Элиз Тайтл - Ромео

Аллегро пробежал глазами текст до конца страницы и остановился на краткой записи личных наблюдений доктора Розен относительно его персоны.

Джон чувствует себя неуютно. Похоже, он предпочел бы сейчас сидеть за стойкой бара. Ловлю на себе его осторожные взгляды. Судя по всему, он находит меня привлекательной, и это усугубляет для него ощущение дискомфорта.

Аллегро печально улыбнулся. А он-то думал, что ему удалось скрыть от нее свои чувства. Он продолжал читать.

Джон явно обеспокоен душевным состоянием жены, но не скрывает того, что примирение между ними невозможно. Вот уже два года как они расстались, но, поскольку она нездорова, он испытывает чувство вины и не торопится с официальным разводом. Джон сообщил, что жена «не в себе» уже шесть лет — с тех пор как умер их единственный одиннадцатилетний сын. Джон не хочет говорить о мальчике…

Доктор Розен верно подметила, что он не хотел говорить о смерти Дэниела. Он не только говорить, но и думать об этом не хотел, с чего, собственно, и начались его попойки. Впрочем, это был не единственный повод для того, чтобы искать утешение в алкоголе.

История болезни Грейс была недлинной — занимала немногим более пяти страниц экранного текста. В январе и начале февраля Грейс, уже одна, посетила доктора Розен восемь раз.

Аллегро не стал читать записи о других посещениях. Его это не касалось. В общем-то, ему было совершенно неинтересно, что волновало Грейс. Он уже давно перестал задаваться подобным вопросом. А может, просто боялся узнать правду. Или ему не хотелось чувствовать себя виноватым и несчастным. Не хотелось вновь предаваться грустным размышлениям о жене, ребенке, о своей горемычной судьбе.

Последний визит Грейс к доктору Розен был связан с очередной попыткой самоубийства — на этот раз с помощью выписанных ей транквилизаторов. Доктор Розен настояла на том, чтобы Грейс добровольно согласилась лечь в частную психиатрическую лечебницу в Беркли. После двухнедельного обследования врачи клиники порекомендовали ей пройти месячный курс лечения. Грейс и слышать не хотела об этом, но тут подоспел новый приступ сильнейшей депрессии, и она сама же потом призналась, что наложила бы на себя руки, если бы ее отпустили тогда домой.

Это случилось в конце февраля. Джон вспомнил, как доктор Розен позвонила ему домой. Она попросила его зайти к ней вечером, объяснив, что оформляет документы на его жену и ему, возможно, будет интересно ознакомиться с ними и задать вопросы, которые он сочтет необходимыми.

Для него все было предельно ясно. По дороге к ней он в очередной раз обдумал ситуацию. Вопросов относительно состояния здоровья жены у него не возникло. Он лишь испытывал облегчение по поводу того, что, по крайней мере, на ближайший месяц ответственность за судьбу Грейс можно будет переложить на других. Но делиться своими мыслями на этот счет с доктором Розен он не собирался. Не хотелось выглядеть полным дерьмом в ее глазах. Даже если она его таковым и считала, не стоило давать ей шанса убедиться в этом. Так зачем же он тогда ехал к ней? Даже превозмог желание выпить на дорогу? Надел чистую рубашку и надраил ботинки? Кого он водит за нос, черт побери?

Аллегро уставился на экран компьютера, но текста не видел. В глазах стояла Мелани. Такая, какой он ее увидел в тот день. Он даже помнил все, что тогда чувствовал.

Она заходит за ним в приемную. На ней великолепно сшитый костюм. Цвета маренго, с широкими лацканами двубортный пиджак в талию, прямая юбка на добрых два дюйма выше колен. Она на высоких каблуках, в бледно-серых чулках с легким отливом, и кажется, будто ее великолепные ноги мерцают.

Все в ней в тот день божественно прекрасно, и он, не успев дойти до ее кабинета, чувствует прилив волнения. От нее это не скроешь. Он видит, как она украдкой оглядывает его, пока он идет к столу, чтобы сесть в кресло. Он не сомневается в том, что она принимает его восхищение как должное. Как, черт возьми, умудряются ее пациенты мужского пола сосредоточиваться на собственных проблемах? Он припоминает, что во время их первой встречи, когда он приходил с женой, она, хотя и произвела на него впечатление, не возбудила до такой степени. Он никак не поймет, что же происходит на этот раз. Но потом все становится предельно ясно. Сейчас — мало того, что он один, — доктор излучает совсем иные флюиды. Биотоки. О, они едва уловимы, но его член реагирует мгновенно на их молчаливый призыв. Гораздо быстрее, чем рассудок.

Стук в дверь вернул его к реальности. «Секунду!», — крикнул он, спешно удаляя с экрана записи истории болезни жены и выключая компьютер. Потом, заметив лежавшую под кипой журналов книжку назначений в кожаном переплете, быстро схватил ее и сунул в карман пиджака.

С хмурым видом он открыл дверь. На пороге стояла Вашингтон, няня Перри. Глаза ее сияли от волнения.

Аллегро скептически взглянул на нее.

— Только не говорите мне, что он признался.

— Нет. Не совсем.

— Тогда что же? — нетерпеливо спросил он.

— Он просто бормочет какую-то нелепицу.

— Что, например?

— Ну, говорит, что он и доктор Розен… — Она замялась. — В общем, что они были… любовниками.

Ромео находит садистское удовольствие в том, чтобы показать своим жертвам — удачливым, независимым, деловым женщинам, — насколько они беспомощны и бессильны во всех отношениях — физическом, психическом, сексуальном. Степень его возбуждения прямо пропорциональна степени их унижения.

3

Дрожь в руках не унималась, хотя Майкл Вагнер и впился в руль своего мощного, новенького, серебристого автомобиля «файарберд» так, что побелели костяшки пальцев. Он включил радио. Билли Холидей надрывно выводил свои блюзы. То, что надо сейчас. Вагнер спускался вниз по Мишн-стрит, купаясь в печальных звуках музыки. Слезы струились по его щекам.

Мишн была плотно забита транспортом, который с трудом пробивался в фарватере суматошной улицы, по обеим сторонам которой тянулись бесконечные торговые ряды, прореженные пальмами, латиноамериканские бары, из открытых дверей которых на тротуары выплескивалась зажигательная музыка, игорные дома, оружейные лавки и даже притоны хиппи — пережиток шестидесятых.

Он миновал здание с огромной красочной фреской на фасаде. Стайка панков — все в черной коже, с затянутыми на руках и бедрах грубыми кожаными ремнями — слетелась к фасаду дома и щебетала с пероксидными блондинками, щеголявшими кольцами в носу. Настоящий Сан-Франциско. Вагнеру был слишком хорошо знаком этот мрачный городской квартал. За годы службы в полицейском отряде он частенько бывал здесь по вызовам.

Добравшись до Шестнадцатой улицы, он свернул вправо, на Валенсиа. Притормозил возле трехэтажного оштукатуренного здания, желтая краска на стенах которого облупилась, обнажив кричащие ярко-оранжевые панели. Это обшарпанное строение, соседствующее с магазинчиком порнолитературы и мексиканским винным погребком, являло разительный контраст в сравнении с фешенебельной застройкой Пасифик Хайтс — квартала, в котором проживала Мелани.

Никто не открыл ему дверь, когда он нажал на кнопку домофона возле таблички с именем Сары Розен, так что он попробовал дозвониться к соседке. Викки Вольтер. Раздался зуммер, и он, толкнув дверь, ступил в холл первого этажа.

На пороге квартиры 1В показалась женщина лет тридцати с небольшим, ростом повыше пяти футов. Ее огненно-рыжие волосы были взбиты высоко на затылке, скуластое экзотическое лицо обрамляли сексуальные кудряшки. Полные губы были накрашены ядовито-розовой помадой. Оделась она явно для работы: черная кожаная мини-юбка, белый шерстяной джемпер с глубоким вырезом, золотистые туфли без задников. Она обольстительно улыбнулась, когда Вагнер подошел ближе, но соблазн улыбки не мог сравниться с сексуальным блеском ее густо намалеванных глаз.

— Привет, дорогуша. Могу я чем-нибудь помочь?

Низкий грудной голос заставил Вагнера повнимательнее присмотреться к женщине, которая теперь уже одной рукой упиралась в приподнятое бедро, а другой жеманно касалась шеи. Вагнер тут же догадался, что на самом деле перед ним не она, а он.

Дрожь пробежала по телу. Столько лет в полиции, а до сих пор удивлялся тому, как ловко этой публике удавалось одурачить его. В памяти всплыл недавний эпизод в ночном клубе СоМа, когда он, подцепив хрупкую блондиночку, в танце с изумлением обнаружил, как напряжен ее член.

— Меня зовут Викки Вольтер. Если хочешь, красавчик, можешь называть меня мисс Викки, — оскалился трансвестит.

Вагнер ласково улыбнулся, не обнаруживая никаких признаков дискомфорта.