Барбара Гордон - Польский детектив

— Ну, хорошо, — сказал я. — А что говорит по этому поводу наш общий друг Калапут?

— Ясное дело, не признается. Вообще не хочет с нами говорить. Допроси его, может, с тобой он будет более разговорчивым.

Ввели Калапута. Ромек вышел.

— Привет, Калапут! — сказал я. — Так мы друг другу по сердцу пришлись, что не можем долго выдержать в разлуке. Извини за неделикатный вопрос, но не мог бы ты напомнить мне, когда кончилась твоя последняя отсидка?

Он молчал, тупо уставясь в зарешеченное окно комнаты.

— Ага, мы обиделись, — закивал я головой. — Только это нехорошо, нечестная игра. Помнишь, как вы подломили халупу Толстого Яся? Ободрали вы его тогда, как липку. Вот если бы я тогда на тебя обиделся, то написал бы в обвинительном акте на пятьдесят тысяч больше. Были, были эти пятьдесят тысяч, голову даю на отсечение. Но ты ведь знаешь, вы отвечали лишь за то, что у вас нашли. И это сберегло тебе, Калапут, не считая нервов, полтора года свободной жизни. Так вот, ты мог бы чувствовать по отношению ко мне нечто вроде благодарности.

Калапут, не отрывая глаз от окна, положил ногу на ногу.

— Все? — сонно спросил он. — Ну и ладно, а то я боюсь опоздать домой к обеду.

Это был крепкий орешек. Он никогда не сдавался без борьбы. Если бы шеф слышал, как я разговариваю с этим прощелыгой, за спиной у которого были четыре судимости за кражи со взломом и грабеж, он немедленно вызвал бы меня на ковер. Шеф терпеть не мог какой-либо иной формы общения с подозреваемыми, нежели те, что предусмотрены инструкцией. Он знал законы, но я знал еще и жизнь. Именовать на допросе „гражданином“ я мог директора „Певекса“, у которого испарился вагон джинсов, но не такого молодчика, как Калапут, который диктовал правила рискованной игры и мог признать свое поражение лишь в равном поединке.

Я начал шагать по комнате.

— К обеду, говоришь? — спросил я озабоченно. — Придется мне огорчить тебя, Калапут. По моим приблизительным расчетам, ты впервые пообедаешь дома, если все будет хорошо, лет через пятнадцать. Как ты думаешь, что подадут: пирожки с капустой или омлет по-японски? А представь себе, как водка подорожает за это время!..

Калапут был невозмутим.

— Ничего вы не докажете, — сказал он наконец. — Я чист как слеза.

— Как слеза? — искренне удивился я. — Калапут, будь добр, не смеши меня. Я вчера уже посмотрел по телевизору один психологический фильм, этого мне надолго хватит. А кольца и браслеты, которые мы нашли в поддувале твой печки, гномы тебе подбросили? Одно колечко свистнула Белоснежка, не надо было класть его в супницу. Ошибка вышла. Да, стареешь, Калапут. Но перейдем к делу. Нам не хватает кое-каких мелочей по тому ограблению. Где деньги?

— Отдал на реставрацию варшавского Замка, — заверил он меня.

Я подумал, что самое главное — не нервничать.

— Понятия не имел, что тебя так волнует варшавский Замок, — заметил я, — до сих пор тебя интересовали совсем другие. Как вы попали в тот дом в Анине?

Он снова молчал, на этот раз уставившись в стену.

— Не скажешь? Ну так я тебе скажу, как это было. Честерфильд захватил с собой свой любимый набор отмычек и прочий инструмент. Я только не знаю, кто был третьим. Я предлагаю, чтобы ты нам его, представил, пока еще есть время. Подумай, Калапут, это шанс.

— Ничего вы не докажете, — повторил он, совершенно не обращая внимания на мои доводы.

— Не докажем? А что ты запоешь, если окажется, что кое-кто вас видел, когда вы уже вышли из дома и сняли свои карнавальные маски? Этого вы не ожидали, не так ли? Дело плохо. Человек этот точно вас описал… Устроим опознание, и точка. Если уж вы устроили этот костюмированный бал, так не лучше ли было переодеться не ковбоями, а предусмотрительными ворами? Ты проиграл, Калапут, вот и все.

Теперь я затеял нечестную игру. Бандитов никто не видел, у нас все еще не было ни малейшей зацепки. Однако я хотел спровоцировать Калапута, чтобы он хоть на момент раскрылся. Он продолжал молчать, но я заметил, что последние мои слова произвели на него впечатление.

— Плохи твои дела, Калапут, — сказал я тоном строгого учителя, который обнаружил в работе отличника грубую орфографическую ошибку. — Похоже, у тебя нет выхода.

Он заерзал на стуле.

— Бог не выдаст, свинья не съест, — напомнил он мне народную мудрость.

— Бог-то не выдаст, — согласился я. — Но что у тебя за козыри? Четыре судимости, вышел ты совсем недавно, а суд в таких случаях не слишком снисходителен. Ты понимаешь, что это значит, Калапут?

Нет, он опять надулся и деловито заметил:

— Никогда не бывает так плохо, чтобы не было еще хуже.

Я пришел к выводу, что сегодня, видимо, мне не удастся расколоть его. Он был в прекрасной форме, этого я не ожидал. Но я предпринял последнюю попытку.

— Хуже, говоришь? — и снова спокойно прошелся по комнате. — Что это значит — хуже? Во-первых, тебя будут судить за грабеж, да притом еще по статье двести десятой, часть вторая, потому что у нас есть показания, что вы грозили этим людям ножом. Минимум — пять лет, а верхняя ступенька ведет на небо. Во-вторых, изнасилование с угрозой применения оружия — сто шестьдесят восьмая, часть вторая. Минимум три года, но это хорошо для детсадовцев. Тебе по этой статье грозят все пятнадцать. А все вместе… сам посчитай, Калапут. А ты говоришь: „Не так плохо, может быть еще хуже“. И как мне понимать такую откровенность? Хуже может быть, пожалуй, только убийство. Не хочешь ли ты сказать, что пришил кого-то, а мы об этом не знаем?

Калапут что-то мысленно взвешивал.

— Я в этом не виноват.

— В чем?

— В изнасиловании. Можете судить меня за ограбление, но изнасилование — это не по моей части. Я говорил этому идиоту Честерфильду, что из-за него мы влипнем.

Я перевел дух. Достал сигареты и протянул пачку Калапуту. Он подумал и взял сигарету.

— Если бы не эта шлюха, которая увела у меня кольцо, вы бы сроду ничего не раскопали, — объяснил он свое неожиданное признание.

Я раскрыл материалы следствия и принялся листать их. Собственно, уже можно было приступать к протоколу допроса, но я хотел еще сравнить список вещей, пропавших из виллы в Анине с результатами обыска в квартире Калапута. Нужных мне документов не оказалось, я вызвал милиционера, чтобы покараулил Калапута, а сам пошел в соседний кабинет, где Роман заваривал кофе. Он взял нужный протокол и прежде, чем протянуть мне, пробежал глазами первые строчки.

— Значит, так, — сказал он, — шестнадцать колец и два браслета, точно соответствующие описанию. Дальше — японский транзистор, фотоаппарат марки „Пентакон-Сикс“ и золотой брегет, но эта вещь проходит по другому делу: кража в квартире Зволиньского. Помнишь того журналиста, что погиб в Татрах? И… ты что? — удивился он, заметив странное выражение моего лица.

— Квартиру Зволиньского обокрали? Я ничего не знал.

Роман удивился еще больше.

— А откуда ты мог знать?

— Ну как бы тебе это сказать, мы дружили. Очень давно, еще в студенческие времена. Откуда ты знаешь, что это именно его часы?

Роман пожал плечами.

— На крышке выгравировано его имя, да и все остальное сходится. Кража произошла несколько месяцев назад, этим потом занималось мокотовское отделение. Когда известие о гибели журналиста пришло в Варшаву, мы искали его родственников, но оказалось, что мать живет где-то под Щецином, она приехала только через два дня. Первой пришла девушка, с которой он последнее время жил, ее адрес у нас есть. Собственно, они то сходились, то расходились. Он часто оставался у нее, но работал обычно в своей квартире, на Боксерской улице. Когда мы поехали с ней, чтобы открыть его квартиру, оказалось, что кто-то устроил там настоящий погром. Все было перевернуто вверх ногами, ящики письменного стола выброшены на пол, вещи из шкафа — тоже, все перерыто.

Я вдруг почувствовал странную тревогу, как и в ту ночь, у подножия Кшесаницы.

— Что пропало? — официально спросил я.

— Да Бог его знает. Оказалось, что деньги он держал в сберкассе, а книжка была у нее. Ничего особо ценного у него в квартире не было, только эти часы, о которых и сказала девушка. Говорила, что еще пропал магнитофон, но потом оказалось, что он оставил его в редакции. Дело прекращено, потому что расследование не дало никаких результатов. Теперь, когда мы нашли эти часы у Калапута, все стало ясно. Почти год прошел. А почему это тебя так интересует?

Я машинально барабанил пальцами по столу. Роман поглядывал на меня с беспокойством.

— Что-то быстро закрыли это дело, я не мог скрыть злости. — Погиб человек, квартира его ограблена, а вам плевать, „нет результатов“ — и точка. Очень мило.

Роман пожал плечами.

Я же сказал тебе, что этим делом занималось мокотовское отделение, а не мы. И вообще, чего ты злишься? Ведь это был несчастный случай. Ты, говорят, был там в это время, так что знаешь лучше меня. А что?.. — он задумчиво поглядел на меня. — Есть какие-нибудь подозрения?