Алина Егорова - Ведьмино яблоко раздора
То, что бывшего мужа посадили, Томилу ничуть не печалило. Уж лучше пусть за решеткой, чем с этой выдрой, рассудила она. Оно и полезно – посидит, подумает над своим поведением. Будет знать, как по потаскухам шляться.
А она ему передачку соберет с пирогами домашними, какие до свадьбы ему пекла. Глядишь, и наладится у них все.
Все шло, как надо. Томила впервые за последнее время стала улыбаться. Она взглянула на себя в зеркало, придирчиво изучая свое лицо. В детстве она дружила с одной хвастливой девочкой, Верой. Та все время чем-нибудь хвастала, ненавязчиво внушала окружающим мысль о своей исключительности. И платье у нее красивое, и через скакалку умеет прыгать без остановки, и даже парадная у нее самая лучшая, потому что первая от угла. Томка так не умела. Она понимала, что Веркина парадная ничем не лучше ее, а напротив, хуже, поскольку Веркин дом более старый, но Вера о нем так отзывается, что он предстает не иначе как дворцом. Платье на ней тоже самое обыкновенное – ситцевое в ромашку. Но у Томы-то на платье этих ромашек нет! И ни у кого больше их нет. Скачет Вера и в самом деле долго – тут возразить нечего, но уж не лучше всех – это точно. Юлька, которая на втором этаже живет, на три года их младше, совсем мелюзга, а со скакалкой такие штуки вытворять умеет, что Верке даже не снилось. Юля этому на гимнастике научилась, куда с четырех лет ходит. Только Юлька с ними играет редко, у нее всегда то занятия, то соревнования. Томиле, конечно же, тоже хотелось быть в чем-нибудь особенной, она даже могла придумать себе такую особенность, но вот беда – преподнести ее не умела. Поэтому, слыша очередное Верино: «К нам вчера гости приходили, и они сказали, что у меня красивые глаза. Мне все говорят, что у меня красивые глаза», – Томила могла сказать только: у меня тоже! «У меня тоже красивые глаза», – повторила Тома. Вера хмыкнула и ничего не ответила, будто бы и не услышала. «У меня красивые глаза», – внушала Томила, придя вечером с прогулки. Тогда, в десять лет, Тома не могла определить, красивые ли у нее глаза или нет. Она смотрелась в зеркало совсем не так, как смотрится взрослая женщина. Все, что зеркало ей могло тогда сообщить – это чистое ли у нее лицо или нет, а уж насколько оно привлекательно, отвечать на этот вопрос зеркало не торопилось. «У меня красивые глаза! – повторила девочка. – У меня будут самые красивые глаза!»
– У меня красивые глаза, – заключила Томила. – Губы тоже ничего. Только бледные слишком. Волосы тусклые, посеченные, нужно ими заняться, – она сняла с них резинку и, словно гребнем, расчесала их пятерней. А что, может, сделать асимметричную модную стрижку и покраситься? В какой-нибудь атомный цвет. Например, в рыжий. Что-то ей подсказывало, что на рыжий она не отважится, в крайнем случае, на ореховый, но помечтать было можно, хоть о рыжем, хоть о сиреневом.
Тома достала из ящика коробку с косметикой, пользовалась которой редко – все некогда, все на бегу, так и привыкла обходиться без макияжа. Глядя на образец в журнале, нанесла на веки тени. Ей было стыдно перед самой собой за то, что она дожила до тридцати с лишним лет, а грамотно подкрашивать глаза не научилась. Получилось кривовато, поэтому Тома старательно растушевала. Как ни хотелось придать глазам выразительности с помощью подводки, она не стала этого делать. Подводка ей никак не давалась, чтобы ею пользоваться, нужно набить руку, иначе ровных линий не добиться. Но и так вышло вроде неплохо – глаза стали ярче. Томила обозначила румянами скулы и взяла свою привычную перламутровую помаду, чтобы накрасить губы, потом взяла другую, более яркого кирпичного цвета. Она в Томиной косметичке появилась случайно. Однажды, придя в торговый центр за спортивными штанами для Дениса, Тома забрела на презентацию косметики, где визажисты сделали ей макияж. «Все у вас светло-коричневое: и пальто, и волосы, и помада. В этом цвете вы теряетесь, и вашей индивидуальности совершенно не видно. Вам нужно добавить яркости, вот взгляните, что получится, если сменить цветовую гамму». Визажист сделал ей дерзкий макияж, который Тома на своем лице даже представить не могла. Щедро накрашенные глаза стали огромными, губы призывными. Это была уже не она, а женщина-вамп. «Это вечерний вариант, – пояснил визажист. – Дневной – более спокойный». Сняв косметику, ее снова накрасили, но уже не столь ярко, и Томе предложенный имидж даже понравился. Ей очень захотелось купить косметику, которой ее красили: серые, белые, серебристые, розовые и даже вечерние лиловые тени, но на все сразу денег не хватало – сыну нужны были новые кроссовки, а мужу хотелось купить синий галстук, который очень шел к его костюму. Но все-таки от кирпичной помады Томила тогда отказаться не смогла. Она ею пользовалась два дня, но, как ей казалось, без нужных теней это было уже не то. Да и тени надо наносить тщательно – ее в магазине целый час красили, а времени у нее на это нет. «И без макияжа сойдет», – решила она.
Тома старательно подкрасила губы кирпичной помадой, затем откопала в комоде щипцы для завивки волос. Красота должна быть во всем, решила она. Волосы у Томы были хоть и короткими, но густыми, и с ними пришлось повозиться. Терпения на завивку не хватало. Она накрутила только пряди спереди, а сзади завила их лишь слегка. Все равно никто не видит, малодушно оправдала она собственную лень. Томила сменила халат на старые джинсы и домашний свитер, который был еще не совсем домашним, поскольку не слишком заносился, и Тома иногда надевала его в люди.
– Не хуже этой мымры Сазоновой, – заключила она, глядя в зеркало.
Вспомнив о Светлане, Томила помрачнела. Мысли о разлучнице портили ей настроение всегда. На этот раз Тома предпочла унынию действие. Она полезла в письменный стол за тетрадкой, между страниц которой лежала распечатка с форума «позитивных женщин», там было описание ворожбы. Одна дама, по ее словам, таким образом накрепко привязала к себе возлюбленного, несмотря на то что до приворота он был к ней совершенно равнодушен. Это был очень сильный приворот, старинный – от потомственной ведьмы.
«Надо натереть себя три раза: первый раз – водой с медом, второй раз водой с солью, третий раз чистой водой. Все три раза воду наговаривают приворотными словами:
Тело мое бумажное, кожа бела,Кровь солена, любовь к рабу божьему (имя) сладка.Я грудью вздохну, головой буйной встряхну,Босой ногой по сердцу раба божьего (имя) пойду.Чтоб ему не одной темной ночи не спать,Не лежать, матери, отца не вспоминать,Друзей не окликать, подруг не зазывать,Чтоб меня, рабу божью (имя), двенадцать лет не забывать.Будьте, мои слова, крепки и лепки.Двенадцать лет держитесь, двенадцать лет лепитесь.Ключ, замок, язык. Аминь.
Перед ритуалом, как и полагается, Томила зажгла свечу, сняла с шеи цепочку, волосы же у нее и так были распущенными. Двенадцать лет, на взгляд Томы, было недостаточно. Она дальновидно прикинула, что по истечении этого срока в их отношениях с Николаем снова может возникнуть трещина. Но ничего, хотя бы на двенадцать, а там приворот можно будет повторить, – приободрилась она, подготавливая миски с водой. Эта ворожба была еще хороша и с технической точки зрения – она не требовала никаких сложных атрибутов вроде крови жаб и земли с кладбища. Соль найдется в любом доме, и мед, в общем-то, тоже. Тома задумалась, а есть ли у них мед? Его в их семье никто не ел, и вполне может быть, что меда не окажется, и тогда задуманное придется отложить. К счастью, мама была женщиной домовитой и любила, чтобы холодильник и продуктовые полки были заполнены, так что банка отличного таежного меда нашлась.
Тело мое бумажное, кожа бела,Кровь солена, любовь к рабу божьему Николаю сладка, —
заговорила она над водой. —
Я грудью вздохну, головой буйной встряхну,Босой ногой по сердцу раба божьего Николая пойду…
– Лучше бы пол подмела вместо того, чтобы дурью маяться. Четвертый десяток пошел, а все как дитя, – раздался громкий голос Дарьи Альбертовны.
Томила вздрогнула, расплескав приворотную воду. Как же она не услышала звука отпираемой входной двери? Мать, как всегда, все испортила. Теперь еще и насмехаться будет. За что такая невезуха? У всех матери как матери, всегда поддержат и утешат, а у нее все наоборот – никакой поддержки, одни упреки. Так было всегда, с самого ее детства. И теперь уже не изменится.
– Ты никак на Кольку ворожить вздумала? – оценила мать непривычно парадный вид дочери, произнесенные ею ритуальные слова и горящую среди бела дня свечу. – Вот дурында! Мало тебе унижений, продолжения захотела?
– Ну, мам! Не начинай.
– А я не начинаю! Раз мужик стал ходить налево, так и будет продолжать. Горбатого могила исправит! За каким чертом тебе такой муж?!
– А у тебя никакого нет! – вспыхнула Тома. – Почему ты отца выгнала?
– Сама знаешь почему. Таким же кобелем был, как и твой. Только мой бывший не уголовник, в отличие от твоего. Спасибо, доченька, хорошего отца моему внуку ты выбрала – мать мою угробил и нас обобрал.
