Красная карма - Жан-Кристоф Гранже

– Я люблю тебя, – услышала она в темноте собственный шепот.

Но это была не совсем правда – просто ей страшно нравилась его сила, нравилась мощь, которая несла их троих к самым пределам ужаса. В ответ Мерш грубо обхватил ее лицо и еще грубее поцеловал. И именно в эту секунду Николь накрыла волна наслаждения, которого она никогда еще не испытывала.

Он слышал их через стену.

Как ни странно, ему было плевать. Ни ревности, ни горечи. Хрен с маслом, а не переживания. Его чувства к Николь были сметены другими, которые он испытывал к Абхе, и все они исчезли в вихре насилия и потоков крови.

И что?

Да ничего.

За все время поездки в Варанаси он не раскрыл рта. А зачем? Он был как перекати-поле, как круглый камешек на дне реки, – вода была кристально чистой, и, катясь, он видел, насколько она прозрачна, несмотря на многочисленные серебристые водоворотики.

Он никогда не скучал по отцу – вопреки банальным идеям, которыми забиты головы людей: всем будто бы нужна мать, всем нужен отец… Он обошелся без него и ничего не потерял. Он родился в тени тайны, рос у подножия глухой стены, но – справился. Спасибо Одетте, которая умела играть все роли одновременно, как актриса в нищем театре.

Однако сегодня стена рухнула – и он до сих пор не мог опомниться. Отец – убийца. Бабушка – полусвятая-полуведьма. Ну и семейка…

Эрве выпрямился на кровати, как приговоренный к гильотине в ожидании парикмахера. Он опустил глаза и еще раз, как домашним питомцем, полюбовался кольтом сорок пятого калибра, который украл у Жан-Луи. Рукоятка покоилась в ладони левой руки, и он поглаживал по стволу указательным пальцем правой.

Эрве закрыл глаза.

Завтра он сам убьет своего отца.

Сегодня отправились в путь без джипа.

Слишком много луж, грязи, одним словом, всего – слишком.

Но самой вязкой была грязь, которая текла у него в голове. Боже мой. Что он натворил с этой девочкой? Ведь после первого случая в Париже, когда он не сдержал себя, он поклялся, что больше ее не тронет. Девчонка двадцати двух лет? Ну ладно, двадцати трех. Полное безумие. Чем он лучше тех психов, не способных контролировать свои импульсы, с которыми ему приходилось разбираться у себя на набережной Орфевр?

С самого рассвета Мерш искал себе оправдание. Все дело в этом городе, одетом в лохмотья, погруженном в полусон, утопающем в священной воде Ганга, которая ударила ему в голову. Или это минутное опьянение, ведь они были всего в нескольких шагах от убийцы – их конечной цели. Или у него, как это бывает во время войны, возникла потребность заняться любовью, отпраздновать жизнь, прежде чем окончательно с ней расстаться.

Нет, нужно вернуться к расследованию…

Полупрозрачная молодая девушка, красная и белая. Она навела его на мысль о генеральном прокуроре, о пурпуре и горностае – о цветах правосудия[132]. Девушка, которая, он надеялся, была не слишком опасно ранена грубым желанием – желанием его, человека настолько далекого (в этом он не сомневался) от того, о ком она мечтала: прекрасного принца с венком в волосах и гитарой в руках.

– Мы идем или нет?

Он вздрогнул. Николь уже приняла душ, переоделась – на ней была туника цвета лаванды с вышивкой по бокам, похожей на гравированный приклад английских винтовок. Мерш тоже нашел на заднем дворе сарай с самодельным цинковым водопроводом, из которого вытекала струйка, наверняка кишащая микробами. Он умылся и сменил рубашку на другую – бледно-желтую оксфордскую, с маленькими пуговками на воротнике, ту самую, которую он надевал, когда его вызывали в прокуратуру.

На завтрак они молча съели по половинке лепешки чапати, макая ее в чай. Что касается Эрве, то он по-прежнему сидел, запершись в своем номере. Некоторые объявляют голодовку в знак протеста, а он голодал непонятно ради чего.

– Идем, – ответил Мерш.

Уверенность Николь его ошеломила. Накануне после своих утех они заснули в надежде, что сон пройдется по ним как губка. И вот сегодня утром девочка не выказывала ни малейшего смущения – завтрак прошел как ни в чем не бывало.

Но Мерш совсем не такой, и Николь в глубине души – тоже. То, что они сделали, не было, черт возьми, каким-то пустяком! Жан-Луи принадлежал к тому типу людей, которые все еще верят в любовь или, по крайней мере, считают, будто все, что связано с чувствами, включая сексуальные переживания, – это серьезно.

И хотя они проснулись утром в совершенно разном настроении: она – свежая, как цветок, а он – бурчащий, как шмель, оба находились на одной волне, в этом Мерш был уверен. Неужели и правда – случайный занос в сторону? Или наоборот – решительный разворот?..

Он объяснил Николь, что они не могут взять джип: он увязнет на затопленных улицах. Ей пришлось не один и не два раза окликать спящего моторикшу, забравшегося, как обезьянка, на спинку своего велосипеда. Тот, проснувшись и спрыгнув двумя ногами в лужу, сразу поднял над повозкой тент – снова припустил дождь. Повозку тянул велосипед. Чисто по-человечески это выглядело приличнее, чем в Калькутте. Устроившись под брезентовой крышей, они велели ехать в центральный полицейский участок Бенареса.

– Что ты собираешься сказать в полиции?

Сидя рядом, она прижалась к нему и взяла его под руку, словно они были настоящей парой. А почему бы и нет? Разве они и впрямь не были ею? По крайней мере, сейчас, на тропе войны?

– Там увидим, – сказал он сдержанно.

Они увидели это почти сразу. В полицейском участке никто не говорил по-французски. Да и по-английски, в общем, тоже. Пришлось ждать прибытия старшего офицера. Они вышли на улицу покурить.

Снаружи здание походило на мини-маркет со стенами, выкрашенными в белый и синий. Или на автозаправку с бензоколонкой и припаркованными мопедами. Но фасад был только оградой, а за ней – то есть во дворе – виднелся ряд камер для задержанных, разделенных кирпичными перегородками, тоже выкрашенными в белый и синий. Таким образом, офис выглядел как череда киосков, где можно купить, например, лотерейные билеты или записаться на экскурсию. Но сейчас все это было наполовину затоплено и сыщики в основном укрывались внутри.

Наконец прибыл ЗГИ – заместитель генерального инспектора. Николь решила взять инициативу в свои руки. Уверенность, с какой она говорила по-английски, произвела на Мерша впечатление. Он чувствовал в этой девушке целые пласты блестящего, глубокого, серьезного образования.

– Follow me[133], – наконец сказал офицер.

На полицейском-индусе был желтый дождевик, а на плече у него висела и все время потрескивала огромная рация. Он казался то ли обкуренным, то ли