Лин Гамильтон - Мадьярская венера

— Извините, — сконфуженно произнесла я.

— Ну, это в любом случае не вернет ее, не так ли? — проговорил он, ковыляя к своему месту.

Как раз перед самым началом службы появился приятного вида мужчина, ведя двух милых девчушек. Они заняли места в первом ряду через проход от нашей скамьи. Старшей на вид было около девяти, а младшей всего четыре. Обе были одеты в красивые платьица с пышными юбками и кружевными воротничками: первая — в розовое, а вторая — в голубое. Еще на них были белые колготки и черные открытые туфельки. Их светлые волосы были убраны назад заколками в тон туфлям. Это были прелестнейшие создания, каких я когда-либо видела. Младшая была точной копией Анны, а старшенькая больше походила на отца.

Прошло примерно десять минут от начала службы, как чистый звонкий детский голосок тут же заполнил небольшую паузу в происходящем.

— Куда ушла мамочка? — произнесла она. Казалось, звук взлетел под самый купол собора и эхом отозвался из каждого уголка. Мы все вздрогнули, кое-кто затаил дыхание. Мужчина наклонился и прошептал ей что-то на ушко. Думаю, он сказал что-то про небеса.

— Когда она вернется? — спросила она жалобным голоском. Старшая сестра обвила плечи младшей руками и крепко обняла ее. Мужчина, муж Анны, выглядел ужасно. Сибилла разрыдалась, единственное, что мне удалось — это не последовать ее примеру.

Весь остаток службы я сидела, будто окунувшись в озеро страдания. Мысленно я возвращалась в тот вечер уже в тысячный раз, мучаясь сомнениями, была ли я хоть отчасти ответственна за горе этой маленькой девочки. Сколько же я выпила? Перед тем как мы отправились в музей, я выпила примерно полтора бокала. Вино было чудесным, но нельзя было назвать бокалы большими, и я не успела допить второй. В Коттингеме мне предлагали три бокала шампанского, но я всего лишь сделала пару глотков из каждого. Действительно, у меня было чувство, что я провела весь вечер в поисках моего пропавшего бокала. Я едва пригубила от первого, когда нам предложили оставить бокалы и подняться наверх. После этого мне принесли еще один, но я снова едва притронулась к нему, после чего оставила его в дамской комнате. Я взяла третий, но оставила и этот, чтобы пойти вниз и купить книгу Кароля. Когда я вернулась, то обнаружила на том месте, где оставила свой, несколько недопитых бокалов, так что решила завязать с шампанским.

Все это означало, что к тому времени, когда я вернулась в бар, во мне не могло быть больше, чем пара порций спиртного, максимум — две с половиной. Конечно, еще был В52, что оказалось плохой идеей. Вряд ли они стали бы называть коктейль в честь военного самолета, не будь он такой убийственный. И все же, я сделала всего пару глотков, чего, безусловно, недостаточно не только для того, чтобы отключиться, а уж тем более, чтобы совсем ничего не помнить. Пить я начала примерно в пять вечера. Я вспомнила, что бросала взгляд в баре на часы, незадолго до того, как все покрылось мраком, и они тогда показывали полночь. Это означало, что у меня было около семи часов, чтобы весь алкоголь выветрился. Я подумала, что подхватила какой-нибудь особенный вирус или у меня опухоль мозга. Или, возможно, что более вероятно, я выпила намного больше, чем помнила.

Погребальной церемонии не было, хотя Сибилла сказала, что мать Анны выбрала место для праха дочери на кладбище, что ведет в ту лощину, где погибла Анна. После службы мы все вернулись в квартиру матери покойной подруги. Это было желтое многоквартирное здание, очень похожее на то, в котором жил Альфред Набб, и всего в паре кварталов от моста. Миссис Белмонт подала нам чай и сандвичи, которые нам обычно раздавали на детских праздниках по поводу дней рождений. На подносах были и сандвичи с ореховым маслом и бананами, огурцами и сливочным сыром, разложенные так, что напоминали фейерверк. Было даже нечто напоминающее шахматную доску, выложенную из кусочков пшеничного и ржаного хлеба. Сибилла, которая, очевидно, решила наесться до отвала, уничтожила почти большую их часть. Также нам предложили крошечные пирожные с розовой глазурью, а для тех, кому нужно было нечто покрепче, в нашем случае для Альфреда Набба, был ужасный на вкус херес.

— Не знал, что она была моей соседкой, — произнес Альфред, разглядывая фотографию Анны, запечатленной в более счастливые времена. Рамка стояла на столе рядом с урной с прахом Анны. — Уже больше двадцати лет живу в том доме, замечал всех, кто проходил по мосту. Не помню, чтобы видел ее когда-либо. Эту леди, — добавил он, указывая на Дорис, — ее мать. Ее видел много раз, но не бедную девушку.

— Я тоже не знала, что она была соседкой, — сказала я. — Я живу как раз по ту сторону моста в Кэббиджтаун. Она была моей одногруппницей в колледже, а я даже не знала, что она живет всего в паре кварталов от меня. Анна редко выбиралась из дома.

Я стала рассматривать фотографии, повсюду расставленные Дорис. Самой трогательной из них была та, на которой Анна была запечатлена со своей семьей: на коленях ее улыбающегося мужа сидел мальчик лет трех, старшая дочка лет шести стояла рядом со своей мамой Анной, которая на руках держала младенца.

Многие фотографии относились к временам колледжа. Анна всегда любила подшутить: то пробиралась в наши комнаты, чтобы перестелить наши постели так, чтобы в них было невозможно спать, или выдумать какую-нибудь очередную проказу или выходку, в которой нам всем приходилось участвовать. На фотографиях она всегда была той, кто ставил другим «рожки», или усердно строила рожицы. Казалось невозможным, чтобы она, после стольких лет страданий и тоски, пришла к такому печальному концу. В тот вечер в баре я ведь хотела пойти за ней, выяснить ее адрес у Сибиллы, чтобы просто посидеть с ней, узнать, что же так терзает ее, но вместо этого я просто слонялась по бару, напиваясь до потери сознания.

— Все это так печально, — сказала Моргана, оглядываясь вокруг. — Я даже представить себе не могу, как это бояться выйти на улицу. Неужели она просто так вот и сидела, день за днем, смотря в окно?

— Думаю, к ней кто-нибудь приходил. Наверняка Сибилла иногда заходила. Да и Диана рассказывала, что, несмотря на то что ее лишили материнских прав, дети навещали ее раз в неделю.

— Надеюсь, она хоть на балкон иногда выходила, — тихо произнесла Моргана. — Если б я застряла в такой маленькой квартирке, на меня бы это произвело совершенно противоположный эффект. Я б на стены кидалась, ногтями пытаясь процарапать себе выход наружу.

Квартира была чистой и опрятной, но, как сказала Моргана, довольно маленькой. Здесь была спальня, очевидно, принадлежавшая Дорис, одна ванная комната, и еще одна комната, намного меньше. В ней находились односпальная кровать, состоявшая из двух частей, как диван, небольшой комод и самый заметный предмет интерьера — довольно большой письменный стол.

— Комната Анны, — сказала Сибилла, присоединяясь ко мне. — Крошечная, не правда ли? Думаю, она действительно вела жизнь затворницы. У нее практически ничего не было. Шкаф казался маленьким, но в него прекрасно помещались все ее вещи. Правда, у нее было много книг, вот и все. Она читала все подряд. Мы с Фрэнком расчистили вчера комнату. Полагаю, Дорис сама бы не справилась, а мне в помощь нужен был парень для поднятия тяжестей. Фрэнк сам вызвался, что было так мило с его стороны. Он несколько раз навещал Анну в ее затворничестве, или как это еще назвать, чем она занималась. Вообще-то мне не нужна была его помощь, но раз уж так вышло, мне было приятно, что он рядом. Все уместилось в три картонные коробки. Все вещи мы отнесли в женский приют. Фрэнк предложил отдать книги Анны в библиотеку, если они не нужны Дорис. Как оказалось, не нужны.

— Ее туфли перешли ко мне, — продолжала Сибилла. — У нее было три пары. Когда они стояли на полу гардероба, то выглядели обыкновенно, но когда мы положили их в коробку — они смотрелись как новые. Ты же видишь, в квартире весь пол покрыт паласом — тут подошвы не износишь. Сверху на них, конечно, было несколько пятнышек, а что ты ожидала — соус для спагетти или что-то похожее на одном из них. Но подошвы… Меня это просто поразило: она и правда никогда не выходила из дома.

— Трудно представить, да? — сказала я. — Ты слышишь о таких людях, но понять это невозможно.

— Да, трудно. Могу я попросить тебя об одолжении, пока мы здесь? Ты не будешь против, если мы осмотрим стол? Дорис собиралась и от него избавиться, но я считаю, что он сделан на совесть и ей следует сохранить его для одной из внучек. Мне даже пришла в голову мысль, что он может иметь ценность. Как думаешь? Он антикварный или как?

Я подошла и стала изучать его: выдвинула ящики, отодвинула его от стены, чтобы осмотреть заднюю часть.

— Он ужасно старый, — заключила я. — Возможно, ему пятьдесят, а то и все шестьдесят лет, но стол чудесный, из прочного дерева. Таких сейчас не делают. Заметь, у него есть скрытые полочки над верхними ящиками, причем с обеих сторон. Это полезная конструкция. Если тебе понадобится больше рабочей поверхности, ты просто выдвигаешь полку и работаешь, а потом снова задвигаешь ее обратно, когда закончишь работу, — рассуждала я, демонстрируя слова на практике. Вместе с полкой нашим взорам предстал небольшой клочок бумаги. Я взглянула на него прежде, чем передать Сибилле, я увидела всего два слова: клуб «Калвариа».