Луиза Пенни - Эта прекрасная тайна
– Я упал на колени рядом с ним, – продолжил настоятель.
– Вы прикасались к нему?
– Да. К его лицу, к его мантии. Кажется, я ее разгладил. Не знаю почему. Кто бы стал делать такое?
И опять Гамаш словно не услышал вопроса. Время для ответа еще наступит.
– Что делал в вашем саду брат Матье?
– Понятия не имею. Он не ко мне пришел. В этот час меня там никогда не бывает. Я отправляюсь в обход по монастырю.
– Он знал об этом?
– Он ведь мой приор. Как ему не знать?
– Что вы сделали, увидев тело? – спросил Гамаш.
Настоятель нахмурил брови, припоминая:
– Сначала мы помолились. Потом я вызвал полицию. У нас есть только один телефон. Спутниковый. Он не всегда работает, но сегодня утром связь была.
– А вы не думали о том, что, может быть, звонить вообще не стоит?
Вопрос Гамаша удивил настоятеля, и он новыми глазами посмотрел на этого спокойного чужака.
– Со стыдом признаю, что именно такая мысль и посетила меня поначалу. Оставить все между нами. Мы привыкли к автономному существованию.
– Тогда почему позвонили?
– Боюсь, что не ради Матье, а ради других.
– Что вы имеете в виду?
– Матье больше нет. Он уже с Господом.
Гамаш надеялся, что так оно и есть. Что для брата Матье больше не осталось тайн. Он знает, кто забрал его жизнь. И знает теперь, есть ли Бог. И небеса. И ангелы. И даже небесный хор.
Думать о том, что случается с небесным хором, когда появляется еще один регент, не имело смысла.
– Но остальные остаются здесь, – продолжал настоятель. – Я вызвал вас не ради мести или наказания тому, кто убил приора. Что сделано, то сделано. Матье в безопасности. А вот мы – нет.
Гамаш знал, что настоятель говорит истинную правду. Именно такова бывает реакция отца – защитить. Или пастыря, который спасает от хищника свое стадо.
Saint-Gilbert-Entre-les-Loups. Святой Гильберт среди волков. Странное название для монастыря.
Настоятель знал, что в его стаде волк. В черной мантии, с бритой головой, шепчущий тихие молитвы. И отец Филипп вызвал охотников, чтобы они нашли волка.
Бовуар и доктор вернулись с носилками и поставили их рядом с братом Матье. Гамаш встал и подал безмолвный знак. Тело подняли, положили на носилки, и брат Матье в последний раз покинул сад.
Маленькую процессию возглавлял настоятель, за ним шли братья Симон и Шарль. Потом, с носилками, капитан Шарбонно и Бовуар: Шарбонно на передних ручках, Бовуар на задних.
Гамаш, шедший последним, закрыл за собой дверь в виде книжного шкафа.
Они вышли в радужный коридор. Веселые лучи освещали тело и тех, кто его сопровождал. Когда они проходили через церковь, остальные монахи встали со своих мест и цепочкой двинулись следом за Гамашем.
Отец Филипп начал читать молитву. Не розарий – что-то иное. И тут Гамаш понял, что настоятель не читает молитву, а поет. И не просто молитву – песнопение.
Григорианское песнопение.
Постепенно к нему присоединились другие монахи, и звуки их голосов наполнили коридор, слились со светом. Это было бы красиво, если бы среди тех, кто пел слова Господа голосом Господа, не шел убийца.
Глава шестая
Вокруг блестящего смотрового столика стояли четыре человека.
С одной стороны – Арман Гамаш и инспектор Бовуар, напротив них – доктор, а чуть поодаль – настоятель. Брат Матье лежал на столике из нержавеющей стали, его искаженное гримасой ужаса лицо смотрело в потолок.
Другие братья отправились заниматься тем, чем они обычно занимались в такое время. Гамашу было любопытно, чем именно.
По своему опыту он знал, что многие люди в подобных ситуациях совершенно выбиты из колеи. Они цепляются за знакомые запахи, виды и звуки. Словно у них вдруг закружилась голова и они боятся выпасть из знакомого им мира.
Капитан Шарбонно получил приказ искать орудие убийства. Гамаш полагал, что найти его будет нелегко, но предпринять попытку необходимо. Судя по всему, приора убили камнем. Если так, то камень почти наверняка зашвырнули за стену – поди найди его в девственном лесу.
Старший инспектор огляделся. Он предполагал, что лазарет будет плохо оборудованным, даже убогим. Он приготовился к тому, что увидит какую-нибудь средневековую сцену. Операционные столы из каменных глыб с открытыми сливными отверстиями для жидкостей. Деревянные полки с сушеными и измельченными в порошок травами из сада. Хирургические пилы.
Но помещение оказалось оборудованным по последнему слову техники, со сверкающими инструментами, аккуратными шкафчиками, наполненными марлей и бинтами, таблетками и шпателями для языка.
– Вскрытие проведет коронер, – сказал Гамаш доктору. – Мы не хотим, чтобы вы проводили эту процедуру с телом приора. Я попрошу вас только снять с него одежду, чтобы мы могли ее должным образом обыскать. И, кроме того, мне нужно увидеть тело.
– Зачем?
– Чтобы убедиться, что на нем нет других ран или отметин. Чего-то такого, о чем мы должны знать. Чем скорее мы соберем факты, тем быстрее докопаемся до истины.
– Но между фактом и истиной большая разница, старший инспектор, – заметил настоятель.
– И когда-нибудь мы посидим в вашем замечательном садике и обсудим это, – сказал Гамаш. – Но не сегодня.
Он повернулся спиной к настоятелю, кивнул доктору, и тот приступил к работе.
Мертвец больше не лежал в позе эмбриона. Хотя трупное окоченение уже начинало схватывать мышцы, общими усилиями удалось положить его спиной на стол. Гамаш отметил, что руки приора все еще остаются внутри длинных рукавов его мантии и обхватывают живот, словно он скорчился от острой боли.
Развязав веревку на поясе приора, доктор вытащил его руки из рукавов. Гамаш и Бовуар наклонились над телом, проверяя, не зажато ли что-нибудь в кулаках, нет ли чего под ногтями.
Но они увидели пустые руки, чистые и ухоженные ногти.
Доктор аккуратно положил руки брата Матье по бокам. Но левая соскользнула с металлического стола и повисла. Из рукава что-то вылетело и упало на пол.
Доктор наклонился, чтобы поднять упавший предмет.
– Не прикасайтесь! – резко сказал Бовуар, и доктор замер.
Надев резиновые перчатки, Бовуар поднял с каменного пола лист бумаги.
– Что это? – Настоятель сделал шаг к Бовуару.
Забыв о мертвом теле, доктор перегнулся через стол, привлеченный предметом в руке инспектора.
– Не знаю, – ответил Бовуар.
Доктор обошел стол, и четверо мужчин, собравшись в кружок, уставились на лист бумаги.
Пожелтевший, неправильной формы. Не фабричного производства. Плотнее, чем обычная бумага.
На листке замысловатым почерком были начертаны какие-то слова. Черные каллиграфические буквы. Без особых изысков.
– Не понимаю, что тут написано. Это латынь? – спросил Бовуар.
– Вроде бы.
Настоятель наклонился, прищурился.
Гамаш надел полукруглые очки и тоже склонился над бумагой.
– Похоже на страницу из старинной рукописи, – сказал он наконец и отступил назад.
На лице настоятеля появилось взволнованное выражение.
– Это не бумага. Пергамент. Ягнячья кожа. Видно по текстуре.
– Ягнячья кожа? – спросил Бовуар. – Вы используете ее вместо бумаги?
– Последние несколько сот лет уже не используем. – Настоятель не сводил глаз с листка в руке инспектора. – В тексте, по-моему, мало смысла. Наверное, это латынь, но не псалом, и не часослов, и не какой-то другой из известных мне религиозных текстов. Я могу разобрать только два слова.
– Какие? – спросил старший инспектор.
– Вот, – показал пальцем настоятель. – Похоже на «dies irae».
Доктор издал тихий звук, вроде как хмыкнул. Они посмотрели на него, но он уже замолчал.
– И что это значит? – спросил Бовуар.
– Слова из заупокойной мессы, – ответил настоятель.
– В переводе означает «день гнева», – заметил Гамаш. – «Dies irae, dies illa», – процитировал он. – «День гнева, день скорби»[23].
– Верно, – подтвердил настоятель. – В заупокойной мессе «dies irae» и «dies illa» стоят рядом. Но здесь «dies illa» нет.
– О чем это вам говорит, отец Филипп? – спросил Гамаш.
Поразмыслив, настоятель ответил:
– О том, что тут не заупокойная месса.
– А что думаете об этой записи вы, брат Шарль? – спросил Гамаш.
Доктор сосредоточенно наморщил лоб, глядя на пергамент в руке Бовуара. Потом покачал головой:
– К сожалению, ничего.
– Никто из вас раньше ее не видел? – гнул свое Гамаш.
Доктор посмотрел на настоятеля – тот еще некоторое время разглядывал слова на листке, а после отрицательно помотал головой.
Наступила пауза. Наконец Бовуар показал на лист:
– А это что такое?
И снова все склонились над пергаментом.
Над каждым словом виднелись крохотные чернильные закорючки. Похожие на маленькие волны. Или крылья.
