Ольга Лаврова - Мафия
Знаменский приоткрывает его, растирает щепотку содержимого между пальцев, рассматривает, подносит к носу, спрашивает:
- Пробу в лабораторию?
- Сдали.
Знаменский кивком отпускает Сажина, сверток убирает в сейф. У Ардабьева тревожно раздуваются ноздри.
- Знакомый запах? - оборачивается Пал Палыч. - Она самая, анаша, - и вытирает пальцы платком.
А в дверях уже конвоир. Чеканит:
- Арестованный Папрыкин доставлен, товарищ полковник!
- Спасибо, можете идти.
Пока Знаменский подписывает Ардабьеву пропуск и проставляет время, тот смотрит на Папрыкина и видит того высокого парня, который с приятелем при Ардабьеве подошел к Валентинову со словами: "Отец, ларек торгует?"
Арестованный и Ардабьев узнают друг друга, последний - с оторопью.
Пал Палыч короткого обмена взглядами не замечает, а если и замечает, то не придает ему значения: Ардабьев в этот момент к нему спиной. Что касается Папрыкина, то любой уголовник, попав на Петровку, пристально всматривается в каждое лицо, стараясь на всякий случай запечатлеть его в памяти.
- Желаю успеха, - жмет Пал Палыч руку Ардабьеву. - Держите со мной контакт.
- Спасибо, Пал Палыч, до свидания.
В коридоре Ардабьев приостанавливается, утирает лоб. Вряд ли он так испугался за Валентинова, да и за себя как будто бояться нечего. Но пахнуло на него ужасом прошлой жизни.
А тут еще второго парня ведут. И он тоже узнает Ардабьева. И поскольку конвоир идет сзади и физиономии арестанта не видит, то, по-своему истолковав пребывание здесь Ардабьева, корчит выразительную гримасу: и ты, мол, горишь?
Конвоир вводит его в дверь, соседнюю с кабинетом Знаменского.
А Ардабьев ускоренным шагом направляется к выходу, почти впопыхах сдает пропуск постовому и только на улице переводит дух. Как-то вроде он замешан в дело этих покупателей Валентинова, без вины виноват.
Знаменский же ведет допрос Папрыкина:
- Кто из вас двоих инициатор грабежей?
Тот тычет себя в живот, в грудь, в голову:
- Здесь инициатор! Здесь! Здесь! Все внутри требует: заправься! Ах, у старичков пенсию отняли! Да голодный наркоман способен... мать родную готов за горло!
Знаменский листает тоненькую папочку дела, находит допрос матери.
- По ее словам, так и было. После чего вы ушли из дома. А еще раньше с работы.
- В зарплатной ведомости расписаться не могу, руки трясутся, - он поднимает над столом кисти, они действительно вздрагивают. - Суп в столовой возьмешь - половину расплещешь. Последнее время по три дырки колол.
Руки его уже нетверды, но природной силы в нем еще хватает, организм сопротивляется разрушению. А вот духовный, интеллектуальный урон велик, и потому у Папрыкина нет четкого лица. Его социальное происхождение, профессия, образовательный уровень заслонен ныне тем, что типично для агрессивного наркомана вообще: развязность, болтливость по не грозящим собственной безопасности поводам, укоренившееся стремление "завербовать" окружающих, даже следователя и, разумеется, категорическое нежелание выдавать "своих". Кроме того, под арестом он лишен привычного зелья и в полном раздрызге: единственное, что могут тюремные врачи, - это облегчить физические муки наркотического голодания.
Знаменский задерживается на другом листе дела.
- Приятеля вы приобщили или он вас?
- Не помню уже... А вообще приятно за новичком наблюдать... как он делает открытие. Ходил, ничего не соображал и вдруг все начинает чувствовать по-новому. Как он тогда слушает рок-металл! У него глаза на лбу - он первый раз понимает, почему так звучит!.. Да что я вам говорю, кто не пробовал объяснять бесполезно.
- Я пробовал, - спокойно усмехается Пал Палыч.
- Вы?!
- Пробовал. Именно чтобы понять. Иначе как дело вести?
- Ну? Блаженство?
- Иллюзия блаженства. Иначе не было бы наркоманов. Беда, что несколько раз блаженство, а там вся жизнь насмарку.
- Это точно, - искренне поддакивает Папрыкин, объединенный со следователем мигом обманчивой близости. - И вот ведь паскудство: пока привычки нет, все за так дают. А поймешь, что влип, бежишь: дайте. Что ты, говорят, малый, сколько можно одолжаться, плати...
- По три дырки в день - это приличные деньги, - подсчитывает Знаменский. Откуда такие доходы, Папрыкин?
- Я же признался.
- На пенсионерах не разгуляешься. Где вы были третьего августа?
Папрыкин стискивает руки.
- У одной девушки, - почти без паузы начинает он врать. - Грубо говоря, проститутки. Тоже увлекается наркотиками. Проститутки, которые колются, это жуть. Плохо одеты, все деньги уходят на это дело, не моются, по ночам не хотят работать, дрыхнут.
Знаменский поднимает ладонь, чтобы прекратить пустое словоизвержение.
- Обратимся к хронологии, Папрыкин. Пенсию вы отнимали в июле и в сентябре. А третьего августа было крупное ограбление на Солянке.
- А-а-а, - тонким истеричным голосом заводит Папрыкин. - Все нераскрытое хотите на нас повесить? Людей калечили, машины угоняли, гостиницу "Россия" сожгли? А я, может, чище вашего! Ну взял, ну украл, так я от беды, меня лечить надо, а лечить не умеете! А вы-то э-эх! Одной рукой меня давите, а другой успехов желаете - кому, интересно?
- Кому же? Поясните смысл ваших выкриков.
- Будто не знаете! Торговец из нас соки жмет, гонит воровать, а у вас с его шефом контакт, да? Мундиром прикрылись, работает в одном кармане!
- Хватит, Папрыкин, что вы городите?
- Да ладно притворяться! Я даже имя скажу: Володя! Володя ведь?
Не то чтобы Пал Палыч поверил намекам арестованного, но какая-то подоплека в них есть, возможно. Это уже беспокойно и неприятно.
На закрытом корте Коваль играет в теннис с Феликсом.
"Псы" немножко болеют.
- Хорошо патрон взял!
- Феликс тоже... только малость суетится.
Сет кончается выигрышем Коваля, и Феликс использует благоприятный момент:
- Олег Иваныч, человека у меня взяли.
- На деле?
- Не-ет, вывеску кому-то почистил.
- Пьяный?
- Стал бы я! - заверяет Феликс.
- Кто такой?
- Двадцать девятый номер.
- А-а, бывший хоккеист, блондин, - Коваль любит показать, что знает людей наизусть, как хороший генерал своих солдат. - Ладно, вытащим.
Когда партнеры, уже переодевшись, выходят на улицу, оказывается, что Коваля поджидает Хомутова.
- Извини, но завтра воскресенье, а потом тебя три дня не будет...
Коваль отпускает Феликса.
- Ты всегда знаешь, где я? - спрашивает Хомутову, идя к машинам.
- Каждую минуту суток.
- Страшная женщина.
Дальнейший разговор происходит в дороге.
- Задержка с пеньковой фабрикой, Олег Иваныч.
- Люба! Я покупаю химическое оборудование, нашел валюту.
- Железная баба там в директорах, не подступишься!
Коваль немало изумлен, что Хомутова перед кем-то пасует.
- Я подумала назначить удобного директора, но это сколько лишних людей подключать. Неграмотно. Может, сменим адрес? Не одна такая фабрика.
- И другие понадобятся. Если из-за трудностей отменять мои решения... лучше разъедемся в разные стороны.
- Понимаешь, Олег Иванович, из рабочих до директора дошла, - виновато объясняет Хомутова. - Все своим горбом. И никаких грехов.
- Семья?
- Муж умер, три дочери, тоже в мамашу, порядочные. Четверо внучат.
- Дети... - чуть задумывается Коваль.
- Олег Иваныч, ты мое отношение к этому знаешь! - позволяет себе некоторую резкость Хомутова.
- Да, способ для подонков...
- Зачем мы держим психолога, врача, адвоката? Найдите больное место. Она всю жизнь делала веревки. Только.
- Нет, Гамлет ошибался, - говорит Коваль.
- Гамлет? Быть или не быть?
- Нет, что на человеке нельзя играть, как на флейте. Можно. Как на гармошке. Главное - растянуть мехи, раздуть. И потом на кнопочки нажимая... изображает, как надо сыграть нужную мелодию.
Тушина, директор фабрики пеньковых изделий, у себя в кабинете. Она дородная, полнотелая женщина с хорошим открытым лицом и начальственной, а порой и грубоватой повадкой.
Входит Хомутова.
- Прием сотрудников по личным вопросам... - густым голосом говорит Тушина, сразу угадав в посетительнице постороннюю.
- Я по вашему личному вопросу, - с неприятной задушевностью произносит Хомутова, садится без приглашения и, поймав взгляд директорши, гипнотически не отпускает его. - Наши семьи, Анна Кондратьевна, связала общая беда. Кира, дочка ваша, в августе отдыхала в Крыму. Познакомилась там с моим племянником. И так это нам обернулось! - Хомутова неторопливо достает платочек, промокает щеки под сухими глазами.
Тушина пока ничего не отвечает, пока лишь изумлена нелепым каким-то визитом.
- Парень только из армии, а девочка красивая, сексуальная, силком тащит в койку, - продолжает Хомутова. - Вот снялись на память, - со вздохом показывает фотографию, где на фоне южного пейзажа смонтирована молодая пара.
Тушина гневно выхватывает фотографию, рвет в клочки и сыплет перед носом Хомутовой на стол. Чтоб Кира кого-то "тащила в койку"?!
