Мэтью Кляйн - Афера
Войдя, мы попадаем в просторный двухэтажный зал, вымощенный мрамором. Поскольку в бытность мою богатым человеком — это продолжалось месяца два — я присматривал себе похожий дом, я знаю: это итальянская плитка Каррера стоимостью сто сорок долларов за квадратный метр. Широкая винтовая лестница ведет на второй этаж, где стоит диванчик, с которого можно наблюдать за входом.
Как только мы заходим, блондин останавливается.
— У вас есть мобильный телефон? — поворачивается он ко мне.
Поначалу я думаю, что ему надо позвонить — быть может, в Минск по личному делу. Только потом до меня доходит. В мобильник можно запрятать кучу электроники. Жучки, радиолокаторы, камеры. Я вытаскиваю свою «Моторолу» и отдаю ему.
— Когда вы будете уходить, я вам его верну, — обещает он.
«Да уж, вернешь, никуда не денешься», — думаю я, вспоминая о двух сотнях долларов, которые выложил за мобильник, когда тот только появился в продаже.
Блондин ведет меня в большую комнату с широкими окнами, из которых открывается вид на сад, холм позади него и залив Сан-Франциско. В тумане видны очертания моста «Золотые ворота».
Блондин жестом приглашает присесть на диван и уходит. Я принимаюсь оглядывать белоснежные стены. На них висят огромные полотна, которые навсегда останутся для меня загадкой — неимоверные фигуры и цвета́, черное с белым, красные пятна. То ли шедевры современного искусства, то ли зарисовки полицейского с места преступления.
Спустя несколько минут за моей спиной слышатся шаги. Обернувшись, я вижу, как в комнату входит худой мужчина средних лет. Он в очках, волосы с проседью. Хозяин дома действительно похож на профессора, и мне даже на мгновение кажется, будто самое страшное, что он может со мной сделать — это поставить двойку на экзамене. Затем вспоминаю: если бы не он, моего сына не избили бы, не сломали бы ему ногу, а я сам не перепугался бы до смерти.
Сустевич подходит ко мне, протягивает руку.
— Мистер Ларго?
Я поднимаюсь с дивана и жму ему руку.
— Какой приятный сюрприз, — добавляет он с русским акцентом.
— Я тут мимо проезжал, — объясняю я. — Решил вот заскочить на блинчики с икрой.
Профессор искренне удивлен, будто я и вправду зашел перекусить, а он так невежливо со мной обошелся, ничего не предложив.
— А вы хотели чего-нибудь? Серьезно? Может, чаю?
— Нет, спасибо, — отвечаю я. — Я пошутил.
— Понятно, — говорит он, жестом приглашая меня присесть, хотя сам не садится. — Ну да ладно. А вы, собственно, кто?
Чует мое сердце, он прекрасно знает, кто я такой. Русский бандит, который требует, чтобы охрана обыскивала посетителей вплоть до мошонки и отбирала мобильные телефоны, не пустит случайного прохожего в свой дом, клюнув на сомнительное обещание сделать его богаче на миллион долларов.
Но я решаю подыграть.
— Я отец Тоби Ларго, — объясняю я. — Он должен вам деньги.
Мотнув головой, Сустевич отмахивается от моих слов, как от надоедливых мошек, роящихся вокруг него.
— Сейчас многие в долгах, — отвечает он.
Не совсем ясно, то ли он извиняется, что не помнит моего сына, то ли сетует на современное общество в целом.
— Мой сын имел дело с одним из ваших людей, Серегой Костоправом.
— Серегой… — пытается повторить он, но замолкает, сбитый с толку. Потом его осеняет: — Ах, с Серегой. Только он не Костоправ, а Костолом.
— Да, с Серегой Костоломом, — поправляюсь я.
Сустевич поворачивается к двери и, не повышая голоса, зовет кого-то:
— Дима.
В комнату входит тот самый блондин. Сустевич что-то быстро говорит ему по-русски. Я понимаю только слово «Серега».
Блондин кивает и исчезает.
— Его сейчас приведут, — объясняет мне Профессор, словно я совсем дурак и не понял, о чем он просил охранника.
Вскоре в комнату входит Сергей. Мне стоит огромных усилий не рассмеяться. Даже не знаю, что меня развеселило больше всего. Может, костюм от Армани, напяленный на тушу тяжеловеса примерно два метра и в высоту, и в ширину? Или его шрам от лба до подбородка, смахивающий на наклейку, которые дети делают на Хэллоуин? Или все происходящее в целом, тихий и тщедушный русский бандит но прозвищу Профессор, носящий элегантные очки, купивший дом с видом на залив, украсивший стены современными картинами, окружает себя накачанными придурками — типичными персонажами фильмов про советских бандитов.
Серега Костолом подходит ко мне.
— Сергей, этот господин — Кий Ларго, — представляет меня Профессор.
— Кип, — поправляю я его. — Кип Ларго.
Не обращая на меня внимания, хозяин дома продолжает говорить с громилой:
— У тебя какие-то дела с его сыном?
Серега улыбается, обнажая неровный ряд зубов, похожих на зубья ножовки.
— Да, — отвечает он.
Видимо, у него осталось приятное впечатление от вчерашнего разговора с Тоби.
— Похоже, вы правы, — поворачивается ко мне Сустевич.
— Приятно слышать.
Сустевич о чем-то спрашивает Серегу по-русски. Горилла-переросток отвечает по-английски:
— Шестьдесят тысяч.
Сустевич кивает. Что-то говорит Сереге по-русски, и тот уходит.
— Зачем вы пришли сюда? — спрашивает Сустевич. — Спорить?
— Нет, конечно, мой сын действительно должен вам.
Ничего не могу с собой поделать — в этот самый момент в голове у меня проносятся воспоминания, как Тоби меня подводил. Как экзамен по биологии завалил, как в летней школе набедокурил, как из университета вылетел, как его арестовали за торговлю травкой.
— Но у меня есть к вам деловое предложение, — добавляю я.
— Ах, деловое предложение, — кивает Профессор. Похоже, такой разговор ему по душе. — Тогда давайте прогуляемся по саду, — предлагает он.
Он ведет меня к двери в сад, его шаги отдаются эхом под четырехметровым потолком. Мы выходим в сад с фигурными деревьями. День сегодня прохладный, небо затянуло облаками. Сделав несколько шагов, я натыкаюсь на куст в форме слона.
— Знаете, что это? — спрашивает Сустевич.
Наверное, речь о кусте.
— Слон, — нерешительно отвечаю я.
— Нет, все это, — окидывает он широким жестом и сад, и особняк, и вид на залив. — Вы знаете, что это такое?
— Нет, — признаюсь я. — А что?
— Это плоды множества сделок — удачных, продуманных сделок.
— А, понятно, — отзываюсь я.
— Так что у вас за предложение?
Я чую кого-то за спиной. Обернувшись, к своему удивлению, обнаруживаю еще одного крепкого охранника, волосы у которого, наверное, такие же темные, как вода в Москва-реке. Он следует за нами, оставаясь на расстоянии десяти метров. У него тоже миниатюрный наушник и микрофон. Я не слышал, как он выходит из дома, и не видел его здесь, в саду.
— Мой сын должен вам шестьдесят тысяч долларов. Я проверну одно дело и заплачу вам еще несколько миллионов.
Сустевич принимает вид профессора, обдумывающего новую научную теорию. Да, она способна поколебать устои, на которых зиждется вся наука, но эту теорию необходимо обдумать, господа! По лицу его ничего нельзя сказать, но Сустевич явно взвешивает все за и против. Он достает из кармана пачку «Мальборо». Берет сигарету и зажигает спичку. Закуривает, затягивается и бросает еще горящую спичку на траву. Чуть погорев, она затухает.
Темноволосый охранник подходит, нагибается, берет спичку и отходит на положенное расстояние.
Сустевич наблюдает за моей реакцией. Ему весело.
— Видите? Экономическая теория в действии. Это называется сравнительное преимущество. Концепция Давида Рикардо. Думать о делах у меня получается лучше, чем у бедняги Игоря. И пусть он даже не особенно хорош в поднимании спичек, — Сустевич бросает недобрый взгляд на Игоря, — он не так плох в этом, как был бы я. А у меня лучше получается работать головой.
Он что-то говорит парню по-русски. В голосе его чувствуется злоба. Испуганный Игорь подбегает к Профессору, встает на колени и принимается искать что-то в траве с таким рвением, будто там затерялся бриллиант. В итоге он находит потерянное сокровище — головку спички. Крохотную сгоревшую головку спички. Охранник показывает ее Профессору и снова отходит.
— Потрясающе, — говорю я.
— А откуда такая щедрость? — возвращается Сустевич к моему предложению. — Зачем предлагать мне несколько миллионов долларов сверх долга?
— На самом деле я должен буду попросить кое-что взамен.
— Ладно, — отвечает он, словно и ожидал такого поворота беседы. — Ведь вся сущность экономики заключается в обмене одного на другое.
— Да, наверное. Впрочем, неважно.
Я, не останавливаясь, иду к кусту в форме лебедя. Тонкость работы восхищает: изящный клюв, поднятое левое крыло, словно куст вот-вот взлетит. Я провожу рукой по изящной изогнутой лебединой шее. А затем поворачиваюсь к Сустевичу:
