Последнее испытание - Скотт Туроу
Теперь, когда на склоне лет он оглядывается на прожитую жизнь, словно озирая некий холмистый ландшафт, шок от самоубийства Клары до сих пор кажется ему чем-то вроде упирающегося в небосклон высотного здания. На протяжении десятилетий он пытался преодолеть душный морок чувства вины. Сейчас он полагает, что они с Кларой сделали все, что в их силах. Она не сумела справиться со своей депрессией, а он, учитывая сложность и неустроенность его жизни в молодые годы, невольно был рабом собственных тревог и опасений. Какая-то часть его души пытается бунтовать. Он сделал все что мог, что еще от него требовалось? Но разве не то же самое всегда говорят все люди? Можно ли считать это истиной – или же это всего лишь оправдание того, что он прожил свою жизнь так, как хотел, и не думал при этом о жизни жены? Клара покончила с собой в начале эпохи прозака, но категорически отказалась следовать советам тех, кто рекомендовал ей принимать это лекарство. Она хотела оставаться собой, не желала лишиться своего «я».
Был бы сегодняшний Сэнди Стерн, впоследствии муж Хелен, в свое время достаточно чутким и внимательным, чтобы хоть немного смягчить, умерить сжигавшее душу Клары отчаяние? Можно ли считать неприятной, отвратительной, разочаровывающей правдой то, что он попросту поленился предпринять необходимые для этого усилия и в какой-то момент стал понимать, что без нее его жизнь могла бы быть более счастливой? Что смерть Клары освободила его? Да, его дети страдали. Но с Хелен Стерн обрел успокоение и способность радоваться жизни. Нет, Мозес не смог бы выстроить против Стерна обвинение в убийстве. Но адвокат в течение многих лет чувствовал, что Клара стоит на краю пропасти. Нет, Стерн не толкал ее и даже не кричал ей в ухо, чтобы напугать. Но он не помог ей и предоставил в одиночку противостоять буре.
Да, это была почти невыносимая правда, что-то вроде пытки, нечто похожее на операцию на сердце без использования анестезии. По крайней мере, Стерн хотя бы в этом превзошел Кирила, который не задавался подобными вопросами, потому что не выдержал бы и минуты такой боли. Но даже при этом Сэнди не мог сказать, кто из них в итоге выглядит лучше.
* * *
Конечно же, всему рано или поздно приходит конец. Сама жизнь рано или поздно заканчивается, как и все остальное. Приняв утренний душ, Стерн смотрит на себя в зеркало и понимает, что непреодолимый ход событий не остановить. Реальность состоит в том, что к концу этого дня он станет уже бывшим судебным адвокатом. Он потратил столько жизненной энергии в залах суда или обдумывая те или иные свои действия в ходе уже происходящих или будущих судебных процессов, что не в состоянии даже приблизительно представить, как будет чувствовать себя, когда все это останется где-то позади. Понимая, что такое заявление прозвучало бы просто ужасно, он тем не менее уверен, что перенести окончание юридической карьеры для него будет тяжелее, чем примириться с потерей Хелен. Он любил Хелен, и каждый день жизни с ней становился более полным и насыщенным, чем он был бы без нее. Но ее смерть стала для него напоминанием о неких фундаментальных основах существования. Например, о том, что есть нечто – дух, душа, какой-то ее фрагмент, что-то загадочное, неуловимое, вечное, составляющее его собственную суть. То, что всегда присутствовало в мире, было его ипостасью и в пять, и в пятнадцать лет. Какое-то невидимое глазу пространство, в пределах которого он всегда тот, кто есть. Он может представить себе своих внуков и правнуков, живущих своей жизнью в мире, где его уже не будет: как они оканчивают школы и вузы, вступают в брак, мучаются и переживают, сталкиваясь с проблемами и разочарованиями, и даже как они умирают. Он в состоянии представить, как тают льды на полюсах планеты и как океанские волны захлестывают Майами. Но вот вообразить себе, что на свете не будет некой микрочастички его самого, что она, будучи его вселенной, исчезнет навсегда, он почему-то не может. Это, впрочем, не означает, что он никогда не сможет примириться с этим. Потому что есть вечный закон жизни, который гласит: он должен это сделать.
Стерн появляется в офисе рано утром и начинает готовиться к предстоящему. Он перебирает и пересматривает вещественные доказательства, которые собирается представить на рассмотрение присяжных и которые Пинки будет демонстрировать на мониторе в виде слайдов. Закончив с этим, он занимает свое любимое место у окна, чтобы насладиться видом просыпающейся природы, которую утро расцвечивает своими красками. И вдруг ему в голову снова приходит мысль о карьере. Он задумывается о том, стоило ли все, что он делал, затраченных сил. Собственно, у него нет сомнений, что это так. Некоторые люди говорят в таких ситуациях о справедливости закона. Но Стерн считает, что эти слова не всегда соответствуют действительности. Слишком часто в залах суда, где рассматриваются уголовные дела, отчетливо попахивает, как на бойне, страхом и кровью. По сути, это очень тяжелое и неприятное дело – обвинять, судить, карать. Но, по крайней мере, закон пытается хоть как-то управлять мечом Немезиды, не допускать, чтобы общество обрушивало свой гнев на кого попало. В делах людей никогда не наступит полного торжества справедливости. Но стремиться к этому все равно необходимо.
В 8.30 Cтерн направляется в приемную, чтобы встретиться с Мартой.
– Итак, миссис Акуаро, – говорит он, обращаясь к дочери так, как ее обычно называют в местах, не имеющих отношения к ее работе, например в школе, где учатся ее дети. Теперь ее будут называть так гораздо чаще. – Вот ты и закончила свою карьеру. Как себя чувствуешь?
– Я знаю, папа, что этот процесс убивает тебя, но должна признаться: я не собираюсь пропускать такое зрелище. Даже подумать страшно – чья-то свобода зависит от того, как ты сработаешь. В отличие от тебя, у меня никогда не вызывала энтузиазма такая ситуация. И прочие подобные «радости».
– Неправда, – возражает Стерн. – Ты очень хороший юрист – точнее, была очень хорошим юристом.
– С этим я согласна. Но я никогда не была Сэнди Стерном.
– Считай, что тебе повезло. Но мы с тобой были замечательными партнерами.
– С этим я тоже соглашусь.
Марта обнимает отца
