Пуговицы - Ида Мартин
Стало жарко. Помещение, в котором я находилась, оказалось раздевалкой при бассейне. Свет фонарей проникал через узкие окна под потолком и сумрачно освещал высокие металлические шкафчики, скамейки и двери. Одна из них была выходом в бассейн, а другая – в душевые. Где-то с неприятной размеренностью капала вода. Я осмотрела окна. Если залезть на шкафчики, можно до них достать, но вероятности, что они не глухие, не было никакой. Однако пацаны из двора Бэзила рассказывали, что в мужской раздевалке есть такие окна, которые можно открыть. Я же была в женской, и, чтобы попасть в мужскую, требовалось либо выйти в коридор, либо обойти через бассейн. Коридор пугал. И пусть шагов я больше не слышала, мне по-прежнему казалось, что там кто-то есть.
В бассейне, в нескольких местах у подножья стен и у потолка, горели небольшие, напоминающие ночники белые лампочки. Сверху нависал такой же балкон, как и в батутном зале. Я представила, что нам с Лешей пришлось бы прыгать не в поролоновые шарики, а в воду. Она была прозрачная и пахла теплом. Однако только я подошла к бортику и успела разглядеть свое отражение, как в женской раздевалке, откуда я только что вышла, раздался странный громкий щелчок, и я поспешила к мужской. Плитка была мокрая, подошвы скользили.
– Микки! – Неожиданный оклик заставил обернуться, и я, поскользнувшись, еле удержалась на ногах.
На другой стороне бассейна стоял Томаш. Откуда он там взялся, неизвестно. Нас разделяла дрожащая гладь воды.
– Можешь объяснить, от чего ты убегаешь?
Голос у него был ровный, лицо манекенское. Теперь я знала: он сдерживался.
– Чего ты боишься?
Любой ответ прозвучал бы глупо.
– Собираешься уговаривать меня добровольно отправиться в эту психушку?
– Нет, конечно.
– Тогда чего тебе надо?
– Послушай, – он подошел к самому краю бассейна, – я не знал, что они отправят тебя в «Пуговицы», меня никто не спросил. Я просто предложил твоему деду спрятать тебя на время.
– От кого спрятать?
– Сама знаешь.
На балконе вспыхнул свет, и, судя по голосам, появились люди.
Из женской раздевалки показалась Джена со своим сопровождающим.
– Оставьте ее в покое, – крикнул им Томаш и бросился обегать бассейн. – Дайте нам поговорить.
Стремительно метнувшись к мужской раздевалке, я проскочила через нее насквозь в коридор, добежала до лестницы и, перемахивая сразу через две ступеньки, взлетела по ней лишь до второго этажа, потому что с третьего мне навстречу уже спускались те, кто был на балконе. Фил крикнул: «Вон она!» Я прекрасно осознавала, что у меня уже не получится никуда убежать. Дело было в злости и отчаянии. Что там плел Томаш и какие у них были причины ловить меня, уже не имело никакого значения. Бежать или драться до смерти.
Кто-то сбил меня с ног подсечкой и придавил сверху собственным весом. Было очень больно. Зал наполнился голосами, но я уже ничего не соображала. Там что-то происходило, но я, уткнувшись лицом в пол, ничего не видела. Внезапно вдруг все стихло. Все резко замолчали. Тот, кто держал меня, слез. Еле-еле поднявшись на четвереньки, я просто поползла вперед и сквозь застилавшую глаза пелену различила приближающуюся ко мне женскую фигуру, только лицо разглядеть никак не могла. Силилась, силилась, но ресницы дрожали, и скапливающиеся на них слезы затуманивали все вокруг. Стук ее каблуков по ламинату гулко звучал в наступившей тишине. Меня затрясло. И чем ближе подходила эта женщина, тем сильнее трясло. Воздух в легких закончился, и я почувствовала, что вот-вот отключусь.
Однако, когда она оказалась от меня на расстоянии вытянутой руки, я поняла, что прекрасно вижу ее лицо. Каждую черточку, каждую прядь волос, каждую новую морщинку возле глаз, знакомую родинку и теплую улыбку. Все-все вижу так, словно и не прошло столько долгих лет после нашего расставания.
– Мамочка, прости меня, пожалуйста! – Я кинулась ей в ноги, обняла колени и разрыдалась. – Это я виновата. Во всем-во всем виновата. Я плохая. Только умоляю, прости! Спаси меня. Забери с собой в хороший мир с голубым небом. Пожалуйста, не отдавай меня им. Я выбираю тебя. Только тебя. Я исправлюсь, честное слово.
Она присела на корточки и погладила меня по голове.
– Как же ты выросла, мышонок, я бы тебя не узнала и на улице, прошла мимо. – Мама осторожно высвободилась из тисков моих истерических объятий. – Здесь никто не желает тебе зла. Тут все твои друзья. Посмотри!
Я посмотрела туда, куда она показывала, но не увидела ничего, кроме ее глаз.
– Мамочка, я так тебя люблю, не бросай меня больше!
Глава 32
Чего бы мы о себе ни воображали, мы никогда не знаем себя до самого конца.
Почему нам снятся пугающие или повторяющиеся сны? В чем причина необъяснимых, навязчивых идей? Отчего мы считаем себя плохими, никому не доверяем или боимся любить? Откуда берутся страхи и в какой именно клеточке нашего мозга или частичке души рождается и начинает разрастаться дестрой?
Какими бы сильными, смелыми и независимыми мы себе ни казались, внутри нас, где-то очень глубоко, иногда так глубоко, что даже не разглядеть, продолжают жить маленькие, напуганные и растерянные дети. Обиженные, жалкие и незащищенные. Дети, которым, кроме любви и радости, ничего и не было нужно, но которых изгнали из рая задолго до того, как они были готовы принять эту неизбежность.
Я заболела. Простудилась, наверное, когда ждала автобус утром на остановке, и три дня валялась в слезах и соплях в темной, зашторенной комнате. Мама приходила, ставила на столик очередную чашку с чаем и, не задерживаясь возле моей постели надолго, исчезала. После случившегося мы толком и не поговорили.
Нет, я знала, что она приехала, потому что умер Кощей и что в «Пуговицах» якобы меня насильно не держали, но о нас с ней мы не говорили. У меня болело горло, я много кашляла, и мама уверяла, что разговаривать мне нельзя. Она очень изменилась – стала какая-то чужая и ненастоящая. Но не оттого, что мы так долго не виделись и совсем отдалились. И не потому, что я так долго ее ненавидела и в моей голове она могла превратиться в кого угодно, даже в Надю. Она стала другой от своей другой жизни. Искусственные улыбки, поддельная мимика, штампованные фразы, как будто нарезка из сериала. В ней не
