Елена Милкова - Те же и Скунс
– Шма-Исраэль!.. Без вас тошно!..
Тётя Фира досадливо выключила радио, прекратив выступление «Синяков», и, завернувшись в пуховый платок, снова ушла зябнуть к огромному полукруглому окну, наполовину залепленному мокрыми хлопьями.
Так называемое радио, сменившее начавший заговариваться трёхпрограммник, было хорошим современным музыкальным комбайном, и приволок его в дом, естественно, Алексей. «Смотри, дождёшься, – предрекла по этому поводу Таня Дергункова, когда Алёша опробовал приобретение и понёс в мусорку пустые коробки. – Упакует комнатки, а тебя по башке – и сам жить поселится!»
Вот тут и сказалось тлетворное влияние жильца. Тётя Фира, которая ещё полгода назад только и способна была бы некоторое время «пускать пузыри», а потом скорее всего расплакалась бы у себя на диване, – эта самая тётя Фира мило улыбнулась водочнице и ответила со спокойным достоинством: «Вы, Таня, говорите так потому, что у вас совсем другие знакомые. Не видали вы хороших людей, моя дорогая. Только таких, которые вас чуть что в милицию с потрохами сдадут…» И удалилась по коридору, и Дергункова целых пять минут не могла собраться с мыслями для ответа.
А вот теперь тётя Фира сидела одна в темноте, и ей было страшно. Алёша успел стать неотъемлемой частью её жизни, и мысль, что с ним что-нибудь может случиться, казалась чудовищной и невозможной. Кирочка некогда рассказывала ей о гибели Кости. О том, как ей снился по ночам перевёрнутый и горящий геодезический грузовик и раненый Костя, отстреливающийся из-за колеса… Тётя Фира куталась в тёплый платок (Кирочкин, между прочим, подарок), грела замёрзшие руки в Васькиной лохматой шерсти и смотрела в окно. И перед глазами у неё неотвязно стояло нечто навеянное тем давним рассказом, но только с поправкой на заснеженное шоссе. Ивангород, конечно, неблизко, но сколько можно ехать туда и обратно, если старт был назначен на девять утра?.. Крутой поворот на скользкой дороге… Свалившийся в канаву перевёрнутый грузовик… Алёшина неживая рука, торчащая из-под снега…
Когда вышли все мыслимые человеческие сроки, она собралась с духом и попробовала дозвониться ему на сотовый телефон. «Вызываемый абонент в настоящее время не отвечает, – уведомил её вежливый автоматический голос. – Пожалуйста, позвоните позже». Куда уже позже? Половина третьего ночи…
Коммунальная квартира успела угомониться. Не плакала дочка Борисовых, не гремела бутылками Таня Дергункова, и даже Валя Новомосковских выключил еле слышно работавший видеомагнитофон. Так что скрип ключа, поворачивавшегося в замке, долетел до слуха тёти Фиры сразу и безо всяких препятствий.
Старая женщина подхватилась с места и выпорхнула в коридор едва ли не прежде, чем вошедший Снегирёв успел закрыть за собой дверь. Тётя Фира имела в виду сперва повиснуть у Алёши на шее и хорошенько всплакнуть, а потом строго потребовать отчёта – где пропадал столько времени и почему не удосужился дать о себе знать?.. Что-то остановило её, она не поняла сразу, что именно. В прихожей тускло горела одинокая лампочка. Она еле-еле рассеивала мрак и создавала мертвенные потёмки, примерно такие же, как в тот дождливый вечер на лестнице перед дверью Кирочкиной квартиры. И в этих потёмках тётя Фира увидела, что глаза у Снегирёва опять были как две дырки в кромешную черноту.
Тётя Фира застыла в дверях, чуть не наступив на Ваську, выскочившего под ноги. Алексей смотрел на неё этими дырками и молчал, и тут она заметила ещё кое-что.
Он был ранен.
Он, собственно, не подавал виду, да и знобить его могло просто от холода, но глаз у бывшей фронтовой медсестры был слишком намётанный. То есть она не взялась бы сформулировать словами, но факт был налицо.
– Так, – сказала тётя Фира и без лишних слов повела его через крохотный тамбур к себе. – Садитесь на табуретку и раздевайтесь до пояса. Давайте помогу…
Снегирёв молча уселся. Она ловко стащила с него мокрую куртку и убедилась, что нюх её не подвёл. Весь левый рукав свитера пропитался густой кровью, а на плече красовалась импровизированная повязка. Тётя Фира мысленно пробежалась по своей аптечке и спросила его:
– У вас есть..?
– В рюкзаке, – сказал Снегирёв. – В правом кармане.
Голос был нормальный, только какой-то отсутствующий. Тётя Фира сходила в «его» комнату и вернулась с пластмассовой коробкой. В коробке нашлось всё необходимое: и жидкость для промывания ран, и специальные нитки, и блестящие изогнутые иголки. Тётя Фира принесла воды, разрезала набрякший кровью рукав и взялась за узел повязки.
– Сейчас будет больно, – предупредила она. Снегирёв посмотрел на неё пустыми глазами и усмехнулся.
Боец незримого фронта
Утро двадцать восьмого октября больше напоминало апрельское. Когда, провертевшись несколько часов в некрепком старческом сне, тётя Фира приняла решение вставать и отдёрнула занавеску, вместе с ворвавшимся сквозняком в полукруглое окно хлынул яркий солнечный свет. Несколько поутихший ветер нёс рваные клочки облаков, по крышам мощно таяли залежи вчерашнего снега, а на сверкающем мокром карнизе взахлёб чирикали и дрались воробьи. Тётя Фира облачилась в тёплый халат и на цыпочках проследовала через маленький тамбур, отделявший комнатки от коридора.
Алёша не запирал свою дверь. Эсфирь Самуиловна осторожно приоткрыла её, и Васька, по обыкновению лежавший у Снегирёва в ногах, немедленно поднял ушастую голову, оценивающе глядя на хозяйку: не позовёт ли кормить?.. Что касается самого Алёши – он спал, кажется, в той же позе, в которой тётя Фира оставила его накануне: свернувшись калачиком и так закутавшись в одеяло, что виден был лишь ёжик бесцветных волос на макушке. Тётя Фира осторожно попятилась и притворила дверь, радуясь, что не разбудила жильца. Старой женщине неоткуда было знать, что дремлющее сознание Скунса мгновенно зарегистрировало её появление, взвесило его на предмет возможной опасности – и вновь отключилось, не обнаружив ни малейшей угрозы. Угомонился и Васька, сообразивший, что к миске бежать пока ещё рано. Стараясь не звякнуть, тётя Фира вытащила из-под стола допотопный алюминиевый чайник и отправилась на кухню за водой.
– Доброе утро! – поздоровалась с ней Оля Борисова. Оля стояла у вычищенной «сифом» плиты и варила манную кашу. При этом одним глазом она косилась в окно, за которым слышались голоса и явно происходило что-то интересное. Здесь же стоял и комментировал случившееся тихий алкоголик дядя Саша. Окно его комнатушки тоже выходило во двор, но из кухни смотреть было интереснее: есть с кем поговорить, мнениями обменяться.
– Ну! Ну!.. – подзадоривал он кого-то внизу и время от времени разочарованно заявлял: – Эх, вы, разве так люди делают!.. Олухи царя небесного…
Тётя Фира исполнилась жгучего любопытства касаемо происходившего за окном, но всё-таки сперва подошла к раковине и открыла кран, говоря себе, что всё это совсем даже не её дело. Вода бежала тоненькой струйкой и вдобавок выглядела мутноватой. Наверное, в новостях будет сказано, что вчерашний ураган опять взбаламутил всю Ладогу, и мутью закупорило водоприёмники… или как они там называются… Тётя Фира оставила журчащую струйку наполнять чайник и побежала смотреть за окно, пока всё не кончилось без неё.
Во дворе, оказывается, обломало верхушку старого тополя, и шестиметровый кусок довольно толстого ствола с ветками и пожухлыми листьями свалился прямо на крышу новенькой иномарке, припаркованной перед чьей-то парадной. Крышу автомобиля, не рассчитанную на подобные издевательства, промяло по самые двери, и в лужах блестели, как льдинки, битые стёкла. Трое мужчин под руководством матерящегося хозяина орудовали ножовками, высвобождая покалеченную машину.
– Во!.. – сказал дядя Саша. И, сияя гордостью очевидца, повторил для свежего слушателя: – Сигнализация только мяукнула, а потом хресь!.. И амба!..
Оля Борисова сняла с плиты кашу, подошла к раковине и закрыла воду, лившуюся через горловину чайника. Тётя Фира обернулась поблагодарить и подумала, что снежная буря, должно быть, натворила в городе дел, а чего доброго, даже устроила маленькое наводнение. Эсфирь Самуиловна подхватила чайник и заторопилась к себе – включать телевизор.
Черно-белый «Вечер» был едва ли не единственным (помимо чайника) реликтом былой нищеты, сохранявшимся в комнате. Музейная древность ещё работала с грехом пополам, и у тёти Фиры душа не поворачивалась заменить свидетеля своей молодости на современный цветной, хотя Снегирёв предлагал. Она поспешно включила ископаемый агрегат, как всегда позабыв, что будильник убежал минут на десять вперёд. Телевизор прогревался медленно, чем-то щёлкая и по-стариковски кряхтя, но наконец ожил, и вместо утренней информационной программы на экране замелькали суетливые клипы рекламного блока. Глазам тёти Фиры предстали забугорные обитатели: паршивые, мучимые перхотью мужчины, морщинистые в двадцать лет вечно потные женщины с волосатыми ногами и несвежим запахом изо рта, вдобавок не вылезающие из пресловутых «критических дней»… и, наконец, упитанные немецкие дети, жестикулирующие баночками с йогуртом, точно боевики тридцатых годов – кружками в баварской пивной. Тётя Фира оскорблённо вывернула звук и занялась приготовлением кофе.
