Лариса Захарова - Год дракона

Лариса Захарова. Владимир Сиренко

Год дракона

(роман)

Пролог

Женщина уже не сопротивлялась, она только мотала головой и что-то шептала искусанными губами, слизывая с них слезы. Левая нога под давящей тяжестью чужого тела ушла в сугроб, совсем окоченела, она перестала чувствовать ее. Наконец он оттолкнулся от ее плеч, пружинисто подскочил и встал на ноги. Отряхнул с колен снег. Звякнул молнией, застегивая джинсы, и сказал дружку, который сидел на ее ноге:

— Давай, она не рыпнется…

Она догадалась: держать ее больше не станут — и попыталась отползти, но ее снова схватили за ноги… Смеясь ей в лицо, они решали. Женщине казалось — пусть они лучше убьют ее.

— Мальчики, у меня же… мне же сорок… что вам… — едва слышно выговорила она.

И тогда тот, второй, сказал:

— И правда, ну ее…

Они дружно подняли ее на ноги, но стоять ей было тяжко и стыдно — растерзанной, с порванным бельем, с задранной юбкой, в распахнутом пальто, узкая юбка никак не спускалась сама. Женщина закрыла лицо руками и закачалась. Парни удержали ее, подтащив к сосне, прислонили спиной к стволу.

Теперь заговорил тот, который полчаса назад подошел спросить, как пройти к детскому санаторию, а потом кинулся, повалил, закидал лицо острым обжигающим снегом…

— Слушай, Танька, внимательно. Если заложишь, что с тобой, сделаем с твоей девкой. От чего она лечится в том санатории? — он кивнул на лес, за которым скрывались корпуса. — Значит, и по психиатрам и по гинекологам с ней набегаешься. «Спрут» смотрела? Значит, грамотная, понимаешь. И не надейся, что нас посадят. Не мы, другие… Нас много. Это работа приятная, а платят за нее хорошо, желающие найдутся. Это раз. Два. Слушай, Танька, нечего глаза закрывать — от этого в твоем возрасте не дохнут. Тебе, падле, денег предлагали? Предлагали. Ты взяла? Нет. Хотела быть честной. Вот и пришлось тебя обесчестить, чтоб желания совершенствоваться испарились. В марте и апреле от Ламко пойдет большая партия на продажу. Там, если не копаться, все будет нормально. Тем более налепим бирочки «Монтаны», потребитель не подведет. И жаловаться не будет — на закордонных не жалуются. Сделаешь проверку — и с приветом, Татьяна Ивановна, подпись: Никонова. И не вздумай что-нибудь ляпнуть Ламко — она вне игры. Скажешь ей или в своей паршивой инспекции язык протянешь, ревизию напустишь, облаву торгагентам из милиции устроишь — вообще убьем. И тебя, и твое отродье…

Они перестали ее поддерживать, запахнули дубленки и пошли, не оглядываясь, прочь, громко разговаривая и смеясь на скором ходу.

Женщина сползла в сугроб, села, хотела застегнуть пальто — верхняя пуговица отскочила. Она машинально вытерла мокрое лицо, и тут из носа хлынула кровь. Ярко-красные пятна расплывались на снегу, когда она отряхивала руку, которой унимала кровь и боль свою. Прижимая к лицу колкий февральский снег, она думала о своей девочке. Не о себе.

А те двое быстро прошли небольшой перелесок на пути к детскому санаторию. Кругом не было ни души, и они это отлично знали. Они уже видели хорошо укатанную дорогу, выходящую на шоссе. На обочине дороги их ждала машина — бежевые «Жигули» последней модели.

Подойдя к авто, парни дружно, как по команде, открыли левую и правую задние дверцы и дружно, ловко, быстро прыгнули на заднее сиденье.

— Порядок? — спросил их водитель «Жигулей», потянулся к ящичку на панели, в просторечии прозванному «бордачком». — Как впечатление?

— Да что там, Григорий Борисович… Сорокалетнее бревно. И задница мерзнет.

Водитель резко обернулся, сказал сочувственно:

— Понимаю. Когда начинал, тоже приходилось, — протянув деньги, добавил высокомерно, — чтоб уйти с исполнительских должностей, братцы, нужно доказать, что способен работать головой, а не только лапами да той штукой… Учтите, подвезу только до Окружной. Меня ждут на уик-энд. Дачные радости: последний день февраля, последние лыжные утехи. Да, — вдруг тревожно спохватился он, — с этой тварью все будет о’кей?

— Гарантируем, Григорий Борисович. Уделали по высшему пилотажу. Да и в этом году нам должно везти. Хороший для нас год наступил, 1988 год, год Дракона: а мы оба — с 1964-го…

И все трое рассмеялись вполне добродушно.

1

Телефон зазвонил в половине восьмого. Тамара вскочила, побежала босая… Вадиму Федоровичу стало жаль ее, как-никак праздник, хорошо бы отоспаться. Через минуту Тамара вернулась и с укоризненным вздохом сказала негромко:

— Арбузов. Неймется ему… — И снова залезла под одеяло. А Вадиму Федоровичу пришлось вставать. Он удивился. Что такое заставило барина и самому подняться рано, и его вытащить из постели? Праздник! Сегодня же День Победы. Сорок третья годовщина.

— Вадим Федорович, немедленно приезжайте ко мне, — сказал Арбузов. — Такси я оплачу. Разговор не телефонный. Но крайне необходимый, крайне!

— О господи! — выдохнул Вадим Федорович, не особенно соображая спросонья. — Что случилось? С праздником, кстати.

— Да, с праздником, — понуро ответил Арбузов. — Только давайте скорее, или вы можете меня не застать!

— Да в чем дело?! — Вадим Федорович начал раздражаться, он терпеть не мог недомолвок, не та профессия.

— Дело в том… Словом, будет дело — И Арбузов повесил трубку.

Он, что, ждет ареста или решил руки на себя наложить? Глупость какая-то…

Как был, в трусах и пижамной рубахе, Вадим Федорович побрел на кухню, все время оглядывался — не хотелось попасться на глаза своей невестке неглиже. Поставил чайник. Начал бриться. Потом с чашкой чая подошел к окну, взгляд уперся в серую стену, выложенную силикатным кирпичом, стену соседней пятиэтажки. На балкон четвертого этажа вылез заспанный тип в синей майке, принялся гантели подкидывать. Как же не любил Вадим Федорович свой район! А куда деваться? На этот вопрос у него не было конкретного ответа.

Хотя Арбузов жил в центре, таксист не сразу нашел, долго плутал переулками между бывшей Молчановкой и улицей Воровского. Вадиму Федоровичу было жаль потраченной пятерки, но он решил, что от барина денег не возьмет.

Впервые оказавшись в гостях у Арбузова, Вадим Федорович понял, что впервые оказался и в подобном доме — со швейцаром, с уставленным цветочными кадками холлом у лифтов, с зеркалами по стенам. Собственное отражение в них ему не понравилось — он тут же почувствовал себя здесь не к месту.

Арбузов сам отворил ему дверь, и Вадим Федорович озадаченно прикинул: Олег Александрович не выглядел человеком в «пограничном», как теперь принято говорить, состоянии — что же могло произойти? И одет Арбузов был по-домашнему, вроде никуда не собирался, почему же он грозился, что из-за промедления приглашенного они могут разминуться?

— Сейчас выпьем кофе и поедем, — быстро заговорил Арбузов. — Вы работали следователем, вы человек знающий… Но прежде надо проговорить все детали, нельзя допустить мельчайшего ошибочного поступка. Нужно выработать линию поведения, даже защиты….

— От кого? — нетерпеливо перебил Арбузова Вадим Федорович.

Тот секунду смотрел на него пустыми испуганными глазами, потом у него как-то странно задергался кадык, и он проговорил сипло:

— Ламко убита…

— Галина?.. — Вадиму Федоровичу захотелось потрясти головой и прогнать наваждение.

— Галина. Вчера. Там уже милиция… Ее нашли сегодня рано утром буквально на пороге салона… За углом… И я боюсь. Проходите, Вадим Федорович. — Но Арбузов мешал зайти в комнату, стоя у стеклянных дверей в нее, и вдруг заломил руки, сморщился, сказал скороговоркой. — Я боюсь, меня заподозрят, я же имел несчастье именно вчера поссориться с ней при свидетелях! Но ссора никакого отношения… Или вы мне не верите? Не верите, что я к убийству не причастен? Похоже, да? Из-за всех бывших разногласий, похоже, конечно? Почему у вас такое лицо?

Вадим Федорович передернул плечами и вошел в большую, очень большую, дорого и со вкусом убранную комнату. Сказал, осматриваясь:

— Обычно ложные версии разрабатывают до, а не после преступления.

Арбузов отшатнулся:

— Вот, вот, видите, о чем вы сразу! Даже вы! А я не совершал преступления! И вы, Вадим Федорович, это прекрасно, лучше других знаете! А через час мы встретимся с сыщиками, как поведет себя ментура, если вы сами готовы подозревать, я ума не приложу. Как держаться, что говорить, что отвечать — для меня это… — И Арбузов воздел руки над головой.

Вадим Федорович присел к накрытому столу и начал завтракать. С удовольствием смаковал кофе.

— Не понимаю, Олег Александрович, чего вы боитесь?

— Всего! — выкрикнул Арбузов — Мы, кооператоры, сегодня люди подозрительные! Для милиции кооператор — уже потенциальный преступник, рэкетир, сутенер, растлитель малолетних и кто там еще… И где будут искать мотивы убийства! Да, конечно, в кооперативе! Первым делом, не разбираясь, из профилактических соображений закроют «Элладу» до выяснения. Только пойди ее потом открой! Мы с вами на улице окажемся! Вот чего я боюсь больше всего, если откровенно.