Елена Милкова - Те же и Скунс
Гоша обошёл «Ауди» и встал поудобнее, двумя руками сжав пистолет.
– На пол! – уже уверенней велел он незнакомцу. м не теряя бдительности, мотнул головой стоявшему рядом Трамваю: – Иди обыщи!
Всё-таки он немного расслабился. А что? Ситуация благополучно исчерпана, одинокий противник бездарно сдаётся, погубленный дурацкими сантиментами… Мужчина действительно сделал движение, как будто собирался опуститься на колени… Но вместо этого словно отделился от пола и поплыл навстречу Гоше и Гошиному стволу, перемещаясь странными, дёргаными, непредсказуемыми скачками. Гоша тоже когда-то учился «качать маятник», уворачиваясь от пуль, и, по словам инструктора, даже проявлял неплохие способности. Но то, что выделывал седой, отличалось от того, что мог бы изобразить он сам, как высшая математика от дважды два. Гоша выпустил три последние пули, будучи каждый раз на сто процентов уверен, что вот сейчас попадёт. Сделал три промаха и ещё несколько раз нажал на крючок уже вхолостую. Потом попытался использовать пистолет как дубинку. Он был когда-то мастером спорта и вдобавок защищал свою жизнь, но Гошины усилия произвели на его оппонента ещё меньше впечатления, чем стрельба. Руку, со свистом опускавшую пистолет, легонько пронесло чуть дальше намеченного. Гоша не успел даже испугаться. Что-то твёрдое и острое врезалось ему в спину между лопатками, раскрошив позвонки.
Пока Гоша пытался отстреливаться, безоружный Трамвай смекнул, что дело звездец, и кинулся в сторону, ища какое-никакое средство самозащиты. Ему повезло: он увидел тяжёлый разводной ключ, свалившийся со стеллажа. Трамвай даже коснулся его пальцами, но подобрать не сумел. Нога в насквозь мокрой кроссовке безжалостно раздробила фаланги. Пулковский бандит взвыл без слов, как-то сразу поняв, что заживать руке уже не придётся. Чужая нога провернулась на его пальцах, выпустила их и с силой выстрела врезалась ему в горло.
.
…Подъёмник снова заскрежетал и затрясся, чтобы уж теперь-то точно разорвать подвешенного на две половины. Женя рванулся, достал ногами залитый кровью пол и закричал во всю силу лёгких, теряя сознание.
Мишка, Мишка, где твоя улыбка?.
Когда Женя снова открыл глаза, он лежал на этом самом полу, на заботливо подостланном брезенте, а над ним опять сидел на корточках дед Махмуд. Держать веки раскрытыми требовало непомерных усилий, но Женя сморгнул, присмотрелся и увидел, что дед Махмуд порядком утратил былое благообразие. Уменьшился в росте, сбрил бороду и подевал куда-то высокую каракулевую папаху. А глаза из карих стали неопределённо-серыми, как зола.
Алексей Снегирёв, с перетянутым тряпкой левым плечом, довольно-таки равнодушно смотрел на лежавшего Женю и звонил по сотовому телефону. Женя сперва подумал, что Снегирёв успел навестить инессинского шефа и конфисковать у него аппарат, но потом узнал «Нокию», по которой – Господи! – сам несколько часов назад звонил из Ивангорода, и понял своё заблуждение.
– Лоскут, бездельник, твою мать! – мрачно сказал Снегирёв, когда трубка отозвалась. – Давай хватай группу и живо в «Инессу»! Тут вашего сотрудника обижают, Женю Крылова. Что?.. Доброжелатель. Не твоё дело, козёл! Шевели жопой, пока Базылев не подоспел!..
Убрал телефончик, склонился над Женей и стал деловито ощупывать его живот, потом рёбра и голову. Женя непроизвольно дёрнулся, когда бесцеремонные пальцы больно стиснули трицепс и замученную мышцу проткнула одноразовая игла.
– Жить будешь, – уведомил его Снегирёв и начал трясти в руке что-то похожее на песочные часы. Второй укол он засадил эгидовцу в вену, послушно вздувшуюся на локте. Женя только перекатил голову на сторону.
– Я… В Чечне был… – сообщил он Снегирёву. Алексей внимательно посмотрел ему в глаза и ответил:
– Я понимаю.
«Ничего ты не понимаешь», – хотел сказать ему Женя, но сил не было. Он попытался задержать уплывающее сознание и объяснить Снегирёву, что дело не в том, насколько храбрым и терпеливым сделала его война. Не должны люди так поступать с людьми – вот чему сообща научили его дядя Зуй с дедом Махмудом. Нельзя жечь раненых, вытащенных из санитарной машины. Нельзя убивать стариков, идущих на утреннюю молитву. И даже курских бандитов, помогавших вернуть долг «твоему» бизнесмену, – нельзя!.. Перед Богом нельзя. И потому-то он. Женя, выбрал для себя именно ту дорогу, которой следовал ныне. Когда он навестил в госпитале Толика Громова и застал у него черноволосого парня, обходившегося без знаков различия…
Неизвестно почему, но Жене было жизненно важно рассказать это сидевшему рядом с ним человеку. И он успел снова посмотреть в блёклые пепельные зрачки и увидеть, что тот непостижимым образом ПОНИМАЕТ. И успокоиться, соскальзывая в забытьё.
Когда он задышал ровнее и глубже, а на зелёном лице появилось некое подобие краски, Алексей укрыл его потеплее и выложил на видное место использованные флаконы. Не зря, стало быть, он захватил с собой из машины джентльменский набор, без коего не ходит на дело уважающий себя диверсант… Гараж вокруг возбуждённо шептался неслышными голосами людей, которых здесь убивали. Нет, не сегодня; это случилось довольно давно, но Скунс мог бы сказать, сколько их было и как они умирали. Мог бы, однако сейчас у него были другие дела.
Он погладил Женю по мокрым растрепавшимся волосам и ушёл сквозь внутреннюю дверь гаража. А по пути подобрал и задумчиво подкинул в ладони гигантский строительный гвоздь, ржавевший на полу около мойки.
Лоскутков действовал быстро. Два джипа и «Мерседес» пулковского главаря уже пересекали Обводный, когда на широком мосту их придержали бдительные гаишники. И бескомпромиссно учинили подробнейшую проверку, никуда не торопясь и не реагируя на весьма прозрачные предложения оштрафовать всю кавалькаду на десять лет вперёд без квитанции.
Автомобили стояли посреди моста, в десятке шагов ненавязчиво прохаживались славные ребята в касках и бронежилетах, вооружённые автоматами «клин», а два молодых инспектора, оба нечеловечески вежливые, помогая друг другу, внимательно изучали документы и лезли под капоты машин. Бумаги то и дело уносил ветер фонарики гасли или падали наземь, а номера двигателей оказывались закаканы грязью и маслом («Протрите, пожалуйста… Нет, всё равно не видно, будьте так добры протрите ещё…»). Доведённых до точки кипения Базылева со товарищи отпустили только минут через двадцать после того, как эгидовские внедорожники вылетели на Московский проспект и стремглав унеслись в сторону Средней Рогатки.
Михаил Иванович Шлыгин сидел у себя в кабинете и ждал донесений. Заниматься серьёзными делами он был, понятно, не в расположении, а потому включил компьютер и раскладывал пасьянс за пасьянсом, азартно двигая мышью. Его любовь к пасьянсам была для Виталика Базылева предметом постоянного подтрунивания. Всякий раз, заставая бывшего одноклассника за этим занятием, Виталя громогласно заявлял, что постиг-таки наконец истинное предназначение оргтехники. Шлыгин неизменно обижался и с жаром начинал что-то доказывать.
Мощный музыкальный центр, настроенный на «Эльдорадио», ворковал задушевными эстрадными и классическими мелодиями. В какой-то момент Шлыгину померещились сквозь музыку странные звуки, похожие на выстрелы. Он не сразу обратил внимание, но Гоша, которому давно уже следовало бы появиться и доложить, всё не появлялся и не докладывал, и постепенно Михаил Иванович забеспокоился. Нашарив пульт дистанционного управления, он выключил музыку. Всё было тихо.
Тишина показалась ему подозрительной.
В «Инессе» давно провозгласили режим экономии, а посему ночами в коридорах еле теплился свет. Шлыгинский кабинет отделяла от коридора стеклянная перегородка, обклеенная плёнкой «хамелеон». Сквозь такую плёнку из менее освещённого помещения отлично видно всё, что делается в более освещённом. А наоборот – фигушки. Днём, когда в коридоре ярко горели люминесцентные лампы, такое свойство «хамелеона» устраивало Шлыгина как нельзя лучше. Ночью всё обстояло прямо наоборот. Из полутёмного коридора вся внутренность кабинета была как на ладони. Шлыгин же не видел в коридоре практически ничего.
Встав из-за компьютера, он открыл дверь и зафиксировал её в таком положении. Вернулся к неоконченной «могиле Наполеона»… Смутное беспокойство всё же не проходило, и тогда он вынул из ящика стола и положил рядом с собой пистолет. После некоторых событий, в ранней молодости едва не испортивших ему нею будущность, Шлыгин зарёкся лично участвовать в каком-либо насилии. Друг Виталя посмеивался над ним и настаивал, чтобы он умел себя защитить. Отказать однокласснику Михаил не мог и раз в неделю практиковался в тире, устроенном здесь же, в подвале. Получалось у него очень неплохо, но чувство тревоги близость пистолета почему-то до конца не сняла.
Между прочим, события, чуть не сломавшие ему жизнь, произошли когда-то как раз в октябре, двадцать седьмого числа. Шлыгин столько раз пересказывал разным людям «официальную» версию случившегося, что и сам почти поверил в неё. Тем более, в тот несчастный вечер он был пьян не менее, чем Вова с Виталиком, и его воспоминания цельностью в самом деле не отличались. Но когда в окно ломится такая же непогода, как семь лет назад, поневоле начинаешь видеть глаза, глядящие из темноты…
