Пропавший чиновник. Загубленная весна. Мёртвый человек - Ханс Шерфиг
Самым прилежным учеником в школе был Аксель Нильсен. Его избрали школьным старостой и наградили .«Премией за усердие». А теперь Нильсен преподает в той же школе. Наверно, он уже никогда оттуда не выберется.
Из Скерна приехал Эрик Рольд. Когда-то он любил девушку, которую звали Эльзой. Какое это было блаженство — слушать, как она говорит, и еле заметно касаться ее руки. А теперь он стал полицмейстером в Скорне. Полицмейстер — важная персона. Эрика так долго готовили к этой должности, что ему пришлось расстаться с Эльзой. Полицмейстер — человек нервного и холерического темперамента. Жители Скерна уверяют, что он алкоголик. Больше всего на свете ему нравится сидеть в кабачке «Гармония» и играть в карты с начальником станции, почтмейстером и доктором. Он женат на истеричной провинциальной мещанке, и жизнь в доме совершенно невыносима. Жена пьет ликер, заедая его майонезом, и запирает спальню на ключ, так что мужу приходится время от времени наезжать в Ольборг.
А вот еще Роберт Риге. Помнится, он жалел Водяного и видел свое призвание в деятельном альтруизме, врачевании людских страданий. Риге мечтал принести себя в жертву человечеству. Но вместо этого он стал богатым шарлатаном и «специалистом по половым вопросам» — одним словом, преуспевающим дельцом.
И так со всеми. Все они ныне облечены важными полномочиями и ответственностью, окружены почетом. Все они мечтали о чем-то другом, пока бездушная машина не зажала их в свои тиски и не превратила в то, чем они стали теперь. И пока их воспитывали и вразумляли, они не понимали, что над ними творят. Они и сейчас не сознают этого. Они не подозревают, что они искалечены и изуродованы воспитанием. Да, они заполучили доходные места. Но у них отняли весну — неповторимую весну их жизни.
Солидные господа во фраках вспоминают свою юность. Но они бессильны вспомнить все так, как оно было на самом деле. Они произносят речи и благодарят старую школу, сделавшую их тем, чем они теперь стали. Вот и сейчас они заперлись в розовой гостиной. А за окнами бурлит жизнь и повсюду бродят люди, которых они не знают и боятся.
Толстый Тюгесен не явился на юбилей. Он обосновался где-то на другом краю света. Говорят, от жары он совсем отощал. Бедный добродушный Тюгесен, как он боялся Макакуса! А теперь перед самим Тюгесеном, верно, так же трепещут несчастные кули. От его былого добродушия не осталось и следа.
Харрикейн также не смог прийти. Он клеит бумажные конверты, сидя у окна за железной решеткой. Свет выключают ровно в девять часов; на это время назначен отход ко сну. Родители мальчика всегда так заботливо оберегали его. Теперь его так же бдительно стерегут другие. Когда-то его фамилия была просто «Хансен», но согласитесь, что «Харрикейн» звучит намного шикарней. Из него хотели сделать английского джентльмена, воспитанного в родовых традициях, а получилось так, что он стал заурядным мошенником. И ему не довелось увидеть прекрасную Шотландию, как в свое время обещал ему отец.
А Мердруп умер. Весельчак Мердруп, в свое время подменивший белую мышь в зоологическом кабинете господина Лассена. «А в следующий раз, когда мы встретимся, мы недосчитаемся еще и многих других», — думают собравшиеся.
Вино, коньяк и виски немного утомили их, нагнав сонливость и меланхолию.
— Нет, я должен жить с этой гиеной! — говорит Рольд Торсену. — Я всегда строго придерживался правил морали, ведь на мне, как на полицмейстере города, лежит огромная ответственность. Но веришь ли, жить с сумасшедшей бабой совсем невесело. Она жрет майонез и запирает спальню на замок, чтобы я не вошел. Черт побери, что же мне делать!
Рольд поверяет Торсену свои горести. Виски развязывает язык и вызывает на откровенность.
— Вот вы все спрашиваете, верю ли я? — говорит Неррегор-Ольсен Роберту Риге. — Разумеется, я не воспринимаю всего этого буквально. А вообще они премиленькие, эти старые легенды. Слава богу, я ведь образованный человек и нисколько не суеверен. Но для простонародья в моем приходе, как и вообще для всех слабых духом, религия — неоценимое утешение. Она дарует надежду, и это помогает бедным людям как-то сносить свою тяжелую жизнь. Просто жалко лишать их всего этого. Да и незачем, раз это дает им счастье! Было бы преступно отнять у них веру. К тому же под влиянием религии они становятся кроткими и терпеливыми, не забывайте об этом! Конечно, ни вам, ни мне религия ни к чему! Но тем, кто слаб духом, она необходима.
— Да, люди обязательно должны во что-то верить, — соглашается Риге. — Но для этого в равной мере годится и психоанализ.
— Верно, что я поборник национальной литературы, — говорит Гаральд Горн. — Но это сейчас модно, а мне ведь тоже надо жить. К тому же я пишу для «Моргенбладет», а им подавай деревянные башмаки, гномов и прочую «народность». Надо быть или святошей или националистом, а еще лучше — тем и другим одновременно. Однако на той неделе я уеду за границу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Я, знаете ли, уезжаю туда каждое лето. Торчать в этой дыре целый год свыше моих сил.
— А мое настоящее имя — Герр Нильс, — запинаясь, бормочет Гернильд. — Ведь я но происхождению аристократ, честное слово, дворянин, значит... Я помещик Нильс... А помните нашу проделку со свистящим чайником? Как мы засунули его в печь на уроке Водяного? Вот была потеха!
— Это я тогда придумал, — говорит Иоргенсен.
— Да, но дежурным был я, — вторит ему Эллерстрем. — Я отвечал за все.
— Все мы в этом участвовали,— заключает Рольд. — Несчастный Водяной давно умер. Наверно, мы ускорили его смерть. Все мы дружно толкали его в могилу.
— А я засунул в аквариум маринованную селедку! — смеется Торсен.
— А я угробил Бломме! — заявляет Эллерстрем.
— Пожалуй, в таком поступке и я бы не постыдился признаться, — роняет Могенсен.
За окнами уже рассвело. Поют птицы, как в те далекие времена, когда мальчики готовились к экзаменам. Настало время проститься и разойтись по домам.
— Нет, Гернильд, я не смогу проводить тебя в гостиницу, — извиняется Рольд. — Не так уж часто выдается случай побывать в городе. Конечно, я всегда соблюдаю правила морали, я ведь полицмейстер. Но коль скоро
