Мишка Миронова - Максим Константинович Сонин
– Знаешь, – сказал он, – тебе все-таки в больницу надо. Понимаешь? Ты с кем тут, с классом?
Мишка кивнула. Она понимала, что в кабине машины должно быть тепло, и все равно ее тело будто оставалось на улице, на морозе. А ведь они ехали долго, она должна была за это время согреться.
– С вами учительница, да? – спросил Владик. – Давай я с ней поговорю сейчас?
– Не нужно, – сказала Мишка. – Спасибо.
– Ну… – Владик смотрел на нее недоверчиво. – Ну ты точно сама сейчас дойдешь? Давай я помогу?
– Спасибо. – Мишка выдохнула. – Дайте свой телефон, хорошо? Я попрошу учительницу, чтобы она вам позвонила. Она строгая.
– Хорошо. – Владик почесал затылок. – Ты мне, хочешь, тоже телефон оставь. Мало ли – еще потеряешься…
Из грузовика Мишка вышла на тротуар и даже не почувствовала утренний воздух. Одеяло оставила в машине – тащиться с ним в хостел было странно. Перебежала к входной двери, вошла. Надо было зайти на ресепшен забрать ключ, но Мишка несколько секунд простояла просто в холле, разглядывая схему пожарной безопасности на стене. Было так странно находиться снова в мире людей.
Получив ключ у заспанной и удивленно окинувшей ее взглядом девушки за стойкой, Мишка быстро поднялась в свой номер и первым делом включила в душе горячую воду. Потом подобрала телефон с тумбочки в комнате, вернулась в ванную и села на пол у душевой кабины. Ноги сунула под воду, телефон прижала к уху. Раздались гудки и наконец – голос соседки. Мишка улыбнулась и закрыла глаза.
Глава шестнадцатая
Ева чувствовала себя странно. Ей было жарко, и все тело почти нагрелось, как в печи. Только пятки, наоборот, очень мерзли. Двигаться она не могла, потому что лежала в чем-то теплом и толстом – наверное, в том же одеяле, в которое ее замотала старуха в избе. Ева помнила, что потом ее будто бы куда-то понесли, но, куда именно, было не видно, и ее сразу укачало.
Еще очень хотелось в туалет. Так сильно, что Ева попыталась выбраться из горячего одеяла, и почти сразу кто-то стукнул ее по пятке. Стало ясно, что двигаться нельзя. Ева стиснула губы, чтобы не заплакать: ходить под себя, как совсем маленькой, не хотелось. Где-то за озером ее ждал муж, а перед ним нужно было обязательно быть чистой. И так рубашка вся вымокла от пота, и нужно было ее сменять.
Ева попыталась чуть-чуть повернуть голову – совсем рядом она чувствовала холодный воздух, а значит, наверняка там в одеяле было отверстие. И снова ее стукнули по пятке, и Ева замерла.
– Лежи, – раздался голос откуда-то издалека. – Скоро уже.
Ева прислушалась и поняла, что рядом раздается плеск воды. Значит, она была в ладье. Она не знала, что в ладье будет так жарко. Поморгала, прикусила губу. Пальцы зажало одеялом, и перекреститься или сделать знак было нельзя. Она почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Сглотнула, зажмурилась.
Варвара с трудом проворачивала весла. Слава богу, игумен не дал ей старые, деревянные, которые и взрослые братья с трудом ворочали. Приделал к уключинам полые металлические, с пластиковыми ручками.
Все время смотрела к берегу – в полумраке легко было пропустить нужные деревья и знаки. Собственный дом проплыли скоро – его заметить было нетрудно, потому что он стоял на обрыве над самой водой. Внутри горел свет, и Варвара подумала кликнуть детей, сказать, что скоро к ним приплывет, но решила их не тревожить. Им все равно полагалось спать.
Дом остался позади, и вот теперь она ждала, что справа появится высокая сосна, обломанная у самой верхушки. По одной этой сосне она знала, как найти приют Марии, в котором теперь полагалось жить Евке.
Каждые десять минут Варвара опускала весла. Сжав обветренные губы, растирала руки, вглядывалась в темноту. Глаза не уставали, не слипались, и все равно она боялась, что заснет, что убаюкает ее озеро. Тогда все, замерзнут вместе с девчонкой. Или сама замерзнет, а девчонка в своем куле задохнется. И то вон дрыгается. Наверняка вместо сна в туалет хочет.
Плыть было еще долго, Мариин приют был далеко запрятан. Варвара еще раз ткнула ногой девчонку, чтобы не шевелилась, лодку не качала, и в очередной раз взялась за весла.
Митрополит Иосиф снова чертил в книге. Красный квадратик пересекла красная же линия от карандаша. Перенес руку, зачеркнул и кружок, обозначавший девочку, нарисовал новый, такой же, в строчке Марииного приюта. Потом открыл книгу на телефонах, нашел строчку с номером игумена из Успенского. Одним пальцем разблокировал телефон, набрал номер, нажал на громкую связь, стал слушать гудки.
– В-владыка, – ответил почти сразу игумен. Голос у него дрожал.
– Боишься, – сказал Иосиф. – Не бойся, Господь знает, что грех на душу взял не по своей вине, а по моему приказу, и простит тебе. Молитву прочитай и спать ложись. Завтра мне позвонишь к утру, скажу, какие на день будут указания.
– В-владыка, – повторил игумен. Он еще хотел что-то сказать, но Иосиф звонок сбросил. Тратить на игумена много времени было нельзя, потому что полагалось еще о складах думать, о продовольствии. Ведь он полиции приютские запасы уступил, а значит, нужно было искать, как детей у Марии, у Варвары, в остальных всех приютах области прокормить. Открыл книгу там, где перечислялись припасы: у Марии как раз на неделе должны были дрова кончиться, у Варвары тоже. Нужно было найти.
Игумен Успенского монастыря Семен, в мирской жизни Трофимов, грелся у печи. Сидел, завернувшись в плед, сжимая в руках кружку горячего чая. Зубы до сих пор стучали, до сих пор будто раз за разом смыкалась над головой черная вода.
Хотел Семен рассказать митрополиту о том, что девочка сбежала. Надеялся, конечно, что в лесу не выживет. Не думал даже, что выживет, но все равно хотел сказать. И не успел – митрополит никогда не задавал вопросов, не ждал объяснений. И теперь Семен чувствовал, как будто бы обманул владыку. И сердце об этом скребло. И скребло еще потому, что в последний момент боялся, что не сможет девочку в воду скинуть, что не решится такой грех на душу взять. Чувствовал Семен смятение, чувствовал, что не знает, как дальше служить, как с Богом говорить. Раньше, когда молился, сразу понимал, как верно поступать, а как нет, – а сейчас пытался молитву произнести, но зубы стучали, мешали думать. И смыкалась снова и снова черная вода.
В первый момент, когда сорвался с мостков, полетел в воду, решил – все, конец. Так сильно ледяная вода ударила по голове, по лицу, по коже. Зажмурился, думал – сразу на дно пойдет. Руки-ноги сразу свело. Дернулся, всплыл все-таки, чувствуя, как тянет к поверхности деревянный крестик на груди. Схватился за мостки и почти сразу отдернул руку – девчонка ударила его по пальцам. Тут разозлился, выбрался все-таки и получил от нее же в живот, снова упал, но на этот раз спиной, так что вода и вправду над глазами сомкнулась. Еще вот только рот воздух глотал – и вот в него уже вода затекает. Закашлялся, стал вырываться из ледяных лап, снова всплыл.
Девочки нигде уже не было, и Семен закричал, стал звать братьев. Сам все же выбрался на мостки, а оттуда они уже повели его к избе. Вытерли, усадили к огню, принесли чаю, и Семен всех их отослал. Нужно было одному побыть, подумать, молитву прочесть. А молитва все не читалась. Голова была пустая, холодная совсем. Хотелось прижаться к печке, к раскаленной дверце – казалось, так душа проснется, почувствует наконец, попросится к Богу. Семен протянул руку, прислонил к дверце и продержал почти полминуты. Когда оторвал, ладонь вся стала красная,
