Ксавье Монтепен - Кровавое дело

— Складам… — медленно повторил он. — А что, ведь ты угадал! Посредством этого с виду ничтожного печенья можно вести переписку с заключенным и таким образом водить за нос администрацию!

Говоря, тюремщик укладывал буквы рядом, стараясь составить из них слово. Вдруг внимание его было привлечено двумя очень заметными черными точками, резко выделявшимися на оборотной стороне одной из букв.

Он взял эту букву в руки и стал внимательно разглядывать.

— Черт возьми! — громко воскликнул он.

— Что такое?

— Да вот на букве номер написан чернилами!

— Полно тебе!

— Видишь? 27-й номер!

Сторожа принялись разыскивать номера по порядку и укладывать их на столе. Наконец была уложена пятьдесят девятая буква. Вышло следующее:

«Продолжайте отпираться. Деньги в верном месте. Дочь исчезнет. Скоро будете свободны».

— Поди-ка позови сюда инспектора, — сказал сторож.

Не прошло и минуты, как дежурный инспектор прибежал со всех ног.

— Что, что такое? Что случилось?

Сторож показал инспектору цифры, написанные на оборотной стороне букв.

Инспектор потирал руки от удовольствия.

— Браво, дети мои! Думаю, я не ошибусь, если скажу, что вас ждет очень и очень хорошее вознаграждение.

Инспектор, взяв в руки эту оригинальную корреспонденцию, отправился сообщить о сделанном открытии директору тюрьмы.

Тот внимательно осмотрел все и через несколько минут поехал в окружной суд. Но следователя в кабинете не оказалось, и директор был вынужден ожидать его в течение двух часов.

Как только он вернулся, директор был немедленно введен к нему в кабинет.

Буквы снова были сложены в слова, и Ришар де Жеврэ прочел собственными глазами фразы, представляющие собой новые и подавляющие улики против Анжель Бернье.

Господин де Жеврэ немедленно дал знать начальнику сыскной полиции, и час спустя все находившиеся налицо агенты получили приказ разыскать посыльного, доставившего в тюрьму пакет.

Леон собрался сходить к Анжель Бернье вместе с Рене. Было поздно, а из квартала Дофин в Батиньоль — не близко, и потому молодые люди наняли карету. На углу они вышли, желая идти дальше пешком.

Друзья шли рядом, ища глазами лавку Анжель.

— Вон там москательная лавка, видишь… — сказал Рене. Но он не закончил фразы, заметив, что ставни лавки наглухо закрыты, и повернулся к Леону, побледневшему, как смерть, при виде такой неожиданности.

— Лавка заперта… я предчувствую несчастье, — произнес сын нотариуса и вытер пот, выступивший крупными каплями на лбу. — Вдруг Эмма-Роза умерла!

— Консьерж объяснит нам, зайдем к нему!

Леон с трудом шел: сильная слабость овладела им.

Консьержа не оказалось дома, а жена его шила на швейной машинке и подняла голову, не отрываясь от работы.

— Москательная лавка заперта? — спросил ее Рене Дарвиль.

— К сожалению, да, сударь, — ответила она. — И, боюсь, ее никогда больше не откроют.

— Никогда! — повторил Рене. — Так случилось несчастье?

— Ах, сударь, несчастная женщина арестована!

Леон, не помня себя от горя, воскликнул:

— Арестована! Madame Анжель арестована! Возможно ли это?

— Точно так, сударь.

— Но по какой причине?

— Ее обвиняют в соучастии в убийстве.

— Но это бессмыслица, чудовищно! Это ужасная клевета!

— Все в нашей округе того же мнения, потому что Анжель пользовалась всеобщим уважением, — но, по-видимому, у нее нашли улики.

— Но ее дочь? — спросил Леон глухим голосом.

— Ее выгнали из дома, выгнали из собственной квартиры.

Молодого человека мороз продрал по коже.

— Но что же сталось с несчастной девочкой? Где она?

— Mademoiselle Эмму-Розу приютила у себя старая служанка ее матери. По всей вероятности, вы ее там можете увидеть.

— Где она живет?

— Близехонько, в доме 108.

— Как ее зовут?

— Катерина.

— Благодарю вас, вы мне оказали большую услугу, — воскликнул Леон Леройе с жаром; затем прибавил, обращаясь к своему другу: — Пойдем, я хочу видеть mademoiselle Эмму-Розу, не теряя ни минуты.

И он увлек за собой Рене, тоже сильно взволнованного горестными новостями.

В тот же самый день, в три часа, Катерина, возвратясь с работы, была крайне удивлена, не найдя на своем чердаке Эммы-Розы. Впрочем, она подумала, что молодую девушку, вероятно, опять увезли в суд по приказанию следователя.

Пробило четыре часа, половину пятого, потом пять. Уже стемнело, а девочки нет как нет. Услышав, что кукушка прокуковала пять раз, Катерина испугалась. Почему не везут Эмму-Розу? Вдруг она вздрогнула, услышав стук в двери.

«Наконец-то!» — подумала бедная служанка и побежала отворять. На пороге стояли два незнакомца. При виде их Катерина отступила, полагая, что молодые люди ошиблись. Леон поклонился и спросил:

— Не вас ли зовут Катериной?

— Да, сударь.

— Мы друзья вашей барышни… Позвольте нам повидаться с Эммой-Розой!

— Войдите, пожалуйста, господа, но Эммы-Розы нет дома, и я очень удивлена и беспокоюсь…

— Она ушла! — воскликнул Леон.

— Да, сударь, и уже давно. Я не знаю, что и думать, и ужасно боюсь.

Леон побледнел.

— Вы не спрашивали у соседей?

— Узнавала везде.

— Боже мой! — воскликнул Леон с отчаянием. — Что с ней случилось? Неужели новое несчастье?

— Успокойся, мой друг, — сказал Рене Дарвиль. — С минуты на минуту она может вернуться; не станем мешать, а зайдем попозже и убедимся, что беспокоились совершенно напрасно.

В десять часов оба студента вернулись к Катерине — Эмма-Роза не вернулась! Рене и Леон прождали до половины одиннадцатого, но все напрасно; теперь нельзя было сомневаться в несчастье. Но какого рода оно было — вот до чего напрасно доискивалось их ошеломленное воображение.

— Мы придем завтра. Может быть, вы сообщите нам что-нибудь утешительное, — сказал Рене Катерине, покачавшей печально головой, и увел с собой друга.

Ровно в семь часов Оскар Риго позвонил у дверей своей сестры. Мариетта сообщила, что обед готов, но барыня еще не вернулась. Носильщик буквально умирал с голоду и сел за стол один, так как Софи просила не ждать ее.

Послышался звонок колокольчика.

— Вот и барыня! — воскликнула Мариетта и бросилась отворять дверь.

— Ты обедал? — спросила Софи.

— Да еще как славно, сестрица! Честное слово, у тебя прекрасная стряпуха!

— А я тоже проголодалась.

— Не может быть!

— Однако же это сущая истина! Мариетта, подайте мне что-нибудь, — прибавила Софи и села рядом с Оскаром.

— Ну, а куда же ты девала давешнего господина? — спросил Риго, исподтишка посмеиваясь.

Софи с удивлением посмотрела на брата и повторила:

— Господина? Какого?

— К чему хитрить? Я говорю про того господчика, который был в твоем купе, когда ты проезжала около трех часов по Шарантонской улице.

— Я начинаю думать, что ты много выпил и захмелел, — сказала Софи, принимаясь за бульон, — или у тебя зашел ум за разум.

— Я видел, что ты ехала в своем желтом купе с красными ободками, я его узнал с первого взгляда, ведь подобных экипажей немного.

Софи насторожилась.

— В Париже не одна желтая карета.

— Может быть, но то была точно твоя, с твоими инициалами, с венком роз наверху.

— Ты видел обе буквы? Ты заметил розы? — вскричала Софи с нахмуренным лицом.

— Так, как вижу тебя.

Молодая женщина вскочила, ударив кулаком по столу так сильно, что стаканы подпрыгнули и тарелки зазвенели.

— Да что с тобой? — спросил удивленный носильщик.

— Меня обокрали! Если ты говоришь правду — значит, разграбили мою дачу. Повторяю, это не я сидела в карете!

— Что ты думаешь делать? — спросил Оскар, видя, что сестра надевает шляпу и шубку.

— Мне кажется, нетрудно понять! Я еду на дачу.

— В самом деле, так и следует, я тоже поеду с тобой.

Софи бросилась на лестницу вместе с Оскаром, оставив Мариетту в глубоком изумлении. Они дошли до набережной, где была каретная биржа. Софи прыгнула в фиакр, закричав кучеру:

— На Венсеннскую железную дорогу… Поезжайте как можно скорее… Сорок су на водку!

Карета остановилась у вокзала. Поезд отходил в девять часов пять минут. Софи взяла два билета в Parc-Saint-Maur, где они вышли без десяти десять и рассчитывали дойти до дачи в четверть одиннадцатого.

Анджело Пароли и Луиджи достигли цели своего путешествия в половине пятого. Темная ночь сменила сумерки короткого декабрьского дня, когда Анджело остановил лошадь у виллы Софи Риго. Луиджи соскочил на землю и отворил ворота.

— Останьтесь на месте, — сказал он громко Пароли, — я пойду предупредить…