Четыре крыла - Татьяна Юрьевна Степанова
– Сварщик он классный, – заметил Макар.
– И собой красавчик. Девчонкам шибко нравится, – хмыкнул Бальзаминов. – Но с Хвосто… с Русланом Карасевым он общался, снисходил до него. А вот второй из их прежней компании – Паук – Журов Денис, он сын завуча школы. Вряд ли его мать одобряла дружбу с обоими пацанами. Но он к ним все равно лип. Точнее, к Локи и…
Бальзаминов умолк. Подошедший к ним хозяин шашлычной поздоровался, спросил его – все ли нормально, вкусно? Пожелал хорошего аппетита. А у Клавдия вновь возникло чувство: Бальзаминов выдает им информацию строго дозированными порциями. За всеми его откровениями скрывается нечто иное – возможно, гораздо более мрачное и странное…
– Теперь мой спрос с вас, волонтеры, – заявил Бальзаминов. – Колитесь, ну! В чем на хрен интерес вам в этом гиблом деле?
– Я же вам уже объяснял – мы решили помочь Розе Равильевне в поисках сына. Полиция же его до сих пор не нашла. А мы попробуем. Мы же вам стараемся помочь, Михал Михалыч, – пылко ответил Макар.
– Ни в жисть не поверю, – Бальзаминов покачал головой. – Колитесь до седалищного нерва…
– Щас, кинулись, – в тон ему ответил Клавдий Мамонтов.
– Ага! Косвенное признание. Выходит, интерес шкурный все ж имеете, – Бальзаминов глядел на них жестко и недобро. Победно.
– Сейчас заведешь оперативную шарманку: не вы ли Руслана и прихлопнули, да? И явились внаглую узнавать – нарыла ли полиция улик насчет его пропажи. – Лицо Мамонтова стало непроницаемым. – А вы ни черта не нарыли за два месяца. Ты, Михал Михалыч, нам еще благодарен останешься – не только за обед и за обещание пристроить тебя после пенсии на хорошую работу. Но и за помощь в розысках уже не одного, а двух человек. Я плюсую и вторую вашу пропавшую без вести – девочку, бывшую одноклассницу.
Макар пока не вмешивался – умеет Клавдий беседовать с бывшими коллегами с наличием профессиональной деформации. Ставить их на место.
– Настоящий опер никому и никогда не верит. Особенно доброхотам. Особенно волонтерам-альтруистам. Особенно героям без страха и упрека, – щерясь в улыбке, парировал Бальзаминов. – А я мент неплохой. Свое дело знаю. Ты, – он обернулся к Макару, – все на мой рот пялишься.
– Не смотрю я на ваши зубы, – Макар внезапно покраснел. – Сдались они мне.
– Я опером ФСИН начинал, в колонии. На севере диком стоит одиноко… она, – Бальзаминов приблизил к нему лицо. – Пахал тягачом. Никому не верил. Вот так держал контингент! – Он стиснул кулак. – Клыки свои волчьи упустил по молодости лет. Они в заключении, и мы – опера – тоже с ними в тюрьме сутками. А до дантиста в город четыреста километров на вездеходе. Не лечил я зубы. На пенсию я, уволившись из органов, не проживу. Бабло – зарплата – нужны мне на пятом десятке хоть на ремонт челюстей, чтобы еще кусаться-огрызаться. Тебе – культурному, креативному, наглому, богатому и доброму… добренькому буржую подобное никогда не понять.
– Я не буржуй. Я тоже в жизни хлебнул. Мы с Клавдием о вас историю слышали, Михал Михалыч. Вы с риском для жизни насильника задержали, он вас на капоте тащил, а вы смерти не испугались, девушку юную от гибели и позора спасли, – произнес Макар. – Не стройте из себя перед нами бесчувственного чурбана. Не купимся мы.
– Дурака я свалял. Надо было мимо пройти тогда. Я кражей занимался. А они… парочка в заброшенном бараке – кувыркались. Ужрались оба. Она – «девушка юная» спьяну орать начала, матом все… Он ее по харе двинул, она завизжала: «Спасите-помогите! Насилуют!» Я услыхал, влетел в барак. Ну, потом задержание, эпопея с капотом, чуть его не пристрелил, грех не взял на душу. А девица протрезвела и прибежала в полицию – «Зачем вы моего милого арестовали? Не насиловал он меня, мы с ним все по согласию, по страсти… Спьяну наплела, оговорила его!» Понял, нет, Макар? Вот и делай людям добро. Геройствуй. Волонтерствуй!
– Считай, как хочешь, насчет нас, Михал Михалыч, – перебил его Клавдий, обращаясь уже на «ты» к бывшему коллеге. – Тебя переубедить трудно. Факт – мы занялись поисками Руслана, помогая его безутешной матери. Сейчас мы с тобой на одной стороне. И запомни – раз Макар тебе обещал помочь в трудоустройстве, он исполнит. Возможности он имеет и связи. И оставим пока в стороне споры и подозрения про наш якобы шкурный интерес. Лучше расскажи нам про вторую вашу пропавшую. Про Александру Севрюнину.
– Чайку горяченького после шашлычка дернем? – вопросом ответил участковый Бальзаминов. – Черного или зеленого? Сладенького я бы еще отведал. Десерт. Вы ж меня вроде угощаете, коллеги.
Макар заказал чаю, пахлаву и сладкий хворост. Участковый Бальзаминов насыпал в чашку чая шесть ложек сахара и отхлебнул с наслаждением.
– Севрюнина – тоже совершеннолетняя. Двадцатилетняя взрослая девица. Мать ей не сторож, – изрек он раздумчиво. – Александра у нее родилась от хозяина хлебозавода Хухрина – сейчас он крупный чиновник в Москве, везде мелькает. Он с компаньонами, не афишируя (он же на госслужбе), стал владельцем завода и макаронной фабрики, развил в поселке бурную деятельность. Их холдинг совковые макароны трубчатые в пасту итальянскую тогда превратить пытался, запустить новое современное производство. Женат он и в летах солидных, но закрутил здесь, в глубинке, роман с мадам Севрюниной. Она топ-менеджером хлебо-макаронного холдинга тогда у него подвизалась. Подчиненная и любовница в одном лице. Родила ему Александру. Хухрин, боясь за карьеру, открыто никогда девочку своей дочерью не признавал и уговорил Севрюнину не гнать волну – откупался щедро, давал деньги им с дочкой. И по карьерной лестнице Севрюнину активно двигал. Она в крупную компанию перешла с его подачи финансовым менеджером, ездила в командировки. Александра росла у нее самостоятельной девочкой. Про ее папашу все в поселке в курсе. А он в последние годы с компаньонами разошелся. Бизнес раздели. Итальянцы-менеджеры с фабрики удрали. Сейчас хлебозавод сам по себе, а фабрика опять на дешевые макароны переключилась. Едва Александре восемнадцать исполнилось, Хухрин почти перекрыл денежный кран. А мамаша ее заимела молодого любовника. И фактически на дочку махнула рукой – жизнь она заново строит, вроде даже запланировали они свадьбу с бойфрендом. В мае мамаша с ним надолго улетела в Сочи в отпуск. Александра дома одна осталась. Мать потом, когда ко мне явилась насчет ее исчезновения, объявила: последний раз разговаривала с дочкой по телефону восемнадцатого мая. И все было вроде совершенно нормально. Затем позвонила через четыре дня, но «абонент недоступен» оказался. Она подумала: дочка чем-то занята, отключилась или просто ее игнорирует, дуется. Не стала беспокоиться за нее, дождалась даты отлета. Вернулась домой – а дома-то Александры нет! И ночевать она не пришла.
– То есть ее мать, подобно Розе Равильевне, не в состоянии назвать точную дату пропажи дочери? – уточнил Клавдий.
– Именно. Отдыхала она в Сочи с любовником, не парилась. Вернулась и нашла дома записку от Александры. – Участковый Бальзаминов умолк. – Севрюнина мне записку дочки показала. Александра там пишет: и я, мама, мол, уезжаю тоже в Сочи, в Красную Поляну. И домой я больше никогда не вернусь. И еще разные другие слова…
– Какие? – осторожно поинтересовался Макар.
– Нехорошие, – покосился на него Бальзаминов. – Диву я даюсь, до чего народ в злобе докатился. А молодежь тоже не отстает. Деградирует… Такое дочь матери пишет! Слабо к Севрюниной вам, волонтеры, нагрянуть? Вы ж теперь двоих пропавших вознамерились разыскивать. Спросите у нее про записку дочки. Вдруг она и вам ее продемонстрирует?
– А вы с криминалистом разве ту записку у матери не изъяли – почерк девушки проверить? Вдруг не ее рука писала? – быстро ввернул Клавдий.
– Забрал я записку. А Севрюнина ее себе на мобилу сфоткала, – ответил Бальзаминов. – Криминалист наш взял школьные тетрадки Александры. Экспертизу ее почерка мы провели. Сомнений нет. Она лично матери записку оставила.
– Современная молодежь редко пишет от руки. Сейчас все в интернете. В мобильных. Сообщения, мейлы, –
