Анна Данилова - Грех и немножко нежно
— И какие же это буквы?
Маша достала из сумочки ручку и написала на салфетке: «Ch… i… hs». Протянула ее Лангу.
— Вот.
Ланг вдруг улыбнулся, без ехидства, а как-то светло так, лучезарно, по-доброму.
— Да что же ты раньше не сказала?! Я бы тебе там же, на кладбище, все и показал.
— Вы знаете, о ком идет речь?
— Конечно! Надо же, ты — праправнучка самого Кристиана Ульрихса?! Просто замечательно!
— Да? И что же здесь замечательного?
— Да то, что я до сих пор не могу найти ни одного из потомков этого человека. А Ульрихс был, говорят, потрясающим доктором. При всей энциклопедичности знаний, говорят, что он, ученый человек, умел останавливать маточные кровотечения каким-то особым травяным настоем, что было важно в то время, когда многие роженицы умирали именно от кровопотери.
— А при чем здесь энциклопедичность знаний?
— Я в том плане, что в вопросе кровотечений он действовал как повивальная бабка… Видимо, травы действительно многое могут… Но это я так, к слову сказал. И ты, получается, ищешь его могилу?
— Ну… да… — нерешительно проговорила Маша. — Ну, или склеп…
— Да не было у Ульрихса никакого склепа, у него, насколько мне известно, было очень красивое мраморное надгробие, да только мрамор этот украли, давно. Но я попробую его найти, у меня есть схема кладбища…
— Схема? А вы не могли бы мне сделать копию этой схемы, и тогда бы я уже оставила вас в покое?
— Да, конечно, сделаю. Без проблем!
С этими словами Ланг встал со своего места, подошел к Маше, наклонился и осторожно, словно боясь оплеухи, как подумалось Маше, поцеловал ее куда-то в нос, в щеку… И замер в ожидании ее реакции. Маша подняла руки и обхватила ими голову невысокого Ланга, как бы давая понять, что она не против…
…В ванной комнате она сполоснула рот от зубной пасты, умылась. Зеркало показало ей ее отражение: румяную, с повлажневшими кудряшками на лбу деваху с блестящими глазами, с очень нехорошим взглядом.
Девушка с таким взглядом может спровоцировать любого, даже самого скромного и нерешительного, мужчину на дерзкие поступки. Другое дело, что эти поступки не имеют ничего общего с такими отношениями, существующими между мужчиной и женщиной, как любовь, страсть.
Она не раз задавала себе вопрос, как можно, физически занимаясь одним и тем же, выражать чистую, просто-таки неземную любовь друг к другу и просто удовлетворять свои низменные инстинкты. Где та тонкая грань, которая проходит между похотью и высокой любовью? Вероятно, думала Маша, эта грань существует, да только понять ее можно, лишь влюбившись по-настоящему. Пока что Маша пребывала в полном неведении относительно этих чувств, получая вполне определенное удовольствие от мужчин, однако не заморачиваясь на их счет и не ожидая от них ничего серьезного.
— Ты не останешься? — спросил ее Ланг уже в дверях.
— Нет, вы же знаете, я живу у тети… Она купила персики, завтра будем варить компот… И мне поручено вынимать косточки, — сказала она тоном пай-девочки.
— Тетя, персики… Все слова, которые ты произносишь, вкусные, — сказал Ланг.
Он выглядел счастливым и уставшим.
— Вы покажете мне завтра то, о чем мы говорили?
— Да-да… приходи, как только освободишься, и я провожу тебя на кладбище.
— А вот ваши слова заставляют содрогаться от ужаса… — засмеялась Маша. — Хорошо, до завтра.
Она легко запрыгала по ступеням лестницы, выбежала на свежий воздух.
Было темно, и именно эта темнота словно известила Машу о том, что день закончился и пора отдыхать.
Про персики она выдумала, чтобы мотив ее отказа звучал красиво. Хотя персики действительно были куплены и компот сварен. Да только вчера. И трехлитровые банки со сладкими персиками благополучно спущены в погреб.
Те же персики, что не подошли для компота, слишком мягкие, дожидались Машу в холодильнике. Она представляла себе, как, вернувшись домой, достанет их и съест, холодные, душистые, прекрасные. Еще выпьет молока. Не жизнь, а рай.
Дом оказался заперт, под крыльцом ей был оставлен ключ, а в кухне на столе лежала записка от тети: «Я по соседству… Ужин в сковородке. Персики в холодильнике, съешь обязательно, а то пропадут».
В сковородке Маша нашла еще теплые отбивные, а на столе под салфеткой — остатки пирога с яблоками.
Маша достала персики. Устроилась на диване перед телевизором. Дом тетки был большим, уютным. Подумалось: зачем ей этот вдовец, Владимир Иоффе. Жила бы себе спокойно одна…
Маша так и уснула — с персиком в руке…
8. Петров
Валерий Николаевич Петров стоял под душем, чувствуя, как с него стекает теплая вода, и ощущал приятную усталость. Вода тугими струями массировала тело, билась о голубоватые стенки душевой кабины. Да, права была Настя, эта душевая кабина, конечно, роскошь, но кто сказал, что роскошные вещи должны принадлежать только тем, кто зарабатывает деньги нечестным трудом?
Он выключил воду, открыл кабину, ступил на мозаичный голубой пол и завернулся в большое банное полотенце. Вышел из ванной комнаты, прошел, ступая мокрыми босыми ногами по блестящему паркету, до спальни. Настя еще оставалась в постели. Она лежала, слегка прикрывшись простыней, и улыбалась ему усталой и счастливой улыбкой.
Он знал, что говорили о них в городе. Жена, мол, живет в Москве, а он — в Зульштате. Намекали, что там, в столице, она ведет самостоятельный образ жизни и приезжает к нему домой для «галочки». Что она давно уже не любит его, что у нее есть другой, другие…
Поговаривали и о том, что он, прокурор города, взятки берет. И что дом его, в который Настя вложила миллионы, заработанные ею упорным трудом, построен на взяточные, грязные деньги.
— Плюнь и разотри, — любила повторять Настя мужу, когда он высказывал ей свои опасения, что его примут за взяточника. — Ты-то знаешь, что взяток не берешь, а это главное. К тому же, если бы у нас был более скромный дом, все равно сказали бы, что ты взяточник и что это в Зульштате у тебя ничего нет, зато ты купил виллу на Женевском озере или квартиру в Париже. Во всяком случае, в Москве — точно. Для людей ты всегда будешь раздражающим элементом, они боятся тебя, ведь ты — прокурор!
— Ты тоже меня боишься?
— Да, очень.
Настя — веселая, какая-то не стареющая и потрясающе красивая женщина, жена. Точной копией подрастала и его единственная дочь, Лиля. Лиля поступала в консерваторию, готовилась к экзаменам, в доме слышались звуки рояля, и все Петровы ходили по дому чуть ли не на цыпочках.
И даже приезд Насти, которая одним своим появлением внесла в дом праздник, не должен был отвлечь Лилю от занятий.
Зато, пока она упорно повторяла сонаты и прелюдии или что-то читала в своей комнате, ее родители проводили время в объятиях друг друга.
— У меня такое чувство, будто мы что-то украли, — сказал Валерий, срывая с себя полотенце и бросаясь на жену.
— Мы с тобой просто отдыхаем… Соскучились, вот и не вылезаем из постели…
— Перед Лилькой как-то неудобно, она же все понимает…
— Вот именно — понимает. Так что расслабься… Завтра ты отправишься на работу и будешь вершить судьбы людей. Перед твоими глазами снова начнут мелькать лица преступников, моральных уродов…
— Да, ты права… Хоть и маленький у нас город, но преступлений хватает.
— Ни слова о драконах! — Настя закрыла ему рот своей теплой душистой ладонью. — Как же хорошо дома… здесь, с тобой… В Москве — совершенно другая жизнь. В другом темпе.
Я живу на работе, в магазинах, дома появляюсь только поздно вечером, когда темно. Москву знаю уже довольно хорошо. Ты же помнишь, как я боялась движения на улицах, все опасалась, что москвичи раздавят меня своими машинами… Но ничего… Научилась водить.
— Может, мне тоже все бросить и переехать в Москву?
— Если бы… Ты не представляешь себе, какая бы у тебя началась жизнь! Совершенно другая! Москва — это масштаб, это такая гигантская махина, что, живя в ней, просто дух захватывает…
— И кем бы я там работал?
— Мы бы вместе работали, у нас же свой бизнес! Вот уж кого-кого, а тебя этот вопрос вообще не должен волновать. Взял бы на себя всю документацию. Ты не представляешь себе, как мне трудно все одной вывозить. А доверить кому-то вести свою бухгалтерию я не могу. Такого человека просто не существует. Если ты не согласишься, возьму к себе Лилю… Переведем ее в московскую консерваторию, а в свободное время будет мне помогать. Понимаю, она будет сильно загружена, а что делать? Зато все наши деньги целы будут.
— Лилю — в Москву? А меня оставите здесь одного?
— Но ты же сам не хочешь…
Он вздохнул. Подобные разговоры велись давно и как-то вяло. Возвращаться в Зульштат из Москвы, где у жены налаженный бизнес, большая квартира, было глупо, он это понимал. Но и он тоже не был готов бросить свою прокурорскую службу, чтобы «продавать наволочки и подушки» в столице. Ситуация была сложная и усугублялась с каждым годом.
