Красная карма - Жан-Кристоф Гранже
Николь не сразу осознала случившееся.
Когда сотни раз представляешь в мечтах одно и то же событие, а потом оно происходит в реальности, его приметы распознаются не всегда. Реальность – это вечное разочарование по сравнению с мечтами, но мы не успеваем разочароваться, потому что реальность обрушивается на нас, захватывая целиком.
Когда Николь протянула в темноте руку, чтобы включить свет, и Мерш схватил ее за запястье, она сказала себе: «Наконец-то». И почувствовала, что падает на кровать, – на какую из двух, она не поняла.
Она ощутила жжение в уголке рта. В мире слов это называется «поцелуй», но в ту минуту все слова улетучились. Она была во власти паники и даже ужаса, который отрывал ее от самой себя, и в то же время гипнотической неги – шум дождя на улице, запах плесени в комнате, складки простыни под головой, которые уносили ее, как течение реки… «Бог ты мой, да сосредоточься же, дуреха…»
Она откликалась на поцелуи, на ласки, отвечала движением навстречу его движениям, вкладывая в них старание и импровизацию. Она пыталась вспомнить то немногое, что знала: все, что читала на эту тему, всякую туфту, все глупости и россказни, которыми она обменивалась с подругами, – уже мертвыми, кстати говоря. Это ей ничуть не помогало. Наоборот…
Были лишь ее девственное тело и первые неловкие движения. Все это, несомненно, выдавало ее неопытность, но она рассчитывала на свою свежесть и искренность, интуитивно угадав, что ничто не может заменить незамутненность только что найденного источника…
Он снял с нее тунику, потом джинсы. Чувствуя в темноте его руки и не видя лица, она с трудом могла вспомнить его имя. Ее мысли не шли дальше ощущений, а ощущения были резкими, обрывистыми, словно им не хватало воздуха.
За ними следила уличная вывеска. Внезапно в красном свете неона Николь увидела сверкающий зрачок. Мужчина рядом с ней был внимателен, упрям и – одержим…
Николь раздели. «Ничего страшного», – сказала она себе. Под его пальцами, господи, под его грязными пальцами легавого, которые убивали и пытали, она чувствовала себя более одетой, чем когда-либо, словно купалась в голубых сумерках или в прохладной воде озера из стихотворения Рембо.
Она не испытывала ни наслаждения, ни опьянения, а только радость, доставляемую ее телу другим знакомым ей телом – спокойным и ласковым…
Ее не удивляло отсутствие оргазма. Это походило на обучение, на проверку различных поз и чувствительных точек – ради следующего раза. Она откликалась, но для сладострастия требовалось повторение. Не было никакой надежды достичь седьмого неба в том состоянии неуверенности, в каком она находилась.
А потом она почувствовала боль – что-то вроде растягивания, толчка, какое-то напряжение в глубине, сопротивление. Он уже был в ней – или был на пути.
Николь повернула голову: она не могла дышать. В этот момент, как и тогда, когда он почти взял ее на бульваре Инвалидов, у нее возникло ощущение, что она пьет темноту, глотает четыре стены комнаты и дождь снаружи. Ускользая от его рук, она растворялась в тени, стекала по кровати, взлетала к потолку…
Внезапно взгляд Мерша снова устремился к ней – оттого что прядь волос закрывала ему один глаз, он казался одноглазым. Она схватила его за шею, издавая тихие стоны, – он так сильно сжал ее грудь, что ей даже не нужно было ничего изображать… Вскоре боль стала невыносимой, и она подумала, что сейчас закричит, – но закричал он. Что-то разрывалось в нем, что-то такое же прочное, как кость, ломалось под воздействием чудовищной силы.
Внезапно по поверхности ее сознания, как капли дождя по подоконнику, застучали практичные мысли. Это животное собиралось кончить в нее! В ту же секунду из глубины памяти поднялся голос отца (привет, папа!), произносивший свою излюбленную глупую шутку: «У девушек, когда из них выходят с задержкой на несколько минут, наступает задержка на много недель…»
Она мгновенно выгнулась и вонзила пятки ему в ляжки, давя со всей силой, – в темноте она почувствовала его изумление, его растерянность, как у акробата, промахнувшегося мимо трапеции. И почти сразу ощутила, как теплая струйка брызнула ей на ногу.
Мерш откинулся на бок, и Николь подумала о превратностях физиологии. Можно сколько угодно твердить про три тысячелетия страстей и повторять красивые стихи, но все всегда заканчивается одинаково: теплой струйкой, текущей по ляжке, и чувством облегчения, что удалось избежать худшего.
Николь была на седьмом небе от счастья. Удовольствие? Оно может быть самым разным. Тайная радость, охватившая ее – между болью и удивлением, – принадлежала ее внутреннему существу, которое будет путешествовать по другим телам и другим временам. Решающая дата в ее карме…
– Извини.
Голос раздался в комнате так неожиданно, что Николь задалась вопросом – не спала ли она до сих пор?
– За что? – пробормотала она. Говорить тихо в такие моменты она считала хорошим тоном.
– Я зашел слишком далеко.
Мерш закурил, забыв предложить сигарету и ей. В пламени спички Николь успела увидеть его великолепное лицо и подумала: «Настоящий секс-символ». Она вспомнила о Че, о героях революции, о прекрасных латиноамериканских парнях, которые боролись за обездоленных и бередили ее воображение, и улыбнулась в темноте, которая только что сомкнулась под руками Мерша. Итак, в дерьмовом номере под шум ливня она вошла в таинственную реку взрослой жизни.
Мерш повернулся к ней и положил голову ей на плечо – любой его жест казался ей сейчас избитым.
– Тебе было страшно?
Она испытала облегчение: не было этого ужасного «тебе понравилось?».
– Страшно отчего? – спросила она, и ей показалось, что она видит, как на потолке в темноте появляется вопросительный знак. Галлюцинация молодой женщины в процессе метаморфозы.
Он сдавленно рассмеялся:
– У тебя богатый выбор. Встретиться с убийцей… Быть арестованной полицией Варанаси… Подхватить перед возвращением в Париж неизвестную болезнь…
Николь не ответила. Она абсолютно не чувствовала страха. Чистое бессознательное состояние новой женщины, торжествующей и слегка опьяненной. Также она с опозданием поняла, что солгала, когда они приехали в отель: она настояла на том, чтобы делить номер с Мершем, не потому, что чего-то боялась, а потому, что все решила заранее…
– Ты возьмешь нас с собой?
Вопрос для проформы. Она отлично знала, что Мерш хочет убить Бабу Шумитро Сена без соблюдения формальностей. И еще она знала, что по неизвестной причине он непременно заставит их присутствовать при этой казни.
Однако Мерш ответил:
– Как хотите.
– Ты играешь нашими жизнями, – прошептала она.
– Я суеверен.
– Не вижу связи.
– Вы приносите мне удачу. Мы победим в этой войне, и победим вместе.
Николь почувствовала, что сердце мячиком подпрыгнуло у нее в груди. От этих слов – совершенно глупых и даже бредовых – ее охватило счастье. Они подтверждали пакт, заключенный ими еще в Париже, гораздо надежнее, чем недавние акробатические
