Лариса Захарова - Год дракона
— Ну, а для меня вы не могли бы узнать подробнее, как Арбузов стал председателем правления «Эллады»?
Никонова покачала головой:
— Нет. Этим я заниматься не буду.
В ее усталом, поблекшем лице проступило что-то щемящее. Воздвиженский сразу почувствовал, что уговаривать, настаивать нет смысла.
12
Парня с глазами дикого кота Лена вдруг увидела в троллейбусе. Одет он был уже не во все белое, а в серый костюм, югославский или финский, в руках — кейс. Глянешь — приличный человек! Он заговорщицки подмигнул Лене и вышел на ближайшей остановке, быстро смешался с толпой на тротуаре. Скрылся с глаз. Лене стало нехорошо. Целый день ждала, вот-вот что-то случится. Думала позвонить Валентине Михайловне, рассказать. Но… что рассказывать? В колебаниях Лена пребывала весь рабочий день. А к концу работы Нина Бойцова предложила:
— Лен, надоело все к той самой матери. Пойдем в кино.
Лена обрадовалась. Сейчас — в кино, а там видно будет…
И они пошли на «Маленькую Веру».
Домой Лена приехала к одиннадцати и, торопливо шагая по Яузской набережной, думала, что эта Вера просто зажравшаяся дура. Отец, конечно, у Веры тоже пьющий, но ведь не так… И мать есть, и брат. Живи да радуйся.
Лена вошла в свой подъезд, поднялась на три ступеньки к лифту. Спиной к ней стоял мужчина в кожаной куртке и кожаной кепке. Лена видела, лифт идет вниз. Кабина остановилась. Мужчина взялся за ручку двери, отворил ее, посторонился и, пропуская Лену, как и положено, вперед, сказал:
— Давай, подруга, действуй. Говорят, фоторобот похожим вышел.
Это был тот же самый парень с глазами дикого кота.
И хотя с минуту казалось, подошвы приросли к полу, Лена бросилась бегом по лестнице через две ступеньки на третью. Она не слышала за собой мужских шагов, она ничего не слышала, но ей чудилось, она чувствует затылком его горячее дыхание, и она ждала, вот-вот он схватит ее… Припрет к стенке или запихнет в лифт… А потом все будет, как показывают в телепередаче «600 секунд».
Пробегая через площадку третьего этажа, Лена нажала на кнопки всех четырех квартирных звонков. И добравшись на свой четвертый, она услышала доносящиеся снизу возбужденные голоса соседей. Ругали хулиганов. Зато Лена спокойно открыла свою дверь.
Зажгла свет в передней. Отца дома не было. Но видно, он заходил. На мытом, натертом паркете — черные следы. Что с него взять, когда пьяный, ему все равно. Протрезвеет, начнет вспоминать, какая чистота стояла при маме, — заплачет… Но что странно, заметила Лена, следы к отцовской кровати не вели, исчезали возле стола в большой комнате. Снял ботинки, догадался.
Лена подошла к окну, выходящему на набережную. Пусто. Только фонари покачиваются, и вода в речке блестит. Куда же делся этот тип? В подъезде дежурит? А она не дура, дверь не откроет. И отцу не станет открывать. Он с ключом даже пьяный справляется. А сердце все бухало, бухало, никак не унималось. Голова разболелась. Лена заварила пустырник, выпила и легла спать.
Резкий, пронзительный звонок в дверь заставил ее вскочить. В первую секунду она не поняла, что это — будильник? Сколько времени? Звонок повторился. Долгий, требовательный. Отец ключи потерял?
Набросила халат, пошла к двери. Опять зазвонили.
— Кто?
Ни звука в ответ. Нет, это не отец… Он сразу отвечает, даже если язык не ворочается. С порога прощения просит.
— Кто там?
Молчат. Стало страшно. И все-таки Лена подошла к двери и заглянула в глазок. Никого не видно. Стоят, значит, в углу. И вдруг ключ, вставленный в замочную скважину, начал медленно вращаться. Лена как зачарованная глядела на дергающийся брелок. Она даже дышать перестала. Чувствовала, у нее на голове зашевелились волосы, будто кто-то сзади взъерошил их рукой. И она закричала громко, протяжно. Упала. И опять показалось, ее трогают. Она дико завопила. Потом потеряла сознание.
Очнулась от голоса соседки: «Лена, Лена, открой!..» — И опять звонки, дробные, мелкие, осторожные. Знакомый с детства голос тети Ани.
С трудом встав на ноги, Лена повернула замок. Дверь открылась, она упала на плечо соседки, разрыдалась… Обняв Лену, та увела ее к себе.
— Батька твой небось в вытрезвителе ночует. Квартиру меняй, Ленка, хоть по суду. А то он тебя до психушки доведет.
Мать тети Ани протянула Лене чашку горячего чая.
— Ложись у нас, — сказала. — Ну их к ляду…
Кого именно послала старушка подальше, Лена не поняла. Но первый же глоток крепкого и очень сладкого чая вернул ей способность соображать.
— Можно я позвоню от вас?
— Звони. Только куда? Полшестого.
— В милицию…
Так с чашкой и пошла звонить.
— Сейчас приедем, давайте адрес, — ответили Лене.
13
Вадим Федорович получил продукты в столе заказов Елисеевского и шел по Пушкинской вниз к метро. Когда-то, молодым человеком, когда жил в Козицком переулке, а не в пятиэтажке стиля «ранний Хрущев» на полувыселках (сейчас-то уж развелись и настоящие выселки, «спальные районы»), Вадим Федорович заглядывал в Елисеевский за хлебом и разной мелочью и всегда с волнующим чувством посматривал на лакированную дубовую дверь со строгой черной табличкой «Стол заказов». Из этой явно не магазинной, а скорее департаментской двери выходили солидные люди, в которых порой Вадим узнавал знаменитых артистов, писателей или академиков. И несли они коробки. Всегда было страшно интересно — казалось, из-за заветной двери выносится нечто необыкновенное. И всю жизнь Вадим Федорович мечтал стать клиентом стола заказов Гастронома № 1. Пока в руки не пошли деньги, эта мечта была такой же призрачной, как мечта и потаенная надежда выстроить хорошую зимнюю дачу на шести сотках, полученных от завода, где прежде Воздвиженский служил юрисконсультом. Хорошая зимняя дача и сейчас оставалась мечтой, потому что в доме оказалось немало прорех, требующих немедленной штопки, а вот возможность покупать продукты по заказу в Елисеевском стала относительно доступной. И разочаровала. Мало того, что нужно являться к открытию, к восьми, так ведь к тому же ничего необыкновенного стол заказов уже не предлагал. Редко — сырокопченую колбасу по 11–40. Так ее у нас можно купить и в центросоюзовском…
Полчаса назад Вадиму Федоровичу вручили два килограмма говядины в упаковке, килограмм сосисок по два восемьдесят, балык натотении — вот это действительно современный деликатес. Но в нагрузку сунули банку морской капусты. Говорят, она полезная. И разор не велик, можно сразу выбросить. На углу Столешникова Вадим Федорович свернул — надо было еще заглянуть в «Кулинарию» на Петровке: там порой продавали отличные пирожные — для внучки, для Настеньки. Но «Кулинария» почему-то не работала, и Воздвиженский пошел в обход Большого театра, продолжая ранее намеченный маршрут. Невольно остановился под сенью колоннады. «Легенда о любви», «Золотой век», «Жизель», «Снегурочка», «Лебединое озеро» — от одних названий сладко кружилась голова. Лет тридцать назад можно было прийти сюда, на площадь Свердлова, и купить билет за десять дней вперед, предварительно рассмотрев макет за стеклянной витриной, выбрать себе место. И не обязательно на галерке — на балконе первого и второго яруса, всего пятнадцать рублей, рубль пятьдесят, значит. Все в прошлом. «Интересно, — подумал Вадим Федорович, — наверное, теперь даже на галерке нет мест по такой цене…» Он уже лет двенадцать, а то и больше не ходил в Большой. Как и все коренные москвичи, которые раньше считали правилом регулярно бывать в театре.
— Странно, — вдруг произнес за спиной очень знакомый голос, — Семеняка не танцует всю декаду…
Воздвиженский обернулся. Рядом с ним стоял Саша Чернов.
— Добрый вечер, Вадим Федорович, а вы знаете, это кстати, что мы одной дорожкой сегодня с вами двинулись. Но это сегодня, а вообще, — Чернов замотал головой, поморщился, — бр… это ни вам, ни мне не нужно… О чем я и хочу с вами побеседовать.
Воздвиженский удивленно взирал на молодого человека.
— Вы плохо отрабатываете задание Олега Александровича, — хмыкнул Чернов.
У Воздвиженского вытянулось лицо.
— Вам неудобно говорить здесь? Пойдемте в сквер, присядем. Фонтан уже работает, журчит успокаивающе, вам будет легче говорить со мной. — Чернов взял Воздвиженского под руку, почти насильно потащил по ступенькам вниз, к скверу. Вадиму Федоровичу стало худо. Чего ждать? Что усадит его Чернов на скамейку, где уже будет сидеть молодая образина, неопределенного рода занятий, каких по Москве миллион развелось, и пока Чернов отвлечет разговорчиками, образина точно рассчитанным движением сунет нож под седьмое ребро. И останется Вадим Федорович сидеть на скамейке с застывшим взором. И с заказом от Елисеева. А эти двое пожмут учтиво его остывающую руку и смоются из сквера под равнодушными взглядами гостей столицы и влюбленных, неизвестно зачем толпящихся возле фонтана Витали. О чем Чернов догадался? Каким образом?
