивали.
— Хорошо знаете Николая?
— Ученик мой. Изо всех сил тянула из класса в класс. Ставила положительные оценки лишь за то, чтобы хоть не молчал в ответ на вопросы. Было всеобщее среднее образование. За каждого неуспевающего ученика с учителей стружку снимали. А Николай совершенно не хотел учиться. Только благодаря времени десятилетку закончил, да толку что… Каким безалаберным был в школе, таким и в жизни остался.
Голубев показал взглядом на картонки с иероглифами:
— Не он «тротуар» вам замостил?
— Нет, это бригадир грузчиков Артем с месяц назад после дождя поскользнулся второпях возле крыльца, чуть бутылку не разбил. «Ну, — говорит, — Гавриловна, у тебя во дворе пройти в тапочках невозможно». И вскоре привез большую коробку. Я разорвала ее да устелила дорожку.
— Часто грузчики у вас бывают?
Кузнецова виновато усмехнулась:
— Они, считайте, единственные мои клиенты. Это ведь Санков сбил меня на самогоноварение. Встретились однажды в магазине. Увидел, как я рублевки в кошельке пересчитываю и говорит: «Людмила Гавриловна, ну чего вы в нищете живете? Организуйте небольшую забегаловку. Сахаром и дрожжами обеспечим по госцене. Остальное — ваши проблемы. И нам заботы не будет — искать спиртное, и вы хороший навар поимеете». Так и втянулась.
— Спрос рождает предложение, — улыбнулся Слава.
— Если бы не нужда, ни за какие деньги не откликнулась бы на такой спрос. Выручка моя не очень велика. По сравнению с государством за полцены продаю.
— И все равно выгодно?
— А как же. Люди по талонам не могут отовариться сахаром, а у меня сахарок всегда в запасе. Прошлую осень варенья на всю зимушку наварила, соседок близких выручила. Только намекну ребятам, мол, сырье кончается, прикрою забегаловку, они тут же по государственной стоимости полный мешок, а то и два привозят.
— Выходит, сахар на торговой базе не переводится?
— Естественно, для своих сотрудников да районного начальства какой-то запас там всегда есть. Растаскивается, конечно, много. Знакомый водопроводчик мне рассказывал. Прошлой весной, когда Хлыстунов был еще председателем райпо, у него в подвале особняка трубу прорвало. Вызвали моего знакомого срочно ремонтировать. Спустился он в подвал, а там — чего только нет! Мука в мешках, сахар, крупа, сливочное масло в коробках, консервы разные. Да все это в таком количестве, что, говорит, любую войну с таким продуктовым запасом можно пережить… — Кузнецова со вздохом потерла огрубевшие руки. — Да что говорить о Хлыстунове. Родной братец там начальником отдела работал…
— Марусов Анисим Гаврилович? — быстро спросил Голубев.
— Да. Знаете?
— Такого заметного руководителя все в райцентре знают, — увильнул от прямого ответа Слава.
Кузнецова невесело усмехнулась:
— Ну, положим, я лучше других его знаю. У самого Анисима в доме — полная чаша, а стоило мне о любом пустяке попросить, сразу: «Извини, Людмила, не могу тебе помочь. Родственники мы. Неправильно нас поймут». Такого щепетильного чиновника изображал, будто ни сном ни духом не ведал, какие безобразия в торговле творятся.
— Не любите брата?
— Как сказать… Разные мы с ним. А разговор этот я вот к чему веду. Пока братец в торговле работал, ни в чем нужды не знал. Теперь же, с выходом на пенсию, лишился доступа к распределительной лавочке. Сразу и меня вспомнил. В прошлом месяце грузчики привезли ему холодильник, так у него и расплатиться с ними нечем было. Приезжает ко мне: «Людмила, выручи самогоном». Налила трехлитровую банку — обрадовался как не знаю кто.
— Может, это он в целях экономии? Не угощать же грузчиков коньяком… — намекнул Голубев.
— Нет, из-за бутылки Анисим не унизился бы. Прежнего доступа к дефицитам у него не стало. Теперь, если и выкупит причитающуюся в месяц бутылку водки, так он в один присест ее осушит.
— Любит выпить?
— Любит, чего скрывать…
— Не драчлив в пьяном виде?
— С женой Зинаидой Анисима мир не берет. Зинаида у него въедливая, подковыристая. А так, с людьми, он осторожен. В последнее время, правду сказать, озлобился — невзлюбил происходящие перемены. Прямо на рожон лезет, хотя, знаю, в душе кошки скребут. Побаивается, как бы чего не вышло…
Внимательно слушая напевную речь Кузнецовой, Слава сделал вывод, что Людмила Гавриловна бесхитростная, уставшая от жизненных передряг женщина. Она бесспорно чувствовала свою вину в том, что занимается незаконным промыслом, и сейчас стремилась искренностью оправдать себя в глазах невольно уличившего ее сотрудника милиции. Дав ей выговориться в полную волю, Голубев осторожно повернул разговор к Спартаку Казаринову.
— По моему мнению, Спартака колония испортила, — недолго подумав, опять заговорила Кузнецова. — Замкнутый он какой-то был, нервный и дерганый, как на шарнирах.
— Не рассказывал, за что отбывал наказание? — спросил Слава.
— Нет, эту тему Спартак вроде запретной считал. Иногда за бутылкой ребята приставали к нему с расспросами. Он либо отбояривался шутками, либо сердито уходил из компании.
— Какие у него вообще отношения с грузчиками были?
— Вроде белой вороны он среди них был. Ребята, как усядутся за стол, будут сидеть до той поры, пока выпивка не кончится. Разговор длинный заведут. И начальству косточки перемоют, и о политике до хрипоты заспорят. А Спартаку, когда выпил, сразу бежать надо было.
— Куда?
— Кто его знает.
— Много пил?
— По сравнению с другими, мало. Скажем, тому же Николаю Санкову пол-литровую кружку налей, он одним махом ее опорожнит да еще и другую попросит. Спартак же стакан по целому часу глоточками цедил.
— А как бригадир грузчиков насчет выпивки?
— Артем крепкий. Выпить может наравне с Санковым, но голову при этом не теряет. И на ногах в любом состоянии хорошо держится. Поначалу я даже не могла различить, когда Артем трезвый, а когда выпивший.
— Между собой грузчики драться не заводились?
— Нет, в этом отношении они ребята спокойные. Если кто-то, перебрав лишнего, начнет повышать голос, Артем тут же прицыкнет и — тихо.
— Людмила Гавриловна, мы пытаемся выяснить последний день в жизни Казаринова, — сказал Голубев. — Заходил ли он к вам четвертого июля?
— Заходил, — коротко ответила Кузнецова.
— В какое время?
— Около шести часов вечера.
— Трезвый?
— Вроде бы с похмелья, но не пьяный… — Людмила Гавриловна провела ладонью по скамейке, словно погладила, и встретилась с Голубевым взглядом. — Надо сказать, что был последний раз у меня Спартак очень взвинченным. Пришел с авоськой пустых молочных бутылок. Ни с того ни с сего обрушился на моего брата Анисима, дескать, никогда не простит ему своего увольнения. Я стала успокаивать, мол, Анисима Гавриловича выпроводили на пенсию из райпо, и теперь вполне можно вернуться в грузчики. А Спартак в сердцах: «Гавриловна, там в руководстве мафия! Юлька всех уговорила, чтобы меня ни под каким предлогом назад не брали. Ох, разнесу эту банду!» Я спросила, что у тебя, мол, с женой-то случилось? Перестань пить — помиритесь. Он зубами скрежетнул: «Никогда не помиримся!..» — Кузнецова смущенно отвела глаза. — Извините, и еще с зубовным скрежетом Спартак добавил: «Снюхалась с бизнесменами, стерва…» Короче говоря, самыми последними словами, чуть не матом, охаял свою подругу. Видать, чем-то крепко досадила она Спартаку… Когда так вот выплеснулся, вроде притих. Поморщился, протягивает мне авоську с бутылками и говорит: «Хотел сдать на восемнадцать рублей — в магазине тары нет. Возьми, Гавриловна, в залог. Налей стакан первача — душа горит!»
