Тень - Иван Борисович Филиппов
После начала кампании полковник исчез – Шмидт знал, что он был отправлен на фронт. Воскресенский в карточных делах был болваном, но он был умелым и храбрым воином, который никогда бы не стал отсиживаться в тылу. Правда, ни храбрость, ни умения полковнику в этой войне не помогли – он был ранен. К огромному облегчению Шмидта, под Бородино героически погиб Кутайсов. Ранение же Воскресенского было неприятно, но не смертельно, и, вернувшись в Москву после Бородинского сражения, он пригласил Шмидта на партию в клуб.
Состоялась историческая игра. Казалось, война пробудила в Воскресенском давно забытый карточный талант.
Или просто судьба решила компенсировать ранение удачей в картах. Как бы то ни было, Шмидт в тот вечер крупно проигрался. Но судьба не отвернулась от него. На радостях Воскресенский страшно напился, и когда Шмидт помогал пьяному полковнику сесть в экипаж, то он рассказал ему самую важную историю своей жизни. «Присутствуя на военном совещании после Бородинского сражения, – заплетавшимся языком начал полковник, – я своими ушами слышал, как фельдмаршал Кутузов заявил: ежели войска Наполеона подойдут к Москве, мы лучше сожжем Москву, но не отдадим ее французам».
Наутро полковник лично явился в дом Шмидта во Вражском переулке и заклинал его сохранить в тайне рассказанное. Шмидт торжественно поклялся никому не говорить о планах главнокомандующего. И это была клятва, которую он впервые в жизни точно не собирался нарушать.
Когда Шмидт вышел на Тверскую, город уже полностью погрузился во тьму. Он увидел главную улицу города совершенно пустынной, остановился и посмотрел по сторонам. Все дома стояли темными, на улице не было видно ни души. Неожиданно боковым зрением Шмидт уловил какое-то движение. Как будто от одного из домов отделилась тень. Он прислушался. Тишина. Наверное, кошка. Медлить было нельзя. Шмидт быстрым шагом перешел улицу и свернул в свой переулок. Здесь, рядом с церковью Воскресения, он снимал второй мансардный этаж в небольшом скромном домике офицерской вдовы. Вдова с многочисленными слугами была еще несколько дней назад отправлена из города к тетке, и Шмидт был в доме один.
Он отпер дверь и прошел к лестнице, ведущей наверх. Комнаты офицерской вдовы были завалены брошенными вещами и впопыхах опрокинутой мебелью. В комнатах Шмидта, напротив, царил идеальный порядок. На кровати стоял собранный саквояж и лежал теплый дорожный плащ. Шмидт на минуту остановился у стола, чтобы налить себе виски. Пожалуй, любовь к этому благородному напитку была тем единственным, что до сих пор связывало доктора с исторической родиной.
Шмидт оглядел свою комнату. В углу стояла большая фляга с особой горючей жидкостью.
Допив виски, он откупорил флягу и спустился с ней на первый этаж, методично разливая содержимое по пути. Затем вернулся и отпер дверь на чердак. Здесь, в мансарде, на стене висела немыслимых размеров подробная карта Москвы, на которой были отмечены места, где Шмидт и его помощники заложили заряды и расположили ракеты с «греческим огнем» его собственного приготовления.
Рядом на столе лежали бумаги с вычислениями и стоял большой напольный барометр. Шмидт с удовлетворением заметил, что давление упало – на Москву шла буря. Созданные им запасы «греческого огня» не пропадут. С их помощью наконец он осуществит свою главную мечту! Еще пара часов – и его снаряды сработают, ракеты взлетят в воздух, а штормовой ветер распространит огонь по всему городу. Кутузов, отдавая приказ, полагал, что доктор Шмидт сожжет лишь стратегически важные здания. Так же, по всей видимости, думал и Ростопчин. Глупцы. «Я сожгу весь город дотла, а когда дым рассеется, то я, именно я буду королем этого пепелища. Когда жители Москвы вернутся в город и захотят восстановить родные руины, им придется выкупать их у меня».
Последние несколько недель Шмидт провел в лихорадочной подготовке, плетя интриги, втираясь в доверие к важным людям города, закупая необходимые для поджога материалы. Кажется, он не спал последние пять дней. Или шесть? Лишь изредка он позволял себе дремать, чтобы совсем не потерять рассудок. Но оно того стоило. Он стал приближенным к Кутузову, он поссорил фельдмаршала с Ростопчиным, он в одиночку подготовил самую сложную военную операцию в истории XIX века. Чумной пожар в Лондоне покажется детской шалостью по сравнению с огненным смерчем, который обрушится сегодня ночью на Москву, думал Шмидт. И в этом огне сгорит почтенный доктор Иоганн Шмидт, а из пепла возродится Федор Христофорович Андреев – потомственный дворянин, скупивший половину Москвы. На расходы ушло все накопленное им состояние, но даже по самым скромным прикидкам Шмидта вероятная прибыль от его затеи превысила бы тысячи процентов. Он мог бы, конечно, подождать и скупить землю после пожара, но богатый опыт и врожденная осторожность говорили ему, что лучше не жадничать. Богач, скупающий землю пред лицом наступающей армии, привлечет существенно меньше внимания, чем циничный делец, решивший нажиться на горе москвичей.
Он справил себе новые документы и приступил к делу. Бегущие из города дворяне и купцы, простые москвичи продавали землю Федору Христофоровичу по дешевке. За полцены, за четверть. Ведь вы вряд ли сможете сюда вернуться, ведь Наполеон победит, зачем вы ему в Москве? Вас убьют французы. Нет, нет, лучше продайте вашу землю мне. Из чистого христианского сострадания я хочу снять с вас этот тяжкий груз, дать вам хотя бы немного денег, которые так пригодятся вам в новой жизни вдали от дома.
Будь полковник Воскресенский жив, он бы наверняка был бы впечатлен тем, какую невероятную пользу сумел извлечь доктор Шмидт из его секрета. Но полковник был давно мертв. Шмидт лично разделал его тело и закопал под грушевым деревом во дворе дома офицерской вдовы. Он подумал, что перед тем как покинуть дом навсегда, он зайдет к старому полковнику попрощаться.
Шмидт спустился на первый этаж, подошел к окну и от свечи поджег все занавески. Поджигать непосредственно смесь собственного приготовления было бы рискованно, а так – огонь сам найдет ее. И вот тогда ему лучше бы быть как можно дальше от дома. Он взял саквояж, накинул на плечи дорожный плащ и вышел на холодную улицу.
Уже дойдя до церкви, Шмидт услышал звук бьющегося стекла и обернулся: на первом этаже дома офицерской вдовы вылетели окна, а секунду спустя тишину улицы потряс оглушительный взрыв. Крыша домика будто бы приподнялась на пару сантиметров, давая возможность страшному огненному вихрю вырваться наружу, а затем опустилась на прежнее место, и все строение начало складываться, поглощаемое сильным огнем. Шмидт завороженно смотрел на эту картину разрушения.
На несколько мгновений в темном
